Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Нельзя в воду царевича. Студено ноженькам… Пошто младенца в воду?
Поставили клетку на песчаной отмели. Братия упала на колени, истово, со слезами лобзала решетки.
Служки гребли споро: возрадовались. Людно на берегу, немалая деньга осядет в монастырскую казну. Скрипели уключины, весла дружно бороздили реку.
Иванка и Васюта отступили к Ишне, ополоснули лица. День был теплый, погожий, на воде искрились солнечные блики.
Опустились в траву. Васюта скинул с плеча котому, перекрестился на храм.
— Давай-ка пожуем, Иванка. Тут последки, а там уж чего бог пошлет. Теперь в Ростове кормиться будем. Почитай, пришли.
Снедь была еще из скита отшельника Назария. Иванка вспомнил его согбенную старческую фигуру, темную келью, куда почти не проникало солнце, и с горечью молвил:
— Заживо себя в домовину упрятал, затворился в склепе. Ужель в том счастье?
— Не тронь его, Иванка. Великий праведник и боголюбец скитник. Бог ему судья.
А тем временем колокол уже перевезли на тот берег. Служки на челнах и струге переправляли стрельцов, колодников и нищую братию. Направились к челну и Болотников с Васютой. Дебелый, розовощекий служка огладил курчавую бороду, молвил:
— Денежки, православные, на святую обитель.
— Без денег мы, отче, — развел руками Болотников.
Служка недовольно оттолкнулся веслом от берега.
— Пошто я челн гнал? Не возьму без денег, плохо бога чтите. Прочь!
— Да погодь ты, отче, — уцепился за корму Васюта. — Нешто в беде оставишь? Негоже. Сын божий что изрекал? Помоги сирому и убогому, будь бессребренником. А ты нас прочь гонишь. Не по Христу, отче. Перевези, а мы за тебя помолимся.
Служка молча уставился на Васюту, а Болотников забрался в челн.
— Давай весло, отче.
Служка крутнул головой.
— Хитронырлив народец.
Отдал весло Болотникову, сам уселся на корму. Пытливо глянул на Васюту.
— Обличье твое знакомо. Как будто в монастыре тебя видел. Бывал в обители Авраамия?
Васюта признал монастырского служку, однако и вида не подал. Вдруг Багрей и в самом деле патриарха об убийстве государева купца уведомил. Тот душегубства не потерпит, митрополиту ростовскому отпишет. Варлаам, сказывают, крут на расправу, речами тих, да сердцем лих. Колодки на руки — и в «каменный мешок». Есть, говорят, такое узилище во Владычном дворе.
— Путаешь, отче. Не ведаю сей обители.
Служка хмыкнул, сдвинул скуфью на патлатую гриву, глаза его были недоверчивы.
— Однако, зело схож, парень. Не от лукавого ли речешь?
— Упаси бог, отче. Кто лукавит, того черт задавит, а мне еще Русь поглядеть охота, — нашелся Васюта.
Выпрыгнув на берег, поблагодарили служку и пошли к церкви.
Васюта шагнул было в храм, но его остановил Болотников.
— Недосуг, друже. Дале пойдем.
Васюта кивнул, и они вновь зашагали по дороге. А впереди, в полуверсте от них, везли в ссылку набатный колокол.
Глава 11
Ростов Великий
На холме высился белокаменный собор Успения богородицы. Плыл по Ростову малиновый звон. По слободам, переулкам и улицам тянулись в приходские церкви богомольцы.
— Знатно звонят, — перекрестился на храм Успения Васюта.
Вступили в Покровскую слободу. У церкви Рождества пресвятой богородицы, что на Горицах, толпились нищие. Слобожане степенно шли к обедне, снимали шапки перед храмом, совали в руки нищим милостыню.
Показались трое конных стрельцов. Зорко оглядели толпу и повернули к Рождественской слободке, спускавшейся с Гориц к озеру.
— Ищут кого-то, — молвил Болотников и тронул Васюту за плечо. — Нельзя тебе в город, друже. Багрей мужик лютый, не простит он тебе побега.
— Ростовского владыку уведомил?
— Может, и так.
— А сам? Сам чего стрельцов, не таишься? Тебя ж князь Телятевский по всей Руси сыскивает.
— Сыскивает да не здесь. Он своих истцов к югу послал, а я ж на север подался. Не ждут меня здесь.
Присели подле курной избенки, подпертой жердями. Из сеней, тыча перед собой посохом, вышел крепкий, коренастый старик в чунях и посконной рубахе. Лицо его было медно от загара, глаза под седыми щетинистыми бровями вскинуты к небу.
