Николай Абин - Прыжок самурая
Другим существенным обстоятельством, которое учитывается японским командованием при выборе сроков нападения на СССР, являются погодные условия. Сильные морозы и обильные снегопады в декабре – феврале могут серьезно осложнить применение авиации и бронетехники в условиях Сибири, особенно на направлениях Благовещенск – Белогорск, Борзя – Чита, и свести на нет преимущество.
В связи с провалом явочной квартиры и захватом Аптекаря (Доктора) японской контрразведкой, а также арестом Лив целях сохранения агентуры в штабе Квантунской армии и управлении жандармерии мною принято решение временно прервать связь с Саем, Леоном и Фридрихом. Ольшевский и Смирнов переведены на нелегальное положение».
Центр ответил через три дня. Его ответ был сух и лаконичен:
«Благодарю за работу. Примите все меры для сохранения агентуры. Обеспечьте вывод Ольшевского и Смирнова к границе. Окно для прохода нами будет обеспечено».
Глава 20
Жизнь постепенно возвращалась к Павлу Ольшевскому. Пошли двадцатые сутки с того дня, как ему вместе с Сергеем Смирновым удалось вырваться из засады, организованной контрразведкой в доме Свидерских, но далеко им отъехать не дали. Выпущенные вдогонку пули пробили колеса, и машина, пропахав десяток метров по мостовой, врезалась в фонарный столб. Сергей, не обращая внимания на кровь, хлынувшую из ссадины на голове, подхватил его под мышки и потащил в подворотню. Запоздалый залп просыпался на их головы кирпичной крошкой. Последнее, что осталось в меркнущем сознании Павла, – кромешная темнота сарая на задворках заброшенного склада.
Уложив его на доски, Сергей приготовился отстреливаться, но погоня потеряла след, звуки выстрелов постепенно удалялись в сторону речного порта.
В сарае они просидели целый день. Сергей, как мог, перевязал Павлу рану вырванным из рубашки лоскутом. Павел на глазах терял силы. С наступлением ночи Сергей взвалил Павла на плечи и потащил к бедняцким кварталам.
Рабочая слобода равнодушно смотрела на них темными глазницами подслеповатых окон. Сергей решительно постучался в дверь первой попавшейся на пути халупы.
В окне вспыхнул свет керосиновой лампы, затем в сенцах раздалось шлепанье босых ног, лязгнул засов, и дверь приоткрылась. Смирнов отодвинул в сторону остолбеневшего хозяина, прошел в комнату и опустил Павла на кушетку. Жена хозяина, бабенка лет тридцати, охнув, осела на лавку. Из-за занавески, отгораживающей угол комнаты, донесся испуганный шепот, в полумраке блеснули три пары любопытных ребячьих глаз.
Первым пришел в себя хозяин. Он метнулся на кухню и принес оттуда жбан с водой, жена притащила чистых тряпок. Сергей наблюдал за тем, как они сняли с Павла повязки, в том числе и сделанные еще Свидерским, и принялись промывать раны. Павел чувствовал себя все хуже и хуже, от большой потери крови лицо его было почти зеленым.
– Совсем плохой. Надо звать врача, – насупился хозяин.
– Саша… А мы? Дети? Ты подумал? – взмолилась жена.
– Пока думать будем, он помрет. Я пошел за Константинычем.
– А это кто? – насторожился Смирнов.
– Не бойся, не полицейская ищейка. Врач, – успокоил хозяин и, нахлобучив шапку, выскочил на улицу.
Отсутствовал он недолго, но эти короткие минуты показались Сергею вечностью. Он сидел как на иголках, опустив руку в карман, где лежал пистолет. Но опасения оказались напрасными. Появившийся в доме доктор не стал задавать лишних вопросов и сразу занялся Павлом. Как выяснилось, пуля прошла между ребер и застряла под правой лопаткой. Было удивительно, как с таким ранением Павел смог продолжить бой, прикрывая отход Свидерских и Дервиша.
Операция окончательно измотала Ольшевского – доктору пришлось повозиться, прежде чем пуля свинцовой тяжестью брякнула на дно тазика. От боли и слабости Павел потерял сознание и пришел в себя только перед рассветом. Сергей оставил его в семье Семиных, а сам отправился в город выяснить обстановку.
Вернулся он поздним вечером, мрачный как туча. Новости были хуже некуда. Дмитрий погиб в перестрелке, поймали доктора и Анну, судьба еще троих подпольщиков из железнодорожных мастерских оставалась неизвестной. О Дервише ходили самые противоречивые слухи. Одни говорили, что он убит, другие – что жив и ушел в глубокое подполье. Леон, один из немногих, кому удалось уцелеть после зачистки контрразведки, тоже не прояснил ситуации – среди убитых тело Дервиша не обнаружили, но и на связь резидент не выходил.
