Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк
И добавил следующее.
Он, неукротимый маиор Саплин, и сейчас бы стоял на посту, с великим терпением ожидая обещанной смены, да так случилось, что под страхом быстрой и жестокой смерти пришлось ему бежать с острова.
А почему? – спросил казенный чиновник.
А потому, ответил маиор, что открылось на острове предательство.
Мохнатые изменили? Апонцы высадились? – в глазах казенного чиновника мелькнул, наконец, огонек хоть какого-то интереса. Похоже, начиная уважать маиора, чиновник готов был принять любой ответ.
Но маиор опять остался прост.
Не в дикующих дело, пояснил он, и даже не в апонцах. Истинная измена случилась с другой стороны.
С какой же?
А с русской.
То есть как так, с русской? – от удивления акцент у казенного чиновника еще более усилился.
А вот так, с русской, – с особенным значением подчеркнул маиор, и специальному казенному чиновнику тон его откровенно не понравился. А маиор ко всему прочему добавил, что вот он, неукротимый русский маиор Саплин, с мохнатыми даже подружился, жил в мире, некоторых подвел под шерть, они уже стали ясак носить, понимать долг перед государем, да все дело сгубил один человек, которого сейчас с почестями принимают в Москве в немецких домах.
Как так? – удивился казенный чиновник. Кто таков?
Некий поп поганый, смело ответил неукротимый маиор. Некто называющий себя якобы монахом братом Игнатием, выдающий себя за знающего мир человека, а на деле душегубец, каких не видели, враг народа, оморок бесовский, подкидыш ада! По вине поганого попа возмущенные дикующие расстреляли русских на острову, а другая часть русских потонула, погибла в море от голода. Только я, русский маиор Саплин, с двумя товарищами Провидением выброшен был на голые камчатские берега. Много страдал, пока вернулся в Россию. И уже в России узнал, что предатель поп поганый добрался до России и здравствует. Открыто живет в Москве в немецких домах, а от праведного суда оберегает попа поганого сам архиепископ Феофан Прокопович.
Да почему?
Да потому, что ворон ворону глаз не выклюет, неукротимо ответил маиор, совсем забыв правила разговора со специальными казенными чиновниками. У кого еще прятаться попу поганому? Разве не преподобный архиепископ Феофан Прокопович в своем «Духовном регламенте» указал, чтобы обо всех церковных и не церковных беспорядках и суевериях сообщали как бы свои собственные фискалы – церковные. А у попа поганого монаха Игнатия явно имеется уклон к такому поганому занятию.
Да так ли это? – не поверил чиновник.
Да так, ответил маиор. В санкт-петербурхских «Ведомостях» некоторыми учеными немцами воздана попу поганому монаху Игнатию большая хвала. Академик немец Миллер пишет об указанном предателе много лестного, а другие немцы сладко повторяют его слова. А если бы не тот поп поганый монах Игнашка, то русская гора Селебен и сейчас стояла бы под хорошим присмотром. Он лично, неукротимый маиор Саплин, несколько лет ходил вокруг горы с примкнутым к ружью багинетом, спасал русское серебро от алчных апонцев, объявил дальний остров российской собственностью, сам, кстати, от горы серебра не отщипнув ни кусочка.
Возможно, допрос удивлением бы и кончился, если бы не военная простота маиора. Печась о том, как бы всякие недобрые слухи о его, может, не совсем христианском поведении на острове не дошли до ушей двора, и уж, не дай бог, до ушей собственной доброй супруги Елизаветы Петровны Саплиной, неукротимый маиор как бы случайно и при этом не кстати заметил следующее. Что касаемо жен переменных, заметил неукротимый маиор, о чем некоторые злословят, так он, русский неукротимый маиор Саплин, всегда смотрел и смотрит на своих островных переменных жен просто как на военных денщиков, на сервитьерок женского полу. Он этими так называемыми переменными женами командовал, как когда-то батальоном.
Переменные? В каком смысле? – впервые по настоящему заинтересовался казенный чиновник.
Даже и теперь допрос еще мог закончиться к взаимному удовлетворению, но неукротимый маиор сам все испортил. Он с такой легкостью и звучностью перечислил имена своих островных переменных жен Афаки, Заагшем и Казукч, Плачущей, что казенный чиновник потребовал перевода. Звучит странно, с неясным, но многозначительным намеком заметил казенный чиновник. Наверное, в каждом таком имени скрыт какой-то особый смысл?
Неукротимый маиор обиделся.
Зачем переводить? – спросил он, глядя в равнодушные глаза казенного чиновника. Разные имена есть на свете. И еще неукротимее уставился в мутноватые глаза казенного чиновника, явственно догадываясь, что по бумагам он, наверное, вовсе не Михаил Кузьмич, как просил себя называть, а какой-нибудь Генрих-Иоганн-Фридрих.