— Фролка! — позвал старик. — Фролка!.. Куды убрел, гулена.
— Никак, слепец, — негромко молвил Васюта.
— Слепец, чадо, — услышал старик и приблизился к парням. — Поводыря мово не видели?
— Не видели, отец, — сказал Болотников.
— Поди, к храму убрел, — незлобиво произнес старик, присаживаясь к парням на завалину. Подтолкнул Болотникова в плечо, спросил:
— Так ли в Московском уезде звонят?
Иванка с удивлением глянул на старика.
— Как прознал, что я из-под Москвы?
— Жизнь всему научит, чадо. Ты вон из-под града стольного, а друг твой — молодец здешний.
Парни еще больше поразились. Уж не ведун ли слепец?
— Ведаю, ведаю ваши помыслы, — улыбнулся старик. — Не ведун я, молодшие.
Парни переглянулись: калика читал их мысли. Вот тебе и слепец!
— А слепец боле зрячего видит, — продолжал удивлять старик. — Идемте в избу, чать, притомились с дороги.
— Прозорлив ты, старче, — крутнул головой Болотников.
Калика не ответил и молча повел парней в избу. Там было пусто и убого, чадила деревянным маслом лампадка у закопченного образа Спаса. На столе — глиняный кувшин, оловянные чарки, миски с капустой, пучок зеленого луку.
— Воскресение седни. Можно и чару пригубить. Садись, молодшие.
— Спасибо, отец. Как звать-величать прикажешь? — вопросил Иванка.
— Меня-то? А твое имя хитро ли?
— Куда как хитро, — рассмеялся Болотников. — Почитай, проще и не бывает.
— Вот и меня зовут Иваном. Наливай чару, тезка… А в миру меня Лапотком кличут.
— Отчего ж так?
— Должно быть, за то, что три воза лаптей износил. Я ить, ребятки, всю Русь не единожды оббегал… Давайкось по малой.
Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни также осушили по чаре.
— Никак, один отец? — вопросил Иванка.
— Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели… Давай-кось еще по единой.
Видно, Лапоток зелену чару уважал, но не пьянел. Сидел прямо, степенно поглаживая бороду. Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся и пошел в сени.
— Медовухи принесу.
Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.
— Здоров, дед!
— Послушай меня, друже. Я схожу в город, а ты побудь здесь. Посиди с Лапотком, — сказал Иванка.
— Вместе пойдем. Ты города не знаешь.
— Ничего, тут не Москва.
— В драку не встревай. Ростовские мужики шебутные, — предупредил Васюта.
Иванка вышел на улицу. Пошагал слободой. Курные избенки прилепились к пыльной, немощеной дороге. За каждой избой — огород с луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.
Дорога стала подниматься к холму, на котором возвышалась деревянная крепость с воротами и стрельницами. Дубовые бревна почернели от ветхости, ров осыпался и обмелел; кое-где тын зиял саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.
«Худая крепость, любой ворог осилит. Приведись татарский набег — пропал город», — покачал головой Болотников, минуя никем не охраняемые Петровские ворота.
Затем шел Ладанной слободкой. Здесь уже избы на подклетах, с повалушами и белыми светелками; каждый двор огорожен тыном. Народ тут степенный да благочинный: попы, монахи, дьячки, пономари, владычные служки.
Чем ближе к кремлю, тем шумней и многолюдней. Повсюду возы с товарами, оружная челядь, стрельцы, нищие, скоморохи.
Но вот и Вечевая площадь. Иванка остановился и невольно залюбовался высоким белокаменным пятиглавым собором.
«Чуден храм, — подумал он. — Видно, знатные мастера ставили. Воистину люди сказывают: Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь украшают».
Торг оглушил зазывными выкриками. Торговали все: кузнецы, бронники, кожевники, гончары, огородники, стрельцы, монахи, крестьяне, приехавшие из сел и деревенек. Тут же сновали объезжие головы[209], приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и коробьями.
Торговые ряды раскинулись на всю Вечевую площадь. Здесь же, возле деревянного храма Всемилостивого Спаса, секли батогами мужика. Дюжий рыжебородый кат в алой, закатанной до локтей рубахе бил мужика по обнаженным икрам.
— За что его? — спросил Иванка.
— Земскому старосте задолжал. Другу неделю на правеже[210] стоит, — ответил посадский.
Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:
— Зять тестя лупцует, хе-хе. Глянь, православные!
Ростовцам не в новость, зато набежали зеваки из приезжих.
— Что плетешь? Какой зять?