Павел провалялся в постели больше трех недель и только после Рождества пошел на поправку. Новый резидент настоял на том, чтобы переправить его из Харбина в тихий Фуцзинь. Здесь он набирался сил перед тем, как уйти через «окно» на границе в Советский Союз. Сергей Смирнов уже находился там.
К середине февраля, когда морозы ослабли, Ольшевский вместе с проводником Ху тронулись в путь. Четверо суток, в основном ночью, обходя стороной крупные поселки, они пробирались к границе. Им везло, и только на пятый день они напоролись на полицейский патруль у зимней дороги через Сунгари. Но все обошлось – приглянувшиеся начальнику патруля часы Павла отвели опасность. Все же они решили не рисковать и дальше шли лесом.
От России их отделял скованный льдом Амур. Переходить его надо было ночью. Усталое зимнее солнце нехотя катилось но белому небу и наконец нырнуло в распадок между сопками, через несколько минут серая мгла наползла на реку. Ху выбрался из кустарника и повел Павла к тайнику. В неглубокой земляной норе хранились широкие охотничьи лыжи и карабин с пистолетом. Прикрутив лыжи к валенкам и проверив оружие, они спустились в лощину и заскользили к реке.
Ширина Амура в этом месте была около полукилометра. Павел с тревогой вглядывался в противоположный берег. Россия… Двадцать лет назад, зеленым мальчишкой, он бежал оттуда вместе с отцом. Теперь там новая жизнь. Какая она? О России рассказывали разное, но последние годы Павел искренне пытался помочь ей. Потому что помогал отец, потому что он видел в этом свой долг, долг русского человека, лишь волею судьбы занесенного в Китай.
Они прибавили ходу, но хрупкую тишину внезапно взорвал грозный окрик на птичьем языке. В следующее мгновение прозвучал выстрел, снежный фонтанчик взметнулся в опасной близости. Второй выстрел вырвал клок шерсти из тулупа проводника – на белой глади реки они были отличной мишенью. Павел метнулся под прикрытие ледяного тороса, рядом залег Ху, завязалась перестрелка. Проводник-охотник уложил двоих, на помощь патрулю в любую минуту могло прийти подкрепление, поэтому надо было любой ценой пробиваться на советский берег. Сбросив тулупы, чтобы не сковывали движение, они бросились бежать. Навстречу им, развернувшись в цепь, скользили на лыжах пограничники. В призрачном свете луны их фигуры казались неправдоподобно огромными. Павел сбавил ход, а Ху, проскочив вперед, закричал:
– Не стреляйте! Мы свои! Свои!
– Стоять! Оружие на землю, – потребовал старший.
Они подчинились, пограничники встали в кольцо, трое держали их прицелом, четвертый сноровисто обшаривал с головы до ног.
– Товарищ младший сержант, кроме оружия, ничего подозрительного нет! – доложил он.
– Кто такие? – спросил сержант.
– Подпольщики из Харбина, – ответил Павел.
– Подпольщики, говоришь? – недоверчиво переспросил сержант и приказал: – Вперед и без глупостей! На заставе разберемся, какие вы подпольщики.
Павел с Ху безропотно подчинились. До заставы они добрались под конвоем. Начальник, не по чину молодой старший лейтенант, отнесся к рассказу Павла также настороженно. Похоже, он не поверил ни одному слову и отправил задержанных под замок. Но уже через полчаса все переменилось, из краевого управления НКВД на запрос старшего лейтенанта последовал категоричный приказ: «Разведчика немедленно отправить в Хабаровск! Проводника опустить».
Слово «разведчик» произвело на юношу магическое действие. Теперь он излучал само радушие, на столе, как по мановению волшебной палочки, появились небогатые армейские разносолы. Затем за Павлом пришла машина. В Хабаровске он пробыл не больше двух часов. После короткой беседы с начальником управления его повезли на аэродром, где уже прогревал моторы большой транспортник.
Перелет был долгим. Для дозаправки и из-за метеоусловий (над Уралом дул сильный ветер) несколько раз приходилось садиться. Павел с нетерпением ждал встречи с городом, вернуться в который они мечтали с отцом. Позади осталась скованная льдом Волга. Наконец двигатели натужно загудели, и самолет, пробивая сплошную облачность, резко пошел на снижение. В ушах заломило, Павел машинально схватился за ручки кресла – это был первый полет в его жизни. Сопровождающий, немногословный капитан из хабаровского НКВД, улыбнулся и, тыча пальцем в иллюминатор, прокричал:
– Сейчас будет Москва!
Самолет задрожал. Из кабины пилотов выглянул штурман, прошелся взглядом по пассажирам (вместе с Павлом летели артисты, возвращавшиеся с гастролей по гарнизонам) и предупредил:
