Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы
Лицо Евдокии помертвело, Киприан нахмурился, повторил:
- Ехать, не теряя часа! Хан покорности ждет, покорную голову он не отрубит. Тохтамыш хитер, себе убытку не захочет. Для его гордыни покорившийся князь Донской - предел вожделений, знамя, коим он станет повсюду трясти. Условия ханские теперь будут жесточе, а торговаться с ним уже поздно - сами виноваты. Но за голову свою пусть не страшится великий князь.
- Скажу, отче, - едва прошептала княгиня.
Тронулся владычный обоз, мамки и няньки расхватали детей, а Евдокия стояла недвижно, глядя на удаляющийся поезд. Красный стал покашливать, потом негромко напомнил:
- Пора, государыня. До ночи нам хотя бы успеть в Берендеево.
В возок Евдокия садилась с сухими глазами. Взяла на руки сына, молча покачивала, глядя в окно на мелькающие сосны.
- Нет! - сказала вслух кому-то невидимому. - В Орду не пущу!
Шесть, а то и семь поприщ считают странники до Переславля, у того же, кто путешествует на выхоленных лошадях, поприща иные. Однако новорожденный требовал ухода и покоя, часто ехали шагом и нескорой рысью, останавливались в попутных селениях, и лишь на четвертый день пути, усаживая княгиню в возок, Владимир Красный весело сказал:
- Ну, матушка-государыня, нынче пополудни увидим Димитрия Ивановича.
- Плюнь чрез плечо, боярин, - посоветовал старый дружинник, но Красный не был суеверным, ибо ни враг, ни смерть пока не смотрели ему в лицо и жизнь не ловила его в липкие тенета и волчьи ямы людского коварства. Он озорно подмигнул Дарье:
- И ты готовь губки. Поди-ка, отвыкла? Может, со мной испробуешь, штоб не осрамиться?
Дарья сердито сдвинула брови, княгиня улыбнулась:
- Ты, Владимир, пошли вперед гонца к Тупику за разрешением.
- Уволь, государыня, мне моя голова пока не тяжела.
- Тогда неча и дразниться.
Чем ближе к Переславлю, тем чаще попадались подводы и пешие мужики, поместники со слугами, направляющиеся в городок. Дружинники, ходившие на Дон, скучнели душой: сравнишь ли эти человеческие ручейки с тем всенародным потоком, какой стремился к Москве и Коломне в дни сбора сил против Мамая!
Пригревало солнышко, дух от влажной земли и лесной прели сладко дурманил голову, дети спали в возках, княгиня и спутницы ее дремали на мягких подушках под мерный топот, конское фырканье и журчание колес по оплотневшим после дождя пескам; стали подремывать воины в седлах и ездовые. Дорога выбежала на сжатое ржаное поле, у края его стояло несколько суслонов, видно прихваченных дождем и оставленных сушиться; деревенька пряталась где-то за перелесками. Золотистая жнива со следами копыт и колес навевала покой, молодому начальнику дружины с трудом верилось, что в трех конных переходах люди со стен Кремля в тревоге смотрят в полуденную сторону, где облака перемешались с дымом горящих сел. Кто-то из дружины завел на просторе песню:
В ясном тереме свеча-а горит,
Жарко, жарко воскоярова…
Владимир незаметно подхватил:
Жалко плакала тут де-евица,
Жалко плакала красавица…
С дружины смыло снулость, уже целый хор грянул:
Ты не плачь-ко, наша умница,
Не тужи, наша разумная:
Мы тебя ведь не в полон даем…
Пронзительный долгий свист прорезал хор дружинников, Владимир, оглядываясь, услышал глухой топот. По боковой дороге, впадающей в тракт, плотной колонной мчались какие-то всадники. Приземистые мохнатые кони, квадратные люди в серых кожах, руки обнажены по плечо; острые высверки стали ударили в глаза.
- Орда! - крикнул пожилой десятский и звонко стегнул плетью переднюю лошадь в упряжке. - Гони!
Четверка рванула галопом с места, послышались женские крики, легкий возок подпрыгнул и наклонился, но бешено растущая скорость удержала его на колесах. Вражеский отряд стремительно набегал, совсем близко из кустов вынырнул верховой степняк, визжа и крутя над головой саблю, поджидал своих. Красный рвал меч из ножен, разворачивая коня, но уже понеслись последние повозки, уныривая под низкие кроны сосен, и сгрудившиеся дружинники ринулись вслед, увлекая боярина.
- Назад! Держать орду! - кричал Владимир, махая вырванным наконец мечом.
- Не дури, боярин, их боле сотни! - Десятский скакал стремя в стремя, то и дело оглядываясь. - Счастье - в хвост вышли!
Словно грозный сон застал Красного посреди дороги: тот же лес вокруг, то же ласковое солнце над ними, тот же грибной ветер бьет в ноздри, а по пятам молча, как волки за добычей, гонятся ордынцы. Второй день дружинники не надевали броней, щиты и копья тоже везли на телеге. Если случится сеча, будет трудно. А она случится - до Переславля добрых пятнадцать верст или больше, запряженные кони начнут выдыхаться, да и у всадников нет заводных. Враг, поди, и не чует, какая добыча плывет ему в руки, - тогда есть надежда, что отстанет, если бросить ему последнюю повозку с дорогими бронями дружинников. Но вдруг он охотится за княгиней?
Гудели копыта, далеко швыряя мокрый песок, низкие сучья грозили сорвать с седла. Степнякам легче - их кони низкорослы.
- Счас поле будет! - кричал десятский. - За полем, на входе в бор, я придержу их. Ты же с одним десятком береги государыню!
- Ты, Семен, ты береги! Тебе верю больше, чем себе.
Понял старый воин: начальник не уступит ему первой сшибки.
Вылетели на поле. Четверики оторвались от повозок с поклажей и оружием, они уже скрылись в лесу за жнивой. Почему не стреляют татары?.. Четверо мужиков с тонкими шестами на плечах стояли на обочине, разинув рты, следили за бешеной скачкой. Уж не золотой ли поезд гонят ко князю из Москвы? Но почему вся стража позади? Красный стиснул конские бока твердыми коленями, круто развернул отряд. У него блеснула своя мысль: запереть врага на лесной дороге при выходе в поле, дать поезду время уйти подальше.
- Гей, туры буйные, бери врага на рога!
Лишь пятеро всадников ушли с десятскими вслед за повозками, остальные, развернув коней, ринулись навстречу степнякам. Не было времени принять строй, выхватить луки и осыпать врагов калеными стрелами: сошлись конными толпами. Татары сильно растянулись на узком тракте, русские, напротив, сгрудились при повороте и в первый момент получили преимущество. Словно в хмельном угаре Владимир обрушил меч на усатого, голорукого всадника, клинок визгнул по вражеской стали, ускользнул в пустоту, враг, уклоняясь, проскочил мимо; одновременно сверкнуло и лязгнуло сбоку; стонущий хрип лошади, охнул человек; второй враг возник перед ним, будто слепок первого - те же темные стрелки усов, те же провалы глаз на плоском лице, но воззрился он куда-то мимо, замахиваясь и уклоняясь, - удар Владимира пришелся по скособоченному плечу; что-то лопнуло, хрустнула кость под острым железом, и в незащищенное бутурлыком колено больно ударило колено зарубленного ордынца.
Степняки вздыбливали лошадей, кидались в стороны, но жерло лесной дороги выбрасывало новых и новых. Красный рубился теперь сразу с двумя, трезвея, обретая ясность мысли и взгляда, в каком-то странном озарении угадывая каждое движение врагов. Серые всадники замелькали среди деревьев, просачиваясь на поле.
- Обходют, боярин!..
Отбив очередной наскок, Красный жестоким рывком развернул скакуна, низко припал к гриве:
- За мно-о-ой!
Ордынцы, как волки, нагнавшие табун, рассыпались, скакали рядом по полю, стараясь обойти дружинников, чтобы сомкнуться впереди. Иные уже раскручивали арканы. Владимир с силой вонзил шпоры в конские бока. Он действовал как на воинском учении, где опытные воеводы старались предусмотреть все возможные повороты конного боя, и пока чужой опыт служил ему, как меч, скованный добрым кузнецом, и конь, взращенный искусным табунщиком. Снова дорога унырнула в лес, скакавшим сбоку врагам пришлось отстать. Скоро впереди засветилась большая солнечная поляна, - значит, можно еще раз осадить преследователей.
Ошибка молодого начальника отряда была роковой. В первом бою, когда голову кружит хмель кровавого пира, трудно упомнить все наставления седых воевод. Владимиру Красному не хватило рядом старого воина.
Прежним приемом развернув отряд в начале поляны, он удивился: отчего враги осаживают коней в отдалении, что-то кричат вызывающе-злое, грозят арканами и мечами, а на сшибку не идут? Когда же понял, стало поздно: десятка полтора степняков вылетели из леса на дорогу за спиной дружинников.
Нельзя в одном бою дважды кряду применять один и тот же ход, если в первый раз он принес успех.
Кинулись прорубаться. И тогда больше сотни степняков, закаленных боями, сомкнулись вокруг тридцати русских дружинников.
По обычаю разведчика Тупик не придерживался петлястых дорог, шел напрямую по солнцу и звездам, и через день его отряд уже миновал Дмитров. Он вез Димитрию часть великокняжеской золотой казны, хранившейся в детинце Волока-Ламского. В лесах наступала грибная пора, и воины на привалах сдабривали стол рыжиками, припеченными на костре. Стояли теплые лунные ночи, поэтому двигались от зари до зари, устраивая ночлеги уже после заката. Тупик в походе неустанно учил дружинников - лишь треть его бойцов была испытана в боях, а из старых сакмагонов остался один Додон. У ночных костров молодые жадно расспрашивали куликовцев о Донском походе, и даже над Додоном не смеялись, а уж если рассказывал сотский - слушали как зачарованные. Ближайшими товарищами Тупика в сотне становились Микула, Алешка и… Мишка Дыбок. Теперь появился еще один звонцовский - Никола.
