Георгий Марков - Строговы
Матвей пробовал ходить по многочисленным мастерским. Там его выслушивали, пожимали плечами, говорили:
– Что вы, какая работа! Закрываемся.
Правда, Максимку легко было устроить мальчиком в трактир или магазин. Но этого Матвей не хотел.
«Надо, чтобы парень делу какому-нибудь выучился, – думал он, – а там, кроме холуйства, ничему не научится».
Ночевал Матвей с сыном на постоялом дворе. Запасы хлеба, принесенные из дому, подходили к концу, на исходе были и деньги. Пришлось вспомнить о Власе.
Вечером, забрав с постоялого двора свои котомки, Матвей с Максимом отправились на окраину города. Накрапывал дождик. Глухие немощеные улицы опустели. На углах тускло маячили керосиновые фонари.
Матвей шел к брату и думал: «Иду будто к чужому». Возле знакомого дома остановился. Домишко еще больше осел, покосился. Крыльцо было разобрано, дверь в помещение, служившее когда-то лавкой, наглухо забита, от вывески осталось только два больших железных крюка. Убого выглядело жилье брата.
Зато на другой стороне улицы, на месте старой харчевни и бакалейной лавчонки, стоял большой двухэтажный дом. Во всю ширину дома над первым этажом тянулась вывеска с выпуклыми золотыми буквами: «Абдулла Абдурахманов и С-я. Бакалейно-гастрономический магазин». Матвей догадался: «Э, вон в чем дело! Победитель и побежденный».
И ему почему-то стало весело.
Влас, не видевший брата с самых похорон отца, при появлении Матвея даже растерялся от неожиданности. Наталья, перебиравшая на диване какое-то тряпье, засуетилась было, по, выглянув о окно и не заметив во дворе знакомого возка с пасеки, снова уселась на свое место. Матвей окинул взглядом комнату. Все тут было как и много лет назад: беспорядочно разбросанные вещи, поломанная мебель, грязный пол, немытая посуда на столе…
– Какими путями-дорогами к нам? – спросил Влас; чувствовалось, что он насторожен и обеспокоен.
Матвей посмотрел на брата. Был он по-прежнему сухощав, жилист, говорил тем же скрипучим голосом.
«Нисколько не стареет», – отметил про себя Матвей и вслух сказал:
– От зимы лета ищем.
Влас бросил на жену встревоженный взгляд. Но Матвей, перехватив этот взгляд, поспешил успокоить брата.
– Долго у тебя не задержимся. На днях работать начнем, жить там же, при заводе Калиновского, будем, – приврал он.
Влас смутился, развел длинными, костистыми руками:
– По мне, живи хоть год, места всем хватит. – Желая, по-видимому, во что бы то ни стало убедить Матвея в своей сердечности, Влас закричал на жену: – Ты что сидишь сложа руки? Ставь самовар! Люди-то с дороги.
Сильно растолстевшая под старость Наталья послушно шмыгнула на кухню.
– Ну, а ты как поживаешь? Лавку-то закрыл, что ль? – спросил Матвей.
Дрогнувшим голосом Влас ответил:
– Абдулла, подлец, разорил меня. Оборотистый, басурманин. Сам убытки немалые понес, а меня доконал-таки.
– Чем же теперь живешь? Служишь?
Влас привстал, не без гордости в голосе произнес:
– Человек с головой не пропадет! Главным поверенным лицом у купчихи Некрасовой служу. Грешно жаловаться: Аксинья Михайловна доверяет, как родному человеку. Иной день по десять тысяч одними наличными бывает.
И Влас принялся подробно рассказывать об операциях торгового дома купчихи Некрасовой. Он говорил не спеша, расхаживая по комнате, и это начинало раздражать Матвея. С минуты на минуту он ждал, когда Влас кончит говорить о барышах. Но Влас увлекся.
– Где у тебя ребята-то? – спросил Матвей, видя, что рассуждениям Власа о барышах не будет конца. – А то вон Максимке скучно наши разговоры слушать.
Влас сел, откинулся на спинку стула, важно приосанился:
– В армии служат-с! За веру, царя и отечество, значит, добровольцами пошли.
«За веру, царя…» Матвей вспомнил пятый год, еврейский погром, Власа, выбежавшего из маленького, покосившегося дома с узлом награбленных вещей, и в патриотизм брата не поверил.
– Вчера вот письмо получил от Геньки, – оживленно заговорил Влас. – Пишет, что солдатики рвутся в бой – удержу нет.
Матвей с недоверием покосился на Власа.
– Рвутся, говоришь, в бой?
– Все, как один!
Эта ложь разозлила Матвея.
– «Все, как один», – передразнил он Власа. – Все, как один, домой они рвутся! Ты посмотри, что в деревне-то делается! Все поразорились, голодовка начинается, болезни, а просвета не видно.
– Постой, ты больно скоро скачешь. Вот война кончится, новые земли царь завоюет, тогда и просвет начнется, – несмело проговорил Влас, замечая, что глаза у Матвея расширились и заблестели.