К сожалению, казенный чиновник не принял простоты маиора.
Он даже пробубнил что-то под нос, особенно подчеркивая не ясное для него звучание таких имен как Афака, Заагшем и Казукч. Подчеркивая явно языческое звучание новых для себя имен, специальный казенный чиновник даже несколько переврал их, на что неукротимый маиор, вместо того, чтобы обратить внимание казенного чиновника на многие тяготы своих путешествий, ударился в амбицию, сильно убежденный в том, что даже казенный чиновник Канцелярии тайных розыскных дел не может с такой силой подкапываться под фортецию его личных чувств. В итоге казенный чиновник впал в полную десперацию, а неукротимого маиора арестовал вызванный патруль. К казенному подвалу неукротимого маиора вели уже гренадеры. Один шел впереди, двое с ружьями позади. Равнодушный казенный чиновник, немного придя в себя, выглянул в окно и с сильным немецким акцентом сказал:
– Писать таких маиоров в барабанщики, чтобы выше рядового никогда не производить!
Заканчивалось длинное письмо думного дьяка Кузьмы Петровича Матвеева сожалением. Особенно сильно сожалею, писал думный дьяк, что такой неукротимый и честный сердцем маиор после некоторого содержания под домашним арестом повержен в зловонный тюремный подвал, а некто убивец и вор поп поганый монах Игнашка, он же когда-то в миру есаул Козырь, здравствует и живет на Москве, пишет записки в Правительствующий Сенат и, благодаря немцам, сильно укрепляет связи в Священном Синоде. Он, думный дьяк Кузьма Петрович Матвеев, пытался дознаться, по какой конкретно статье арестован неукротимый маиор Саплин, но добился лишь одного: коротко, но многозначительно ему ответили, что арестован неукротимый маиор по важному подозрению. А по какому? – об этом якобы никто не знает и не хочет знать. И да поможет неукротимому маиору Саплину Бог, ибо как никогда нужна сейчас маиору Божья помощь.
Такими печальными словами заканчивалось письмо думного дьяка Кузьмы Петровича Матвеева.
5
К письму думного дьяка было приложено несколько выписей.
Иван развернул первую.
«…В году 713-м, еще до монашества, посылан я был за проливы против Камчатского носа для проведывания новых островов и Апонского государства. Следовал туда мелкими судами, без мореходов, компасов, снастей и якорей. Теперь знаю, что на ближних островах живут самовластные иноземцы, которые, не сдавшись на сговор наш, дрались с нами; они в воинском деле жестоки и имеют сабли, копья и луки со стрелами. Милостью Господа Бога и счастьем Его Императорского Величества мы тех боевых иноземцев имали в полон, брали у них платье шелковое, и дабинное, и кропивное, и золото; в том числе полонили одного иноземца по имени Иттаная с острова Итурты».
Ивана как обожгло. Не читая подряд, с ужасом глянул в конец выписи.
«…А какой путь лежит через вышеозначенные острова к городу Матмаю на Нифонской земле, и в какое время удобнее идти к нему морем, и на каких судах, и с какими запасами и военными снарядами, и сколько надобно посылать воинских людей, я о том объявил в Якуцкой канцелярии, а подробнее желаю объявить в Москве Судьям некоторой Коллегии.
Во прошлом в 720-м году вышел я из Камчатки в Якуцк и пожелал следовать в Тобольск для благословения к Преосвященному Архиерею. Хотел просить о построении на Камчатке новой пустыни и бить челом Великому Государю о выдаче денег за положенные мною в казну соболи, лисицы и бобры. А нужны мне те деньги на всякие церковные потребы и на пустынное строение, а еще на объявленье в Тобольске об островах, мною осмотренных, о самовольных иноземцах и о далеком городе Матмае… Только сердитый архимандрит Феофан удержал меня в Якуцке, в Тобольск не отпустил, а в следующем году определил в Покровский монастырь строителем, а потом, при отъезде его в Тобольск, тот же Феофан оставил меня в неволе в Спасском монастыре – как бы строителем и для управления Синодальных дел Закащиком».
По спине Ивана пробежал мерзкий холодок.
Он, Иван Крестинин, секретный дьяк, как бы давно для себя забыл все эти слова! А ведь видел когда-то такую бумагу, только совсем забыл, совсем забыл, стал считать, что как бы не было таких слов. А они были! И опять явились перед ним – неистребимые, ужасные… Когда-то считал, что писаны были эти слова горячим казачьим десятником, махавшимся в кабаке портретом Усатого, но…
