Наташа Боровская - Дворянская дочь
Самым частым видением было вот это: однажды утром, когда я лежу, слабая от холода и голода на своей лавке, в коттедже раздается глубокий звонкий голос, и Стиви склоняется надо мной, и я вижу его розовые щеки, его дорогие смешные обезьяньи уши, ярко-красные с мороза, и его янтарные глаза, такие же обожающие и добрые, как у моего несмышленого сеттера. Потом он поднимает меня, заворачивает в соболью шубу, и мы летим на быстрой тройке куда-то, где нет опасности.
Эта фантазия особенно разыгралась в ноябре, когда залив замерз и стало возможно перейти его по льду. Но я сказала себе: «Зачем мне искать помощи в Петрограде? Он скоро придет и спасет нас». Это был наш детский договор, он обещал это мне, когда мы расставались. Если он не приходит, значит он мертв. А если Стиви мертв, тогда некуда и незачем идти, все потеряло смысл.
Я не поверяла своих мыслей няне, боясь ужасной ругани с ее стороны. Но мудрая старушка, видя что я бездействую, стала притворяться, что она слаба здоровьем и что ее мучит зубная боль. Я прикладывала горячие компрессы, давала ей аспирин, наконец я сказала:
— Должно быть, это воспаление. Мы должны отвести тебя к дантисту.
— К чему тревожиться о моем зубе, — сказала няня, — когда ты готова оставить нас умирать в этой замерзшей пустыне. Смерть скоро положит конец этой ужасной боли.
— Не говори так, нянечка, дорогая! Мы найдем тебе дантиста. Достанем фальшивые документы и убежим.
Я думала, что смогу получить документы через мои связи. Няня решила послать меня с Федором в Петроград. Я хотела идти одна, но Федор не захотел оставаться. Они втайне от меня посовещались, и в конце концов мы решили идти все вместе.
Итак, утром следующего дня мы отправились наиболее коротким и безопасным маршрутом по льду. Было не видно ни зги, шел снег. Няня была закутана в пальто, сшитое из занавеси, голова и плечи укрыты шерстяным одеялом. Я была одета в красноармейскую шинель, на голове была шаль из клетчатого шотландского пледа и рукавицы, сшитые из занавеси. Мы решили, что если нас остановят, то я назовусь няниной дочерью Тамарой Егоровной из Псковской губернии, бегущей от тягот германской оккупации и направляющейся в Петроград на поиски отца, машиниста бывшего Путиловского завода. Федор должен был держаться на расстоянии от нас и притворяться глухонемым.
С помощью компаса, обнаруженного в сарае для лодок, мы направились на юго-восток к Васильевскому острову, где я намеревалась найти добрых людей, которые помогли мне бежать на дачу. Сквозь снег и тьму мы шли медленно. Бывшая дорожка к северному берегу больше не расчищалась, и сугробы мешали нашему продвижению. Няне часто приходилось останавливаться и отдыхать. В конце концов Федор понес ее и опустил только четыре или пять часов спустя, когда мы подошли к лесистой и пустынной западной оконечности острова. Наткнувшись на дровосеков с санями, мы притворились, что тоже собираем дрова. Наш странный наряд не привлек особого внимания, ведь при новом коммунистическом равенстве полов женщины часто носили мужскую одежду; каждый носил то, что мог найти.
В доме с садом на Малом проспекте штакетник и деревянное крыльцо были разобраны на дрова. Там никого не было. Когда я подошла к задней двери соседей, чтобы расспросить о своих знакомых, какая-то старуха торопливо сказала: «Не знаю, не знаю», — и захлопнула передо мной дверь.
Няня предложила найти профессора Хольвега. Когда я снова отказалась подвергать его опасности, она махнула Федору, который ждал на другой стороне улицы, чтобы он шел вперед. Мы заранее договорились, что если первая попытка окажется бесплодной, врозь направимся к рынку старьевщиков, где Федор будет нас ждать, пока я буду искать связи поблизости.
Мы с няней пошли на юг по одной из многочисленных улиц, пересекающих широкий академический проспект. Всегда оживленный академический и торговый квартал был пуст и безлюден. Уличные фонари не горели — электричество было отключено из-за недостатка угля. Тротуары, не расчищенные от снега, были завалены отбросами. Мимо проезжали редкие военные грузовики или казенные машины. Под арками подъездов женщины в шалях рылись в мусорных ящиках. Проходя мимо булочной, я инстинктивно остановилась перед распростертой женщиной и увидела, что это был труп.
— Как вы можете… почему никто не уберет ее? — спросила я у женщины, равнодушно стоявшей рядом с мертвой.
