Федор Шахмагонов - Твой час настал!
Занялся рассвет огнепальной среды. Затемно немецкая пехота, несколько спешенных польских хоругвей вышли на лед Мосвы-реки и двинулись жечь Замоскворечье. Оброняться от немцев и польских зажигальщиков пришлось ополченцам князя Дмитрия Трубецкого, московским людям и стрельцам. Полякам и немцам удалось зажечь Зачатьевский монастырь, а за рекой их встретили боем.
Гонсевский и пан Зборовский поднялись на колокольню Ивана Великого. Гонсевский разглядывал в зрительную трубу, начавшийся бой в Замоскворечье. Сердце его замерло. Глазам не веря, передал зрительную трубу пану Зборовскому. Зборовский поглядел и воскликнул:
— Наши идут! Король пришел! Нам надо ударить встречь всеми силами!
Гонсевский взял зрительную трубу и пристально всмотрелся.
— Неужели король? Неужели Господь и Пресвятая Дева Мария услышали наши молитвы?
Коннице в Замоскворечье делать нечего. Пришлось обратиться к немцам, чтобы немецкие пехотинцы проложили путь подступающим польским войскам. Немецкими наемниками командовал французский капитан Яков Маржерет. Ни Москва для него не внове, и московский люд знаком не по наслышке. Служил он Годунову, служил царю Дмитрию, после его гибели ушел во Францию. Во Франции издал книгу с описанием Московского государства и смуты в нем воцарившейся. Посвятил книгу французскому королю Генриху IV Наваррскому.
Опять пришел на русскую землю, отнюдь не по своему желанию, а по нужде Французского короля, которому служил соглядатаем, дабы прознать чем окончатся мятежи в Московии.
Когда пришли известия, что ополчаются на поляков русские города и идут освободить от них Москву, Маржерет, как опытный воин, полагал, что Гонсевский покинет город. Садясь в осаду, Гонсевский объявил Маржерету, что ждет прихода короля. Жалование наемникам было уплачено, Маржерету пришлось подчиниться приказу Гонсевского остаться в Москве.
Когда Гонсевский приказал проджечь Москву, Мапржерет ему заметил:
— Вы отсекаете всякую возможность замирения. А если король не придет, и мы не пробьемся из осады? Ваша милость, я знаю московских людей. Они могут быть любезны, но могут быть и очень жестоки...
Гонсевский ответил:
— Мы пришли сюда не пробиваться из осады, а утвердить власть его величества короля Сигизмунда.
Случилось то, чего опасался Маржерет. Московский Кремль оказался в осаде.
Немецкие полки стояли на льду Москвы-реки, когда к Маржерету примчался пан Зборовский. Он объявил, что в Замоскворечье входят королевские войска. Просил Маржерета идти встречь и расчистит путь для королевских войск в Кремль. Маржерету не нужно было объяснять, что явилась последняя возможность разорвать кольцо осады. Он собрал своих офицеров и сказал:
— Не поляков спасать, нам себя спасать! Или мы пробьем дорогу королевскому войску или сгорим в этом проклятом городе!
Немецкие наемники опытные воины. Они поняли, что пришел час биться не за жалование, а за свои жизни. Драться они умели. Каждый знал свое место в строю, в битве за свою жизнь не сыскать было им равных во всей Европе. Они с боем прошли сквозь стрелецкую слободу, раскидывая ополченцев и стрельцов, прокосили смертной косой дорогу для подошедшего польского войска.
Оказалось, что это вовсе не королевское войско, а всего лишь отряд находников, что собрал под своим началом удачливый польский воевода пан Струсь. Не пришла бы подмога немцев, не пробиться бы знаменитому польскому налету к Кремлю.
Приход пана Струся приободрил поляков. Завязалась жестокая сеча у Лубянки. Зарайская дружина крепко держала оборону, но на несчастье, был тяжело ранен Дмитрий Пожарский. Зарайская дружина, спасая князя, отошла от Кремля и пробилась сквозь пожар к Сретенским воротам. У Сретенских ворот давка. Московские люди, спасаясь от огня и от польских сабель, бежали из города. Уходили на Ярославскую дорогу под защиту обители Святого Сергия.
В ночь со среды на Великий четверг пожар окружил плотной стеной огня Кремль и Китай-город. Москву заволокло дымом и смрадом. В Светлое Воскресение над Москвой клубились черные дымы. Они прихмурили игру весеннего солнца. Снег на льду Москвы-реки сделался черным от пепла. Огонь утихал, дожирая последние дома и избы. Белый город выглядел черным скелетом.
В понедельник Гонсевский приказал жолнерам очистить Китай-город и Белый город от трупов. В Белый город невозможно было вступить из-за смрада.
Во вторник утром трубачи протрубили со стен тревогу. Гонсевский с полковниками поспешили на колокольню Ивана Великого. С колокольни было видно, как подходили новые полки с Рязанской дороги.
