Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы
- Дарья, это сам господь привел тебя на мою дорогу.
- Матушка Евдокия Дмитриевна, как же ты, не оправясь да с этакой крохой, в дальний путь решилась?
- Што делать, милая? Бросили нас мужья, самим искать их надобно. - Улыбнулась мокрыми глазами. - Да вот небо сжалилось надо мной, послало такую славную попутчицу.
Длинные Дарьины ресницы удивленно вскинулись.
- Я ж на час в храм пошла - куда мне в дорогу? Што на мне - то и со мной.
- Дочка с тобой - и ладно.
- Не могу я, государыня. - Дарья растерялась. - Хозяйство там… Аринка… Олекса Дмитрии, крестный наш, обещался зайти нынче вечером.
- А мы сейчас гонца пошлем. Ты в чьем доме поселилась? - Дарья пыталась что-то возразить, но Евдокия строго сказала: - Не забывай, Дарья Васильевна, кто я. Велю ехать.
Молодая женщина опустила голову. Дочка ее, укачанная мягким ходом возка, уже спала на коленях матери. Княгиня пересела к Дарье, прижалась к ее плечу мягкой грудью, обняла:
- Дурочка ты моя. Какой от тебя прок в осаде с ребенком? К мужу везу, к Васильку твому - радость-то будет витязю.
Дарья всхлипнула, Евдокия погладила ее по голове:
- Спасибо, моя серебряная, что встретилась. Ведь все - как есть все боярыни поразбежались. Отныне возле сердца держать тебя стану.
- Аринку жа-алко, - хлюпнула носом Дарья.
Поезд уже миновал посад, мчался берегом неглинского пруда. Евдокия высунула из окошка руку, подала знак, чтобы приблизился кто-нибудь из дружинников.
…Едва концевая стража княгини скрылась под сводом крепостной башни, из боковых проемов появились вооруженные ополченцы и скрестили бердыши.
- Дорогу владыке! - крикнул передний дружинник митрополита. Бердыши не шевельнулись.
- Вертай к Никольским - тамо пущают лататошников! - рявкнул детина со светлой кудрявой бородой.
- Ослеп, окаянный, не вишь, кто едет?
- Мне все едино - не велено здесь пущать. Вот кабы с энтой стороны! - Детина, ухмыляясь, стал чесать деревянным гребнем свою роскошную бороду.
Дружинник схватился было за меч, тогда воротник, бросив привязанный к поясу гребень, стиснул бердыш обеими руками:
- Эй, человече, не шуткуй! Вольному казаку Гришке Бычаре терять неча, окромя головы.
Усевшийся в возке Киприан откинул полог, встал, строго оглянулся. В его дружине тридцать мечей, но не прорываться же силой. Сдержанно сказал:
- Пусть начальника позовут.
Постучали в стену башни, скоро из боковой двери вышел пушкарь Вавила. Увидел владыку, смутился, отвесил поклон.
- Вели им освободить ворота, - потребовал начальник дружины. Вавила дал знак воротникам, потом смело глянул на Киприана:
- И ты, святой владыка, бросаешь народ в такой час?
Кровь кинулась в лицо Киприану, проклятья готовы были сорваться с уст, но лишь дрогнула рука, сжимающая тяжелый самшитовый посох.
- Нечестивец! - крикнул начальник дружины. - Кого допрашиваешь, как посмел?
- На то и поставлен, штобы спрашивать.
- Распустились, псы чумные, дорвались до власти! Ужо воротится государь, он вам покажет!
- Кому покажет, а кому и откажет. Езжайте, покуда ворота отворены. Да метлу бы прицепили, што ль, сзади.
Киприан скрылся в возке. Его била дрожь, руки сводило на посохе - так бы и ткнул острием в разбойничье рыло этого самозваного начальника. Где, в какой христианской земле возможно подобное? Им бы ниц падать пред святителем, они же только что в лицо не плюют. Он ли не радел для них, сжигая себя в трудах по устроению митрополии, он ли не замышлял новых духовных подвигов ради величия Москвы и ее государя, он ли не пытался остеречь Димитрия от необдуманных решений, которые и навлекли на Москву бедствия?
Язычники проклятые - все язычники с их нынешним князем! Триста уж лет Христу молятся, в церкви ходят, а верят в леших, водяных, русалок и прочую нечисть, богу кваса и домовым втайне приносят подношения. На святые праздники поют поганые песни о своем Яриле и Перуне, пророка Илью и святого Георгия со Сварогом путают, великомученика Власия - с Белесом, и нет апостола либо иного христианского святого, коего бы не подменяли они в мыслях языческим демоном. В постные дни тайком жрут скоромное, дуют меды и брагу, с бабами грешат на ложе, а после каются с таким видом, будто их к тому принуждали силой.
Вчера в храме Иоанна Лествичника смотрел он книги и пергаменты, свезенные из подмосковных церквей. И что же нашел среди богослужебных списков, апостольских учений, заветов и наставлений столпов православия? Попадались там воинские песни и повести, где слова нет о Христе-спасителе и святой троице, но в каждой строке поминаются языческие божества, славятся демоны стихий и герои языческих времен, воспеваются златовласые девы, подвиги ради их благосклонности и человеческой гордыни. И бывальщины попадались такие, где не только что князь, но и смерд выступает героем, почти равным богу. Больше всего потрясла Киприана ветхая скрижаль с непонятными языческими знаками, и волосы дыбом встают от одной лишь догадки - что там может быть написано. Раз берегут ее, значит, кто-то и читает, а возможно, переписывает?
Да пусть уж татары сожгут адскую скверну вместе с опоганенными храмами!
Великий Спас, ты прости невольное пожелание, пропусти мимо ушей. Ты читаешь на дне души человеческой, и разве желает Киприан несчастья этим людям, как бы ни были велики их грехи! Невольно творят они зло себе, как творят его несмышленые дети. Избавь, господи, от беды их - останови, устраши хана, яви ему лик свой во всей грозе. И клянется тебе грешный митрополит Киприан - своими руками спалит он нечистые пергаменты, воротясь в Москву, неустанными трудами, непримиримостью и проникновенным словом станет выжигать липкую паутину язычества в душах своей паствы - ради ее спасения.
Московские воротники не ведали о бурях в душе владыки, занимало их более приземленное.
- Возы-то эвон какие наворотил, - заметил младший. - Опростать бы, как у всех прочих.
- Пущай везет, не свое небось, церковное, - отозвался бородач, назвавшийся Бычарой. - И без того как бы не проклянул - владыка все ж.
- Владыка - за юбкой княгинюшки нашей вяжется.
- Ты не забрехивайся, молокосос. Третий лишь день, как разрешилась она от бремени. Страх одолел владыку, государыня отъезжает - и он не стерпел, побег следом.
- То-то - следом. Уж замечено: князь в отъезд, а он - в терем ево, коло княгини трется. Чей ишшо приплод?
- Я те вот как тресну по башке бердышем! - рассердился Бычара. - Святая она, все знают. К черноризцам душой льнет, оне и пользуются ее добротой для выгод своих. А слухи эти нечистые враг сеет - штоб государю досадить, с женой развести, с родичами ее поссорить.
- Ты-то почем знаешь? - Младший покосился на бердыш соседа.
- Знаю поболе твово. Ты небось воробьев гонял, когда я в ополчении ходил с князем на Бегича, а после - на Мамая.
- Иде он нынче, князь-надежа? - вздохнул младший. - Жану вон и то кинул.
- Надо будет - он и себя на меч кинет, видал я. А владыка нонешний - катись он подале. Найдем лучше. Сказывают, будто Сергий тайно в Москву идет…
Снаружи привалила новая толпа беженцев, и воротники прервали разговор. Если бы их слышал Киприан, наверное, не удержался бы - проклял.
…На берегу Яузы дружину княгини догнал воин митрополита и просил подождать - владыка хотел проститься. Евдокия велела высадить детей, подъехавший Киприан благословил их, перецеловал в головы. Сунул княгине в руку обернутую шелком шкатулку: "Для Василия". Лицо его смягчилось, огонь в глазах пригас.
- В Тверь поеду, попробую Михаила и новгородцев к Москве склонить. А поможет бог - и Литву подниму на помощь.
- Награди тебя господь, святой владыка, за доброту к нам. - Евдокия опустилась на колени, прижалась холодными губами к святейшей руке. Киприан смутился, осторожно помог ей встать, глянул в мокрые серые глаза:
- Благослови тебя Христос, голубица. Деток береги.
Шагнул было к возку, обернулся, пожесточал лицом:
- Митрию мое благословение передай. Не слушал он меня прежде - пожинает ныне, что сам посеял. Может, теперь послушает? Ехать ему надо, не мешкая, навстречу хану.
Лицо Евдокии помертвело, Киприан нахмурился, повторил:
- Ехать, не теряя часа! Хан покорности ждет, покорную голову он не отрубит. Тохтамыш хитер, себе убытку не захочет. Для его гордыни покорившийся князь Донской - предел вожделений, знамя, коим он станет повсюду трясти. Условия ханские теперь будут жесточе, а торговаться с ним уже поздно - сами виноваты. Но за голову свою пусть не страшится великий князь.
- Скажу, отче, - едва прошептала княгиня.
Тронулся владычный обоз, мамки и няньки расхватали детей, а Евдокия стояла недвижно, глядя на удаляющийся поезд. Красный стал покашливать, потом негромко напомнил:
- Пора, государыня. До ночи нам хотя бы успеть в Берендеево.
