Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов
— Да кто ж сие разрешит? — не скрыл изумления Шубин. — Здесь всё — собственность Ватикана, владения Папы. Никогда и никому Папы не разрешали делать копии с шедевров!
— Да, некоторое время назад о сём позволении у Папы Климента Четырнадцатого просил Саксонский король. Однако не получил разрешения. Но нам, русским, он пошёл навстречу.
— Папа разрешил? И именно вам? Но это, на мой взгляд, исключительно из уважения к вашему высокопревосходительству. Ведь вы вместе с австрийским императором Иосифом Вторым специально были приглашены на выборы Папы, а затем он, Климент Четырнадцатый, не раз оказывал вам особые знаки внимания.
— Не знаю, чем я заслужил милость его преосвященства, но в результате выиграет наша Академия в Петербурге, — поборов смущение, произнёс Шувалов. — Однако есть у меня и другая мечта: создать здесь, под небом Италии, нашу Российскую Академию искусств, в которую можно было бы посылать всех, успешно закончивших обучение в нашей стране. Но сие решить может лишь её императорское величество. Да ещё ежели господин Бецкой найдёт это зело нужным и похвальным: не его же мысль — вот беда. А я готов сделать так, чтобы сие не от меня, а от него или ещё от кого угодно бы исходило. Я ведь не за славою гонюсь, как вам известно.
— Поражаюсь вашему великодушию, дорогой Иван Иванович. Сие действительно неоценимая польза — учиться художествам здесь, под италийским небом. Какими бы сочными стали краски наших живописцев и каким живым и тёплым — мрамор... Кстати, а в чём вы видите мою роль? В выборе слепков?
— Именно в этом, милейший Федот Иванович! Снимать копии я найму здешних мастеров. А вот составить реестр самого необходимого — ваша забота. Затем я полагаю сделать отливки из чугуна, дабы они не раскололись в пути, и всё это отправить к нам в отечество. На Седьмую линию Васильевского острова...
Тени минувшего
— Не признали, ваше высокопревосходительство?
Человеку, представшему пред Шуваловым, было лет сорок пять, не более. Одет он был в серый дорожный плащ, обличавший в нём путешественника, проехавшего по дорогам Италии не один десяток миль. Широкие поля тёмной, пропылённой дорожною пылью шляпы скрадывали часть лица, тоже хранившего следы долгой скачки и ночлегов на грязных и неуютных почтовых дворах.
— Ах да, — снова проговорил гость и сдёрнул с головы шляпу, чтобы дать Шувалову возможность лучше его разглядеть.
Несмотря на беглую, хотя во многом и неправильную французскую речь, лицо у неожиданного пришельца больно уж напоминало русского — выдающиеся скулы, чуть вздёрнутый нос и близко посаженные, с несколько плутоватым выражением глаза.
— Нет, не признаю. Что-то угадывается знакомое, но чтобы сказать определённо — того, сударь, не могу, — развёл руками Иван Иванович и тем не менее предложил гостю присесть.
— Благодарю, — перешёл гость на русский и сел на предложенный стул. — А вы, ваше превосходительство, совсем не изменились и наружно, и по вашему расположению даже вовсе к малознакомым людям. Однако не стану вас более томить: Зубарев я. Тот Иван Зубарев, что когда-то в Петербурге подал вам челобитную о якобы найденных мною в башкирских степях серебряных рудах. И вы тогда же повелели мне идти к профессору Ломоносову на предмет апробации тех руд.
— Ну как же, теперь определённо могу сказать: это вы, тот самый старатель! — обрадовался Шувалов. — Но погодите, тогда, насколько мне не изменяет память, с тобою... с вами приключилось что-то неладное.
— В Тайную канцелярию угодил? — ничуть не смутившись, продолжил Зубарев. — Было такое — оказался в ведомстве вашего двоюродного брата графа Александра Ивановича. И там-то судьба моя круто переменилась. Может, слыхали от братца о том, как я оказался в местах отдалённых, но не в том смысле, как принято у нас говорить о сибирской ссылке? Ах, не довелось. Тогда тем более вам это будет не без интересу и, главное, не без пользы услышать от меня. Помните, как неожиданно, можно сказать, в одну ночь несчастный узник, низложенный император Иоанн Антонович, был переведён из Холмогор в Шлиссельбург? Ну, так сие произошло не без моего участия.
И давний знакомец поведал о том, как он по наущению графа Александра Ивановича Шувалова и его ближайших сподвижников оказался в Потсдаме у генерала Манштейна, а затем и у самого короля прусского Фридриха Второго и выдал там себя за человека, коий решился вызволить из заключения бывшего малолетнего императора.
