Павел Загребельный - Смерть в Киеве
После этого Дулеб позвал Иваницу и начал собираться. Николы смотрели на лекаря, будучи не в состоянии понять, в самом ли деле он пересказал сложенную в народе прибаутку к насморку или же откровенно насмехается над ними, ибо недвусмысленно сказал что-то о пустой голове и о суетности. Суетность чего? Киева или их самих? Кому-нибудь другому они не простили бы даже двусмысленности, так или иначе направленной против них, но Дулеба оберегало его звание княжеского лекаря, хотя, если толком разобраться, какой же он княжеский лекарь? Князь вон где, в самой Суздальской земле, а этот здесь - в Киеве, к тому же неведомо еще, чьим духом дышит он после того, как побывал у Долгорукого и возвратился вместе с его взбалмошным сыном.
Тем временем Киев сотрясался от мрачных слухов и угрожающих знамений. Говорили, что поймали попа, у которого нашли мешок со смертоносным зельем. Когда же спросили, для кого он нес смерть, поп ответил: "Кому нужно, тому и нес". Днепр выбрасывал все новых и новых утопленников, приносил с Десны, с Припяти, с верховий, где они плавали в глубинах, а напротив Киева всплывали и упрямо прибивались к берегу, так что пришлось поставить людей с баграми вдоль берега от Почайны до самого Выдубича, чтобы отталкивать мертвые тела, ибо ведомо ведь, что утопленники делают землю неродючей. Когда три года назад в Новгороде во время разлива Волхова утонуло два попа, епископ Нифонт не разрешил отпевать их, ибо утопленник сам по себе угрожает неплодородностью земли, а если он самоубийца, то вызывает неурожай на семь лет. Разобрать же, где самоубийца, а где просто несчастный утопленник, никто не может, потому-то и спасался той весной Киев от возможной беды, выставляя люд на берегу.
Было в этом также предостережение против неожиданного появления суздальцев. Не пройдут они по мосту, где их задержит верный воевода Мостовик, так могут броситься через речку, ибо разве же их люди не пробирались на остров, чтобы поставить для Долгорукого баню?
Слово "Долгорукий" катилось по Киеву то тревожно-угрожающе, то полное надежд и восторгов, как-то забыт был и князь Ростислав, сидящий на Красном дворе в одиночестве, лишенный и силы, и величия, исходящего от одного лишь имени своего далекого отца; забыт был, кажется, и сам князь Изяслав, хотя только в его возвращении, незамедлительном и неожиданном, видело боярство свое спасение.
А тем временем Изяслав уже мчался в Киев. Длинный путь его отмечался разрушением селений, грабежами, осквернением святынь. Суздальская земля лишена была того покоя, которым жила, кажется, испокон веков. Слезы и кровь принесли киевские полки, добычу и челядь здесь брали, словно во вражеской стране, в Киеве князя с дружиной должна бы ждать слава и сытость, но получалось так, что он, Изяслав, с воинами ехал без добычи ее пришлось раздать то сыну в Новгороде, то брату в Смоленске, а самому возвращаться на юг, где творилось нечто загадочное и угрожающее. Князь спешил, торопился.
Впервые Изяслава звали в Киев. До сих пор всегда было наоборот. Его выталкивали из Киева, упрямо и неуклонно, гнали на добычу, будто гончего пса. Вокруг него в Киеве всегда была жуткая пустота. Лишь непосвященным могло показаться, будто княжение - это сплошь торжественные деяния, всеобщий почет и преклонение. На самом же деле у него была собачья жизнь, он был, что называется, князь-пес, у которого отняли и власть и свободу, оставив лишь возможность ходить в поле да смотреть золотушными глазами на подожженные его дружиной города.
Но теперь он возвращался званый и желанный. Судьба смилостивилась над ним, закончились его блуждания, он должен был сесть в Киеве уверенно и надолго. И к нему возвратится то могущество, которым обладали его великие предшественники Владимир, Ярослав, Мономах.
А поскольку могущество не существует просто так, его нужно проявлять каждый день и каждый раз, то Изяслав еще в дороге думал упорно и мучительно, на ком же прежде всего он должен проявить свое могущество? Показать свою силу приближенным? Это ведь самое простое и легкое. Покарать бунтовщиков? Но знаешь ли их? Укротить непокорных? В таком случае пришлось бы иметь дело со всем народом, который никогда и никому до конца не покоряется.
Как это ни странно, Изяслав надумал начать с родного брата Владимира. Сразу отправить его в Луцк на княжение, а чтобы не опутал его хитрый Владимирко Галицкий, дать ему мудрого своего боярина Петра Бориславовича.
