Фаина Гримберг - Примула. Виктория
Восьмидесятилетний Робиндранат Тагор часто будет вспоминать именно о викторианской Англии, противопоставляя викторианство правлению преемников королевы...
«Наше ближайшее знакомство с миром началось с Англии. Первые сведения о тех, кто пришёл в нашу страну, мы почерпнули из великой английской литературы. Наши тогдашние знания не отличались ни разнообразием, ни широтою. Мы почти не имели доступа к новым сведениям о строении вселенной и её таинственных силах, получаемым ныне из научных учреждений. Естествоиспытателей можно было пересчитать по пальцам. Чтобы слыть человеком образованным, достаточно было знать английский язык и разбираться в английской литературе. Мы денно и нощно восторгались логикой речей Бёрка, страстностью длинных изречений Маколея, до хрипоты спорили о драматургии Шекспира, поэзии Байрона и гуманном либерализме тогдашней английской политики. В те дни мы только ещё начинали стремиться к национальной независимости, и наша вера в благородство англичан оставалась непоколебленной. Даже наши вожди уповали, что мы получим свободу из великодушных рук победителей. Ведь Англия, думали мы, предоставляет убежище всем гонимым и преследуемым. Люди, которые, не жалея сил, боролись за счастье своего народа, встречали в этой стране неизменное гостеприимство. Такая широта взглядов, такое человеколюбие вызывали глубокое уважение...
...Возможно, мы проявляли чрезмерное преклонение, но мы, вне сомнения, заслуживаем похвалы за то, что при всём своём невежестве сумели оценить гуманность, проявленную чужим народом. Ведь человеческие достоинства не являются монополией какого-нибудь одного народа — их не упрячешь в сундук, как прячет скряга своё богатство. Английская литература обогатила наши умы, и до сих пор я слышу в своей душе победные звуки её певучих раковин.
Нелегко найти в бенгальском языке точный эквивалент для перевода английского слова «цивилизация». Обычно мы переводим его словом «культура». В нашей стране долго была распространена особая форма цивилизации: наше общество зиждилось на том, что Ману называл «праведной жизнью». В сущности, это была система обычаев, которых придерживались в древности на очень небольшой территории. Заповеди «праведной жизни» соблюдали только в Брахмаварте, местности, расположенной между реками Сарасвати и Дришадвати. В этих старинных обычаях было много жестокого и несправедливого. «Праведная жизнь» плохо совмещалась со свободой духа. Постепенно идеалы этой «праведной жизни», которую Ману видел некогда в Брахмаварте, стали олицетворять собой косность. В годы моего детства, под влиянием английского образования, просвещённые умы нашей страны восстали против заповедей «праведной жизни». Об этом хорошо рассказал Раджанарайон Бошу в своей книге о деятельности образованного бенгальского общества того времени. Вместо идеалов «праведной жизни» мы возвели на пьедестал цивилизацию, которую мы тогда отождествляли с английской цивилизацией. Наша семья целиком приняла изменения, происшедшие как в религии, так и в отношениях между людьми. Воспитанные на английской литературе, мы питали глубочайшее уважение к её создателям. Это преклонение я сохранял всю первую часть моей жизни. Затем я с глубокой горечью увидел, как между нами и англичанами разверзлась пропасть...»
Кстати уж, любопытно, что написанный Тагором текст «Моя золотая Бенгалия» сделался со временем гимном республики Бангладеш. Метания Тагора между столбовой дорогой цивилизации и народной и религиозной самобытностью Индии, её многочисленных племенных общностей, естественны. Однако обратимся к самой простой арифметике. Тагор родился в 1861 году, умер в 1941 году. Таким образом, в возрасте восьмидесяти лет он вполне мог полагать, что пришла пора подводить итоги. И, стало быть, эта самая «первая часть» его жизни охватывает сорок лет и заканчивается со смертью королевы Виктории!..
Свою статью «Кризис цивилизации» Тагор пишет в 1941 году. Вторая мировая война уже идёт. Тагор испытывает вполне естественное разочарование в идеалах западноевропейской цивилизации. В сущности, он почти готов отождествить два понятия: «фашизм» и «западноевропейская цивилизация как цивилизация вообще». И лишь воспоминания о викторианстве примиряют его с Европой и внушают надежду:
«...мне посчастливилось знать англичан, исполненных истинного благородства, нигде больше не встречал я такого величия духа, как у них. Именно они не позволили мне утратить веру в английский народ. Лучший тому пример — Эндрюз. Имея честь быть его другом, я лично убедился в том, что это истинный англичанин и христианин. Человек с большой буквы. Сегодня, когда я стою на пороге смерти, для меня ещё ярче воссияло его бескорыстие и мужество, исполненное величия Я, как и весь наш народ, многим обязан ему; но особенно благодарен я ему за то, что на старости лет он помог сохранить мне пошатнувшееся было уважение к английскому народу, уважение, воспитанное английской литературой, которой я зачитывался с юных лет. Эндрюз навсегда останется для меня воплощением духовного величия своего народа. Людей, подобных ему, я считаю не только своими близкими друзьями, но и друзьями всего человечества. Их дружба скрасила мою жизнь, и мне кажется, что именно они, эти люди, спасут славу английской нации. Если бы не они, я бы не мог не поддаться разочарованию в европейских народах.