– Новые земли, говоришь. А чем народу станет от них легче? Как был я батрак, так им и сдохну!
Влас решил смягчить разговор:
– Ты чего на меня-то кричишь? Я тебе говорю, что сын пишет.
Помолчав, Матвей спросил спокойно:
– А что он, Генька-то твой, бывал в сражениях?
Влас немного замялся.
– Нет еще, с дороги пишет.
– А Сенька поди уж на фронте?
– Э… э… нет. Этот у меня хитряга. В интендантстве пристроился. Вот посмотри…
Влас выскочил в другую комнату и через минуту вернулся, обвешанный солдатскими гимнастерками, брюками, сапогами, обмотками. Матвей отшатнулся, не веря глазам.
– Пощупай-ка сукнецо-то…
Матвей подскочил к Власу, схватил одну гимнастерку, крикнул:
– Твой Сенька – вор! А ты – подлец! Там, на фронте, солдаты… может… раздетые ходят… А вы… – Он бросил гимнастерку в лицо Власу и, сжав кулаки, с трудом удержался, чтобы не ударить его. – Подлецы! Царем-батюшкой прикрываетесь… а сами солдат грабите? Нашли кого грабить? Народ грабите!
Влас стоял, опустив руки, бледный, с дрожащими губами. На крик прибежала Наталья. Не понимая, что произошло, она остановилась в дверях. Влас посмотрел на нее и, захватив в охапку солдатское обмундирование, закричал:
– Наталья, затуши самовар! А ты, ты… чтоб твоего духу тут не было!
– Ох, уж этот Матвей, – всплеснула руками Наталья, – вечно он ругань подымет!
– Ему завидно-с, что я человеком живу! – продолжал бесноваться Влас.
Матвей кивнул головой Максимке, молча наблюдавшему из угла, и, выходя, обернулся:
– «Завидно-с»! Глупец! Мне стыдно, что ты фамилию мою носишь. Строговы никогда мошенниками не были.
За воротами Матвей остановился; подняв голову, взглянул в темное небо.
– Куда же, тятя, пойдем? – спросил Максимка.
– Куда-нибудь надо идти. Дождь, проклятый, не унимается.
Они постояли в нерешительности.
– Пойдем под берег, – махнул рукой Матвей куда-то в темень. – Может, где-нибудь под лодкой пересидим.
Темь стояла густая – хоть глаз коли. Прошло не меньше двух часов, прежде чем Матвей и Максим пустырями вышли на берег. Река встретила их свежим, сырым ветром. В темноте не видно было ее, но она плескалась где-то совсем поблизости. Из глубины мрака мигали робкие огоньки бакенов.
– Обрыв! – Матвей, шагавший впереди сына, остановился.
Ощупью они отыскали спуск и подошли к самой реке. Под ногами захрустела мокрая галька.
– Ну, теперь, Максим, давай смотреть зорче. Здесь должны быть лодки, – сказал Матвей.
Они пошли медленнее, но лодки не попадались. В одном месте наткнулись на яр. Берег тут изгибался, делая выступ. Матвей и Максим с большой предосторожностью обошли выступ и увидели впереди пылающий костер.
– Рыбаки, – радостно сказал Матвей.
До костра было еще далеко, когда послышался голос:
– Эй, кто там идет?
– Ночевку, добрый человек, ищем.
– Сколько вас?
– Двое.
– Давай подходи.
Когда Матвей и Максим подошли к костру, они увидели под небольшим дощатым навесом человека, одетого в длинный брезентовый дождевик, картуз и сапоги из красной кожи. Человеку, по-видимому, наскучило коротать ночь одному, и он заговорил с удовольствием:
– Сижу вот, как филин, и гляжу в темноту. Ночь – беда моя. Пошел бы соснуть, боюсь – бакены затухнут: ветер. В прошлом году моего соседа засудили. И поныне в остроге сидит. Дело было такой же темной ночью. С вечера зажег он бакены и залег спать. Бакены потухли. А ночью пароход появился да на полном ходу и врезался вон в ту косу, что вы обошли. Целые сутки потом снимали… А вы откуда будете? – спросил бакенщик.
Матвей рассказал все без утайки.
– Да, с работой труба. Народу хоть и немало поугнали на фронт, а дело найти нелегко.
– Завтра-послезавтра ничего не подвернется – придется уходить в деревню, – проговорил Матвей.
Бакенщик прикурил от головешки, швырнул ее в костер и, окинув Матвея внимательным взглядом, сказал:
– Не торопись. Кум у меня тут мастером в судоремонтных мастерских работает. Утро настанет – его спросим.
– Спасибо, добрый человек, – поблагодарил Матвей.
Совсем разненастилось. По-прежнему шел дождь, дул свежий ветер. Река плескалась о каменистые берега с унылым, убаюкивающим шумом.
Пригретый теплом от костра, Максим задремал сидя. Сквозь дрему он слышал, как отец и бакенщик разговаривали о войне, о жизни в городе и деревне. Потом он совсем перестал слышать голоса, но когда отец окликнул его, сразу очнулся.