— То был подлог, — Зубарев отвёл в сторону глаза. — Знаю: вашему благородному сердцу неприятна исповедь человека, раз за разом решавшегося на ложь, дабы свершить свой карьер в жизни. Что ж, ваше право меня и теперь, по прошествии многих лет, осуждать и, может, даже отказать мне от дому. Но прошу выслушать меня до конца, поскольку на сей раз я могу оказать вашему высокопревосходительству неоценимую услугу, о коей вы теперь даже не подозреваете. Однако, чтобы увериться в моей преданности вам, дозвольте пояснить и тот, давний мой поступок. Всё, что я совершил тогда, было стремление свершить благо для государыни императрицы Елизаветы Петровны.
— Обман и — благо? — воскликнул Шувалов. — Сие, право, можно совместить лишь в больном или, по крайней мере, в извращённом воображении.
— Да, то, на что поддался я, аттестует меня не с лучшей стороны. Но взглянем на происшедшее тогда по-иному. Разве не благом было избавить изболевшуюся душу государыни императрицы от того кошмара, коий преследовал её день и ночь, из-за которого она лишалась сна и покоя? Именно вам, бывшему с нею постоянно рядом, доподлинно было известно, какое изнуряющее беспокойство, отнимающее подчас все последние силы её императорского величества, доставляла, можно сказать, тень той известной персоны, оказавшейся в заточении.
Всё, о чём сказал сейчас неожиданно объявившийся гость, было правдой. Видит Бог, матушка государыня никому не желала зла, когда она вступила на трон. Она свершила это лишь с одной целью — восстановить украденные у неё права. Не она, а её предшественники оказались узурпаторами, причинившими ей, истинной наследнице отцовского трона, незаслуженные обиды и страдания. Но вышло так, что, исправляя несправедливость, она обрекла на ужасные муки тех, кто был неповинен в её прошлых бедах. И в первую очередь младенца, что стал жертвою коварных замыслов её недругов. Он, непорочный ребёнок, коего она держала на своих руках в день, доставивший ей долгожданную власть, — этот ребёнок стал являться ей по ночам в её беспокойных мыслях.
Не раз Иван Иванович слышал от своих братьев, Александра и Петра, о том, что сие состояние противоестественное и долго так продолжаться не может. Какие бы ни были запоры на узилищах, где содержится узник и его семья, всё было бы надёжнее, коли этих персон вовсе не существовало бы на белом свете. Придумать десятки способов, с помощью коих можно было избавиться от персон, а значит, и от полуночных страхов, была не вся трудность. Основное препятствие виделось в том, что сама государыня не согласится на преступное избавление от укоризненных теней никогда.
А если возникнет вдруг злоумышление с целью освободить низложенного претендента? — не раз строили подобные предположения старшие Шуваловы. То предприятие как раз может быть на руку. Заранее упредив заговорщиков, легко будет воспользоваться их планами и, таким образом, освободиться от кошмаров и от самой персоны, эти кошмары вызывавшей.
С этой целью и было подстроено предприятие Зубарева, кое он провёл, надо сказать, с успехом. Манштейн и король прусский поверили в его вымысел и даже представили ему капитана корабля, который должен был вызволенного из заточения августейшего узника доставить в немецкие края.
Расчёт Зубарева и тех, кто подсылал его в Потсдам, был прост: по прибытии корабля арестовать капитана и его пособников, а в подстроенной схватке в Холмогорах лишить жизни того, из-за которого и разжигался сей сыр-бор.
Однако план сорвался и был заменён другим — заточением секретного узника в Шлиссельбург, под боком Тайной канцелярии. Здесь, когда пленник на глазах, можно было вновь создать мнимый заговор и снова осуществить то, что задумывалось ранее.
Так, собственно говоря, сие избавление от наводившего страх узника и произошло. Только не при Елизавете Петровне, а в царствование ныне здравствующей императрицы Екатерины Алексеевны. Поручик Мирович[30], на свой страх и риск, решился освободить Иоанна Антоновича из шлиссельбургской темницы, но сам при сем злоумышлении оказался схваченным, а бывший император заколот стражею.
— Да, коли это свершилось бы в царствование вашей благодетельницы, не сносить бы ни вашему братцу, ни мне головы, — тяжело вздохнув, произнёс Зубарев. — Не хотела она, императрица Елизавета Петровна — светлая ей память, — ни капли ничьей безвинной крови. Сама приняла на себя муку непереносимую, а грех надушу не могла взять. Теперь же сей узел распутан в одночасье и, верно, без малейших мук совести. Раз — и готово!