Сейчас, когда я пишу эти строки, по Европе, оскалив клыки и выпустив когти, бродит жестокое чудовище, оно сеет ужас и страх. Дух насилия — это порождение западной цивилизации — пробудился ото сна: он растлевает человеческие души, отравляя своим зловонием воздух во всём мире. Не он ли виноват в нашей беспомощности, в нашей невылазной, беспросветной нищете?
. . . . . . . .
Что же представляет собой мир, который я оставляю, отправляясь в последнее странствие? Жалкие развалины, обломки некогда гордой цивилизации. Потерять веру в человечество — страшный грех; я не запятнаю себя этим грехом. Я верю, что после разрушительной и очистительной бури на небе, освободившемся от туч, засияет новый свет: свет самоотверженного служения человеку. Откроется новая, незапятнанная страница истории...»
Разумеется, минувшая «гордая цивилизация» — это именно викторианство с его безоглядной верой в науку, гуманизм и силу искусства. Двадцатый век ударил по этой вере в достаточной степени.
После смерти королевы много чего случилось. 13 апреля 1919 года в небольшом индийском городе Джалианвалабага, близ Амритсара, происходил митинг, который был расстрелян по приказу генерала Дайера. Погибло триста семьдесят девять человек, более тысячи было ранено. В знак протеста Тагор отказался от дворянского титула, пожалованного ему в своё время английским правительством.
И так далее!..
ЕЁ СТАРОСТЬ
Её старость наступала на неё, подобно тому, как двадцатый век неумолимо приближался к человечеству!
Она старела. Двухпартийные качели политической жизни страны качнулись в очередной раз, и партия её любимого министра, романтического Дизраэли, лорда Биконсфилда, потерпела поражение. Он отошёл от политики, проводил время в своём имении, читал, писал. Королева приглашала его в гости, он обедал во дворце, в Осборне. Беседа бывала остроумна. Он читал Её Величеству главы из своего нового романа. Роман назывался «Эндимион». Эндимион — так звали красавца-юношу, которому Селена, богиня Луны, подарила вечную молодость, но и вечный, глубокий, беспробудный сон.
В отличие от своих министров, королева не имела возможности отойти от политической жизни страны. Когда-то она, юная, восемнадцатилетняя, не имевшая жизненного опыта девочка сделалась королевой и должна была быть королевой! Теперь, стареющая, устающая под грузом, гнетом жизненного опыта, она обязана была продолжать и продолжать быть королевой. До самой смерти! Робкие слухи о том, что королева может отречься от престола и передать корону наследнику, принцу Уэлльскому Эдуарду, увяли в состоянии бутонов, не успев дать и намёка на какое бы то ни было цветение.
Она сидела у камина в библиотеке. Она любила читать. Тем не менее — ах, она это знала! — её упрекали в том, что она якобы является всего лишь банальной почтенной старой дамой; упрекали в ограниченности взглядов; говорили, что она похожа, в сущности, на многих и многих старых английских вдов... Уверяли, что она слишком уж любит деньги. Снисходительно хвалили за умение разбираться в политике, снисходительно признавали за ней некоторые способности политического деятеля. Не понимали, отчего это народ, чем далее, тем более, фактически боготворит её, видит в ней живое воплощение целой эпохи, эпохи процветания и движения вперёд, уходящей эпохи!..
Она была заботливой и женственной, она была правдивой. А сколько раз называли её «чёрствой» и «бездушной»! У неё, как и у всякого человека, были свои, близкие её душе люди, которых она любила. Когда её романтический, отошедший от политических дел министр, её лорд Биконсфилд заболел, из Осборна полетели телеграммы — она ежедневно справлялась о его здоровье. «Посылаю Вам осборнские первоцветы, — писала она. — Хотела проведать Вас, но потом подумала, что Вам лучше полежать спокойно и не разговаривать. Прошу Вас слушаться докторов и быть осторожным и внимательным к своему здоровью».
