Кристи Филипс - Хранитель забытых тайн
– Где ее нашли?
Голос ее звучит так резко, что она сама не узнает его.
– Доктор Хеймиш, будьте добры, расскажите, мм... миссис Девлин...
Перед тем как произнести ее имя, он делает легкую паузу, и она понимает, что он чуть не назвал ее Анной.
– ...все, что вам сообщил сторож.
– Он обнаружил ее в Саутуорке[39], в одном из переулков. Там, где много...
Он умолкает, внезапно вспомнив, что разговаривает с дамой.
– Где много публичных домов, – заканчивает она за него. – Не нужно подбирать для меня какие-то особые слова.
Он слегка краснеет, но продолжает.
– Она была... при ней ничего не было... простите, на ней ничего не было. Мы не знаем, бросили ли ее там уже в таком виде или ограбили позже. Еще он сказал, что крови рядом с телом не было, и поэтому мы можем заключить... – он бросает взгляд на своего руководителя, – что смерть настигла ее где-то в другом месте. Он сказал, что опросил людей, проживающих в этом приходе, но никто ее не опознал.
Другими словами, сторож положил тело Люси на тележку и возил ее по всем имеющимся в округе заведениям и домам. Неужели он не догадался прикрыть Люси одеялом или хотя бы соломой? Ей больно думать, что даже после смерти Люси была совсем беззащитна. Нет, не так, не даже после смерти, а как раз после нее она осталась совсем беззащитной.
– В Саутуорк она могла попасть откуда угодно, Лондон большой, – говорит Анна. – А почему сторож не отвез ее в церковь?
– А вот почему, – отвечает Эдвард.
Он заворачивает ей рукав и одновременно кивает Хеймишу сделать то же самое с другим рукавом. Потом делает шаг назад, чтобы Анне хорошо было видно. На обоих запястьях Люси видны глубокие разрезы.
Значит, самоубийство. Чтобы Люси совершила его, с ней должно было случиться что-то ужасное. Возможно, у них с тем молодым человеком вышли все деньги или просто он бросил ее. Скорей всего, и то и другое. И она попала в хищные лапы какой-нибудь мадам, хозяйки публичного дома или сводницы, которые рыщут повсюду, охотясь за юными беспомощными и одинокими девушками, попавшими, как и Люси, в трудное положение. Но в любом случае лишиться после смерти утешительных объятий церкви ужасно. Самоубийство – страшный грех, и церковь отказывает самоубийцам в погребении по принятому обряду. Придется кое-кого подмазать как следует, чтобы Люси похоронили хотя бы во дворе церкви Святого Климента Датского, но даже и тогда можно лишь надеяться, что ее похоронят в северной части его, где земля считается наименее освященной, и не лицом вниз. Маленькое утешение, но могло быть и хуже: самоубийц все еще иногда закапывают где-нибудь за пределами города, на перекрестке дорог, с осиновым колом в груди.
– Сторож привез ее сюда, надеясь заработать несколько лишних шиллингов, – говорит Эдвард. – Доктор Хеймиш не захотел подвергать ее новым испытаниям и заплатил, иначе она могла попасть в руки людей менее разборчивых. Я сразу узнал ее – я ведь видел ее на балу у короля. Остальное вы знаете.
Когда печальный рассказ подошел к концу, ей, кажется, стало даже немного легче.
– Что теперь от нас требуется, говорите, мы все исполним.
– Вы абсолютно уверены, что это самоубийство?
– На теле нет никаких следов насилия, кроме этих.
Нет, она должна сама убедиться в том, что Люси не изнасиловали, хотя от одной мысли об этом ей становится дурно.
– Совсем никаких? – уточняет она.
– Уверяю вас, ничего подобного.
Слабое утешение, но все же кое-что. Она проводит пальцем по порезу на запястье Люси.
– Вы можете как-нибудь замаскировать эти раны?
– Не знаю, получится ли, но попробуем.
Стратерн метнул на Хеймиша суровый взгляд, отсекающий любые возражения.
– Я переговорю со священником церкви Святого Климента и сразу пришлю за ней.
Говорить больше не о чем. Она осторожно убирает волосы с лица Люси и еще раз подавляет рыдание. Всякий раз, когда она видит смерть, ей бросается в глаза, как сильно меняется тело человека, когда его покидает душа. Контраст между жизнью и смертью особенно отчетливо виден у тех, кто умер в юном, нежном возрасте, словно, когда мы, старея, утрачиваем бодрый дух и жизненные силы юности, различие между этим миром и будущим уменьшается и бледнеет. И хотя она понимает, что у этой лежащей сейчас перед ней Люси нет ничего общего с той Люси, что обрела вечный покой, она наклоняется и прижимает губы к ее холодному лбу.
