Иван Клула - Екатерина Медичи
Будущий созыв Генеральных штатов послужил для короля предлогом, чтобы отказать им в этом требовании. Депутаты трех сословий были созваны в Блуа на 15 сентября патентными письмами от 15 июля. В августе в королевстве состоялись выборы: почти во всех провинциях, где хозяйничала Лига, были избраны ее сторонники. Из 134 депутатов от духовенства почти все были лигисты, из 180 депутатов от дворянства их было меньше, но среди 191 депутата третьего сословия было 150 депутатов, преданных Лиге.
Король, уладив со своим Советом проблемы финансирования первых месяцев будущей войны с еретиками (как обычно, было решено просить денег у духовенства – 500000 экю), уехал из Шартра в Блуа, куда он прибыл 1 сентября 1588 года в сопровождении Екатерины и герцога де Гиза. Едва он расположился на месте, как 8 сентября совершенно неожиданно совершил чрезвычайный акт: полное обновление правительства, большинство членов которого были назначены когда-то королевой-матерью и имели ее полное доверие.
Каждый из этих верных слуг получил уведомление об отставке без каких-либо объяснений. Все современники одинаково расценили эту «чистку» как проявление «ненависти к королеве-матери». Когда Екатерина спросила у сына, каковы были причины, Генрих разразился грубыми упреками в ее адрес. Испанский посол Мендоза описал эту сцену своему повелителю: король заявил, что канцлер составил заговор с поставщиками, что Бельевр был гугенотом, Вильруа – высокомерным и тщеславным человеком, стремившимся лично вести переговоры с королем, Брюлар – ничтожеством, Пинар – пронырой, способным продать родного отца и мать за деньги. Если оправданием отставки министров монархии служили подобные причины, это значило, [403] что король совершенно не доверяет своей матери и ее верным слугам. Но Генрих III представил более основательные объяснения нунцию Морозини, которого папа Сикст V назначил кардиналом и легатом во Франции, чтобы он способствовал делу католицизма: если бы он не отправил в отставку своих министров, то без сомнения этого потребовали бы Генеральные штаты, потому что их обвиняли в финансовых махинациях, нанесших большой вред всему королевству. Вполне вероятно, что королева-мать знала заранее о готовящейся отставке и ее причинах, но она не могла легко на это согласиться. Бельевру она доверительно сообщила свои горькие мысли. Она осознавала, что ее личная власть, уже много раз опороченная, теперь больше не существовала.
Герцог де Гиз тоже был чрезвычайно оскорблен, что ему не сообщили об отставке министров. Некоторых из них, Вильруа, например, Генрих III подозревал в симпатии к лигистам. Скорее всего, внезапное решение короля было вызвано несколькими причинами: обновляя состав правительства, он, с одной стороны, показывал, что все дела переходят в его ведение после долгого правления королевы-матери и тех, к кому она благоволила; а с другой стороны, подтверждал свое стремление вернуться к ненавидимой всеми системе налогообложения; наконец, он освобождался от цепких пут Лиги, что было смело, учитывая состав Генеральных штатов, которые должны были вот-вот собраться.
В течение всего сентября проходили отдельные подготовительные ассамблеи трех сословий. Наконец, 16 октября состоялось торжественное открытие штатов на общем собрании в большом зале Блуаского замка. Зрелище было просто великолепным. Огромный неф был затянут роскошными драпировками фиолетового бархата, усыпанного золотыми лилиями. Принцы, кардиналы, епископы, вельможи, советники надели пышные платья для торжеств. Сидевшие на трибунах и галереях дамы были в великолепных платьях. На возвышении под королевским балдахином восседал Генрих III и обе королевы. Короля окружали его гвардейцы [404] и дворяне. Он был одет очень просто, выделялась только большая цепь ордена Святого Духа. Напротив скамей духовенства и дворянства и за барьером, позади которого располагалось третье сословие, на стуле без спинки, установленном перед королевским троном, как верховный главнокомандующий, сидел герцог де Гиз.
Генрих III произнес торжественную речь по случаю открытия штатов. Он начал с похвал королеве, своей доброй матери: она должна «называться не только матерью короля, но и матерью всего государства и королевства». После того как совсем недавно Екатерина пережила отставку своих верных соратников, эти слова были для нее нечто вроде благодарности перед ее собственным увольнением; и действительно – продолжение речи не оставляло никаких сомнений в желании монарха полностью взять бразды правления в свои руки. «Я ваш Богом данный король, и только я могу законно и действительно принимать решения». Затем следовало изложение католических убеждений короля и далее – целая программа очищения нравственности: преследование богохульств, симонии [26], отмена продажи должностей, уменьшение расходов на правосудие, поощрение развития литературы, искусств и торговли, исключая торговлю предметами роскоши. Но в связи с тем, что суверен собирался вести войну против еретиков, ему нужна была финансовая помощь, что он преимущественно и просил у штатов. В остальном он умолял своих подданных вместе с ним бороться против беспорядка и коррупции в государстве, отвергая любой другой союз: «Некоторые гранды моего королевства создавали подобные лиги и ассоциации, но проявляя мою обычную доброту, я хочу, чтобы то, что было в прошлом, было предано забвению».