В зрительную трубу различимы доспехи и одеяния воевод. Кто-то в паволоке, отороченной мехом распоряжался полками. Гонсевский передал зрительную трубу Салтыкову и спросил кто сей воевода.
Салтыков взглянул и вскипел он злости.
— Он! Он — проклятый изменник, Прокопий Ляпунов!
Гонсевский оборвал его:
— Тебе, боярин он не изменял! Враг опасный и руганью его не одолеть!
Мстиславского подташнивало от страха и злобы. Отца удушил дымом Борис Годунов, его же душат дымом в горящей Москве. В ярости пробормотал:
— Жечь! Жечь город до последнего бревна, чтобы и на пепле негде было бы им встать!
Гонсевский ответил:
— Не ярись, боярин, как бы самому не сгореть!
Со вторника Святой недели и до воскресного дня поляки наблюдали за развертывающимися под Кремлем и Китай-городом русскими войсками. Лазутчики насчитали ополченцев до тридцати тысяч.
— На одного нашего — пятеро! — подытожил Гонсевский на военном совете. — Под Клушиным на одного нашего приходилось до тридцати москалей...
Никто не осмелился сказать Гонсевскому, что под Клушиным возглавлял польское войско гетман Жолкевский.
6-го апреля, на рассвете, все польские хоругви и немецкая пехота двинулись из Китай-города в Белый город и вышли к Яузе и Покровским воротам.
Рязанское ополчение попятилось за Яузу. Но как только польская конница переправилась через Яузу, Заруцкий и Трубецкой двинули на нее с флангов казаков. Польская конница попятилась, не приняв боя. Тут же на них пошла рязанская пехота. Навстречу рязанцам выступила немецкая пехота. Ляпунов вновь попятил свои полки, открывая дорогу немецкой пехоте под фланговый удар казачьих полков.
Маржерет не новичок в битвах. Он остановил немецкую пехоту и дал знак к отступлению. Рязанцы вновь двинулись на немцев. Немецкая пехота приготовилась встретить рязанцев залповым огнем, но остановились и рязанцы. Постояли и разошлись.
Гонсевский, наблюдая искусное маневрирование русских, понял что легкой победы над ополчениями не быть. Польское войско рассредоточилось для бережения стен Кремля и Китай-города.
Как стемнело, рязанцы выбили польскую сторожу из Яузских и Покровских ворот. Ополченцы замосковных городов захватили Сретенские, Петровские и Тверские ворота. Проход в Белый город был открыт, но входить на пепелище не было смысла.
3
Ляпунов, Заруцкий и Трубецкой собрались на совет в шатре Трубецкого. У каждого свое на уме.
Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой озабочен, как бы не ушло из его рук первенство в ополчении к безродному казачьему атаману или к воеводе из дворян. Рюрикович из захудалых, а все же его роду судьбой и Богом было предопределено царствовать на Руси. Боярство ему сказано тушинским «цариком», и Заруцкому тож. От тушинского боярства ни тот, ни другой не отказались.Ляпунов и здесь — ниже. Трубецкой глубоко запрятал помысел поставить себя царем. Помалкивал, чтобы не отпугнуть ни атамана, ни рязанского воеводу. О правах Маринкиного сына не спорил, считая его право недостаточным.
У Заруцкого — одна мысль: поставить Ивана-царевича на царство. Себя при том видел регентом при малолетке царе. Ради этого удерживал казаков в общем земском деле и даже унимал у них жажду грабить.
У Ляпунова, после того, как он увидел московское разорение, свершился переворот в сознании, Готов был согласиться ставить на царство Маринкиного сына, лишь бы скорее изгнать ляхов с русской земли.
Трубецкой настоял, чтобы собрались на совет в его шатре. Хозяину и первое слово. Начал вальяжно, разыгрывая из себя владетельного князя.
— Благословением Господа нашего, Иисуса Христа, и всех святых православной церкви, мы вчера оказали супостатам нашу силу. С победами польского воинства на Руси покончено!
Ляпунов не дал Трубецкому продолжить его возвышенную речь, догадываясь, что князь спешит утвердить за собой первенство.
— Сказать бы, князь Дмитрий, попроще! Соединили мы наши полки, дружно вдавили ляхов в каменный мешок, где им и погибнуть, ежели и далее нам стоять заодин. Заодин нам стоять по согласию, как того ждет от нас вся земля. Раздор промеж нас лишит нас Господнего благословения и даст над нами перевес ляхам. А прежде согласиться бы промеж нас ничего не хотеть для себя. Ни мне, ни тебе, князь, ни атаману, а хотеть нам прогнать ляхов, а там, что Бог пошлет за службу православной вере и Русской земле. На то глас народный и глас Божий. Всей землей избрать бы нам царя, а никому из нас для себя в голове на царство сесть не держать, чтобы не прогневить Господа!