– Позвольте проводить вас до экипажа, – говорит Эдвард.
Он идет вслед за Анной в переднюю, снимает с крючка накидку и кутает ей плечи. На улице все еще идет дождь.
– Возьмите мою карету.
– Спасибо, я доберусь сама.
Отклоняя его предложение, она понимает, что это значит гораздо больше, чем просто отказ. Понимает и он сам. Анна встречается с ним взглядом, и Эдвард качает головой, словно отказывается верить ей.
– Я должен встретиться с вами еще раз.
Но даже теперь, стоя перед ней лицом к лицу, Эдвард ни слова не говорит, решил ли он что-нибудь со своей помолвкой; он просто хочет снова с ней встретиться, и все.
Неужели он в самом деле думает, что она станет его любовницей? Нет, на такое она не пойдет, это невозможно. Если его устраивают подобные отношения, значит, он ее не любит, а если и любит, то совсем не так, как она себе это представляла. Эта мысль порождает в груди у нее такую боль, что у нее перехватывает дыхание. Неужели с этой болью придется жить теперь до конца дней своих?
– Доктор Стратерн...
Официальное обращение Анны еще более увеличивает пропасть между ними.
– Я прекрасно вижу теперь, что наделала много ошибок. Прошу вас, давайте не станем совершать еще одну.
Смущенно хмурясь, он наклоняется к ней ближе.
– Но мы с вами должны видеться – хотя бы для того, чтобы вместе найти убийцу вашего отца и моего дяди.
Мягко, но решительно она кладет руку ему на грудь, не позволяя придвинуться еще ближе.
– Для этого вовсе не обязательно видеться. Что случилось, то случилось, но второй такой ночи не будет.
– Вы жалеете об этом?
«Конечно жалею, – хочется ей сказать, – Потому что полюбила вас».
– А вы – нет? – вместо ответа спрашивает она.
– Я не могу так сказать. Нет, что я такое говорю, конечно не жалею!
– Но вы помолвлены с другой женщиной, вы собираетесь на ней жениться, доктор Стратерн. Мы больше не увидимся. Если найду что-нибудь по нашему с вами делу, я напишу вам.
Он не ожидал от нее такой серьезной решимости. Стоит и тихо качает головой, словно не вполне понял смысл ее слов, но он джентльмен и не станет больше настаивать. Она накидывает капюшон и направляется к двери.
– Миссис Девлин, – кричит он ей вслед, – позвольте мне присутствовать на ее похоронах!
Что-то похожее на улыбку пробегает по ее губам.
– С вашей стороны это будет великодушно. Боюсь, провожать ее почти некому.
Широкие, костистые плечи миссис Уиллс протискиваются вперед, все тело ее сотрясается от рыданий. Рот некрасиво разинут, и без того резкие черты лица перекосились. Глаза покраснели и опухли, от них остались лишь узенькие щелочки. Из груди рвутся причитания, похожие на первобытный, нечленораздельный вой матери, потерявшей своего ребенка. Смотреть, как убивается всегда чопорная миссис Уиллс, так же горько, как и видеть мертвую Люси. Рядом с ней застыла безутешная Эстер, она молчит, словно в рот воды набрала, и только слезы непрерывно катятся у нее по щекам.
Анне и прежде приходилось бывать вестницей печальной новости о кончине человека, но такого с ней еще не было. Самой себе она кажется страшной старухой с косой, принесшей беду людям, которых она любит; ее убивает мысль, что они считают ее виновной в смерти Люси. Впрочем, Анна и сама считает, что во всем виновата она. Она опускает голову и прижимает кончики пальцев к переносице. Но пульсирующая боль, сперва зародившаяся где-то в районе глазных впадин, уже не на шутку разгулялась под крышкой черепа, и эта простая попытка облегчить страдание не приносит пользы.
– Как? – восклицает сквозь рыдания миссис Уиллс. – Почему?
Вопрос, по крайней мере, поставлен прямо.
– Кажется, она покончила с собой.
От такого ответа не становится легче ни экономке, ни служанке – отчаянное горе становится еще горше. Но вот с ответом на вопрос «почему» сложнее.
– Должно быть, с тем молодым человеком они расстались, ей было очень трудно, вот она и не выдержала.
– Но почему она не вернулась обратно? – плачет Эстер.
Анна качает головой.
– Хотела бы и я это знать, – тихо говорит она.
Миссис Уиллс протягивает длинные сухие руки, обнимает Эстер, прижимает ее к своей груди и начинает баюкать, словно ребенка. Анне и самой очень хочется прижаться к ним, хочется, чтобы и ее кто-нибудь пожалел. Она встает из-за стола.
– Пойду расскажу матери, – говорит она.