О своей воле Изяслав уведомил всех, еще и не слезая с коня, только лишь въехав в Киев под приветственные возгласы и выкрики тех, кого потом назовут киевлянами, хотя на самом деле это были всего лишь подонки киевские, княжеские да боярские блюдолизы, бездельники, бездари, продажные души, среди которых красовались разодетые бояре, тиуны, церковные иереи, чужеземцы, всем им просто любопытно было взглянуть на въезд в стольный град великого князя.
Петр Бориславович, который тоже вместе с князем Владимиром получил повеление собираться в дорогу в Луцк, не имел времени присесть к своим пергаменам и увековечить, как это он имел обыкновение делать, торжественное событие - возвращение Изяслава и встречу его с киевлянами. Поэтому не сохранилось перечня тех, кто выехал в тот день встречать великого князя, кто вышел, кто кричал и кто веселился. Но ведомо, что Ростислав сидел в Красном дворе и не торопился к своему нареченному отцу и старшему князю с приветствием, потому что должен был бы в это время стеречь землю, сидя где-то в Богске или в Котельнице, а не в Киеве; к тому же забыт он был всеми до такой степени, что никто и не сказал ему своевременно о прибытии Изяслава.
Не встречал князя и Войтишич, послал для этого четырех Николаев и игумена Ананию. Этому никто и не удивлялся, поскольку старый воевода уже давно отошел от дел, засел в своем дворе, не жил, а доживал, как считало большинство.
Дулеб не выехал встречать князя потому, что не в его обычае было толкаться на глазах, пока не позовут. Лекарь спешит к больному. Когда же человек здоров и бодр, когда возвращается в силе и славе, то присутствие лекаря рядом с ним неуместно и бессмысленно.
Нет возможности перечислить всех, кто не приветствовал вернувшегося Изяслава, потому что таких было намного больше, чем крикливых прислужников, о которых нет смысла и говорить что-нибудь.
Что же касается самого Изяслава, то князь сразу же убедился, что позвали его в Киев не для возвеличения и проявления своего могущества, а опять-таки как сторожевого пса боярского; с той лишь разницей, что огрызаться теперь он должен был в самом Киеве, а не где-то вдали.
Терпения у четырех Николаев и Войтишича хватило лишь на то, чтобы дать князю спокойно помолиться в церквах, преподнести надлежащие дары, устроить один или два обеда для иереев. А потом они сразу же насели на князя, выпустив на него Николу Старого, до сих пор еще больного и оттого еще более злого; и тот принялся не хвалить великого князя за его вельми удачный поход против Долгорукого, а порицать за то, что покинул Киев на произвол судьбы, к тому же еще не просто покинул, а оставил здесь врага тяжкого, Ростислава, сына Долгорукого. Ростислав же многих киевлян и берендеев приласкал и хотел сесть на великое княжение в Киеве и взять дом твой, и жену твою, и сына, и брата, князя Владимира.
- Уже слыхал об этом, - помигивая красными глазами, нетерпеливо ответил Изяслав, - слыхал, и не верится мне.
- Как же не верится? - возмутился Никола Старый. - Как не верится? Ведь отец его - враг твой; стало быть, и сын его - твой враг, и приласкал ты его на свою голову. Да и держишь до сих пор на погибель нашу.
- Разве он еще живой? - прокряхтел Безухий. - Ты здесь, княже, вон сколько дней, а враг твой жив до сих пор?
Плаксий пустил в бороду две струйки слез, огорченно покачал головой:
- Сын мой! Почему же до сих пор не...
Изяслав затравленно оглянулся по сторонам. Не было мыслей ни о величии, ни о могуществе, ни о сидении в Киеве, он готов был тотчас же бежать куда глаза глядят, в чистое поле, бросаться в бой хоть против самого дьявола, лишь бы только не слышать этих страшных людей, которые требовали от него нового братоубийства, забыв о том, что всего лишь год назад здесь уже был убит князь Игорь и убийство это неистребимым пятном пало на него, Изяслава. Он посмотрел на Войтишича, самого спокойного и невозмутимого из всех, взглядом просил спасения у старого воеводы, у человека, который служил многим князьям, умел служить, на любой случай мог бы вспомнить что-нибудь из своей бурной, запутанной, но в конечном счете героической жизни.
- Что скажешь, воевода?
- Да будь оно все проклято, - ответил Войтишич. - Князек этот заработал себе смерть и заслуживает уничтожения.
- Забыли про Игоря, - мрачно промолвил Изяслав. - Опозорили Киев, запятнали мою честь, допустив это убийство, это преступление. Теперь хотите еще?