Услышав эти гордые и неожиданные слова, герцог де Гиз «изменился в лице и потерял сдержанность», то же самое произошло и с его братом кардиналом. В ярости они вскочили со своих мест и потребовали исправить текст до его [405] обнародования. Екатерина посоветовала сыну уступить им, и уже отпечатанные экземпляры были уничтожены.
На следующем заседании депутаты поклялись соблюдать эдикт о Святом союзе, объявленном самым главным законом в королевстве. Затем началось обсуждение финансового положения в стране. Вне этой дискуссии лигисты и сторонники короля единодушно выразили свое возмущение действиями герцога Карла-Эммануила Савойского: супруг инфанты Екатерины, внучки королевы-матери, под предлогом защиты от Ледигьера – предводителя протестантов Дофине, в начале октября захватил Карманьоло и Салюс – последние французские владения в Италии. Присоединившись к мнению Гиза, король продемонстрировал твердость в своем решении. 10 ноября чрезвычайный посол Савойи Рене де Люсинж, сеньор дез Алим, прибыл в Блуа с извинениями своего повелителя. Но так как он не пообещал вернуть эти города, все единодушно ополчились против герцога. Екатерина, которую Люсинж попросил назначить правителей-католиков в захваченных городах, извинилась, что не может этого сделать, и напомнила, что молодой герцог повторяет путь своего отца, которого погубили его необдуманные поступки. 16 ноября каждое из трех сословий передало королю свою часть денег для войны с Савойей, хотя накануне они ему в этом отказали. Основой должны были стать войска швейцарцев, для набора которых герцог де Гиз дал аванс в 10000 экю, что изумило легата Морозини и самого папу: неужели на деньги, полученные от короля Испании, герцог собирается воевать с собственным зятем этого короля? Тогда получается, что вместо войны с еретиками Наварры, начнется наступление на католическую Савойю?
Возможно, международные события объясняли эту прекрасную патриотическую позицию. Поражение «Непобедимой Армады», в котором теперь уже никто не сомневался, было страшным ударом для Филиппа II. Его Католическое Величество, скрепя сердце, даже приказал передать 29 октября Екатерине меморандум, призывая ее восстановить добрые отношения между двумя Коронами. [406]
Поэтому, даже при всех нуждах королевской казны, размер помощи королю в походе на Савойю оказывался просто ничтожным. 10 ноября Генрих III сообщил штатам о доходах и расходах королевства. Последние ежегодно составляли 9600000 экю. Генрих III предлагал их уменьшить до 5 миллионов, но просил доход, соответствующий примерно этой сумме. Третье сословие проявило упрямство: они хотели уменьшить размер податей до уровня 1576 года. В этом они получили поддержку дворянства, потребовавшего 24 ноября отмену всех новых налогов, установленных за последние два года. Со своей стороны, духовенство просило о создании специального суда, чтобы «заставить людей из Совета короля вернуть награбленное».
Как обычно, штаты не переживали по поводу финансовых несчастий Короны. Поэтому государь был настороже. 26 ноября он заявил, что удовлетворится 3 миллионами. Когда он дошел до такой крайности, ему на выручку поспешил Гиз: собрал лигистов и предложил им проголосовать за некоторые субсидии, потому что если король окажется в отчаянном положении, то бросится в объятия гугенотов, а он сам и его сторонники окажутся в положении бунтовщиков. После этого внутри сословий начались бурные дебаты. Впервые за последние тридцать лет Екатерина в них не участвовала: ее одолели подагра и ревматизм, и к тому же она постоянно кашляла – ей не помогали никакие лекарства. Очень больная, она все-таки сделала усилие, чтобы присутствовать в покоях легата 8 декабря на подписании брачного контракта ее внучки Христины и великого герцога Флоренции. После свадебной церемонии по доверенности в часовне замка она дала бал в своих апартаментах. Но болезнь не отпускает ее. 15 декабря ей снова плохо. Екатерина слегла с сильным воспалением легких. В самый ответственный момент финансовых переговоров она теряет всякую связь со своим сыном и ничего не может ему посоветовать. Хотя что она может ему сказать? Не зная, как провести депутатов, он предложил им, как и в Венеции, чтобы королевская казна имела два ключа, один из которых будет у него, [407] а другой – у штатов, что вынудит его постоянно с ними советоваться. Обрадовавшись, третье сословие тут же кинуло подачку в 120000 экю, но из этих денег, по крайней мере, 100000 должны были быть переданы армиям герцогов де Майенна и де Невэра. Судебная палата, предложенная духовенством, была очень быстро учреждена и собиралась установить строгий контроль за использованием этих средств.