— Это случается каждый день, на что тут глядеть? Откуда ты взялась, девочка моя, что удивляешься этому?
— Из своей деревни в Псковской губернии, — сказала я и быстро пошла мимо шеренги пристально смотрящих на меня покупателей.
— С вашей неуклюжестью сказали б, что вы только из деревни, — бросила няня любопытным, а потом, когда нас не могли слышать:
— Ты бы лучше ни с кем не разговаривала, душа моя. Ты и так не больно-то похожа на деревенскую девку с твоим прекрасным лицом, но как только ты открываешь рот — тебе не обмануть и деревенского дурачка.
Я закрыла шалью нижнюю часть лица и опустила глаза, глядя только на заснеженный тротуар.
Когда мы подошли к скату Николаевского моста, няня неожиданно воскликнула:
— Смотри, смотри, любовь моя, вот и профессор, слава Богу.
Маленький господин в подбитом мехом пальто и низко опущенной каракулевой шапке как раз в этот момент обернулся через плечо. Он подбежал, чтобы подхватить меня — у меня от усталости подкосились ноги. Я протянула руку:
— Нет ли копеечки для Тамары Егоровны из Псковской губернии, добрый барин?
Его черные глаза блеснули за очками в стальной оправе, а маленькая бородка задрожала так, что снежинки стали падать с ее кончика.
— Татья… Тамара… я едва мог поверить, когда ваш лакей сказал мне, но это вы!
— Федор! — я укоризненно посмотрела на няню, пока он подходил. — Это не я посылала за вами, Алексей, но я ужасно рада вас видеть!
Старое ощущение близости и нежности, очарования и восхищения, которое всегда пронизывало наши встречи, острой болью возвратилось ко мне. Но я упрятала эти болезненные воспоминания под личину отрешенности и безразличия, пытаясь скрыть их.
— Я тоже счастлив вас видеть, Татья… Тамара, даже при таких несчастливых обстоятельствах. Позвольте спросить, что вы делаете в Петрограде?
— Я собираюсь достать документы через знакомых евреев. Мы прятались на нашей летней даче… Это такой дальний путь… Няня устала… Я не представляю, как нам это удастся, — с тревогой смотрела я на профессора.
— Что бы мы не решили, здесь оставаться мы не можем, — он взял меня за руку.
Остановившись у часовни Св. Николая, охранителя моста, слева я могла видеть низкие стены Петропавловской крепости с ангелом на ее золотом шпиле, парящим в темном небе. Справа — императорские дворцы и аристократические резиденции, выстроившиеся вдоль гранитных набережных. Свинцовая опустошенность охватила меня при виде величавой колоннады бывшего моего дома и заснеженных греческих статуй на крыше. Я пристально посмотрела в окна третьего этажа, где были мои комнаты.
— Там кто-нибудь живет теперь?
— Теперь там советская комиссия по жилью. Нам нужно двигаться дальше. Я знаю одну подпольную чайную, рядом с моей квартирой, где можно поесть без продуктовых карточек. Тарелка горячего супа подкрепит вас.
Я продолжала неподвижно смотреть перед собой, теперь уже в направлении Зимнего дворца, куда ребенком меня возили на уроки танцев каждую субботу.
— Алексей, это правда, то, что случилось в Екатеринбурге?
— Боюсь, что правда, Татья… Тамара.
— Зачем им нужно было убивать Анастасию и Алексея? Ему ведь еще не было и четырнадцати.
— Он был полноправным наследником престола.
— Царь назвал своего брата Михаила Александровича своим преемником.
— Великий князь Михаил был также расстрелян в Перми, на Урале. Его секретарь-англичанин был убит вместе с ним.
— А ваши ученики, Костя и Игорь Константинович? — На меня нашло какое-то упорное желание услышать без утайки обо всех ужасах.
— Князья Иоанн, Игорь и Константин вместе с сестрой императрицы великой княгиней Елизаветой, великим князем Сергеем Михайловичем и сын великого князя Павла Владимир были убиты в Алапаевске, рядом с Екатеринбургом. Участь этих несчастных была еще страшнее, чем царя и его семьи. Они были сброшены в шахту и завалены камнями, затем оставлены умирать от голода и ран.
Красавица Елизавета Федоровна — монахиня, которой я так восхищалась, смелый и веселый Игорь Константинович, товарищ моих детских игр и мой нареченный — все эти люди, чьи жизни были так тесно связаны с моей, были убиты, претерпев унижения и муки. Как же вышло, что я еще жива?
Я почувствовала ужас и отвращение ко всему, что я вижу и слышу:
— Я не имею права оставаться в живых!
