Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
Каллибек, претерпев множество трудностей и злоключений, все-таки пробрался к туркам. Его схватили дозорные на одной из застав и отвели к командиру. Се-догривый, напыщенный офицер с густыми белыми усами и мясистым багровым носом осведомился у солдата:
— Дагестанец? Из мюридов Шамиля?
— Я каракалпак! — вместо солдата выпалил Каллибек.
— Кто, кто?.. Не морочь мне голову! Ты русский шпион! Признавайся! — завопил офицер, вдруг впав в ярость.
— Нет, нет, я сам, я по своей воле! Я перебежчик! Перебежчик я! — заволновался Каллибек.
Он знал, что в военное время не очень-то церемонятся с лазутчиками, и поспешил все, все о себе рассказать… И о своей родине, и о намерении учиться наукам у великого турецкого брата…
Однако он видел: ему не поверили. У офицера побагровело лицо, глаза налились кровью.
— И кого пытаются обхитрить! Нам эти штучки известны!.. А ну, — зыркнул он на солдата, — теперь ты поведай ему о том, кто мы такие и откуда!..
Солдат повалил Каллибека навзничь. Его тяжелый сапог навис над лицом Каллибека.
— А ну, признавайся, зачем тебя подослали? — устрашающе прошипел он.
— Я не лазутчик! Я сам, добровольно!..
— Делай с ним что хочешь! — скомандовал офицер и поднялся навстречу англичанину, незаметно подошедшему к ним.
Солдат поставил сапог на лицо Каллибека и провел им от подбородка ко лбу. Орлиный нос Каллибека пополз вверх, лицо окрасилось кровью. Он завопил от боли. Англичанин наклонился над Каллибеком и умелым, привычными движениями вправил ему нос. Потом достал из кармана бутылочку с какой-то жидкостью и дал Каллибеку понюхать.
— Нос — важная деталь человеческого лица. Он делает человека красивым или безобразным, неузнаваемо меняет его… — объявил англичанин. — Вот, посмотрите внимательно — перебежчик теперь на себя непохож, не правда ли? Его теперь никто не сможет узнать! — Англичанин поднялся с колен, приблизился к офицеру. — Я возьму его себе. Он сгодится как носильщик или слуга! Я могу вам за него заплатить! — Он полез в карман, вынул две золотые монеты и швырнул их на землю, солдату под ноги.
Каллибек понял, что торг идет за его голову. Это доставило ему не меньшее страдание, чем обжигающая боль в сломанном носу. Он клял себя за глупость, проклинал свою судьбу…
22
Каракалпаки привыкли к тяготам существования: притерпелись и к скудной пище, и к убогому жилью, и к нехитрой одежонке. Лишь просторы степей, напоенных ароматами трав, были у них обширны и бескрайни. Привольная степь была единственным их богатством и радостью, к ней они были привязаны всей душой, всем сердцем, точно к матери родимой. А еще каракалпаки привыкли к мутной, но прохладной, самой сладкой и вкусной для них воде Амударьи.
Осада крепости на Казахдарье оторвала их, изолировала от степных просторов и от сладких вод Амударьи. И каракалпаки ощутили себя затворниками, почувствовали себя как в зиндане.
Солнце с каждым днем набирало свою летнюю, беспощадно палящую силу. Оно пылало над крепостью жарким костром, сводя людей с ума, лишая их последних сил и воли к сопротивлению. Загоны для скота, циновки на юртах, травы — все высыхало, засыхало под всепроникающими солнечными лучами… Попади сюда хоть искорка — вся крепость мгновенно превратилась бы в гигантское пепелище.
Осада продолжалась…
Люди и скот бродили по крепости, томимые жаждой, — хоть бы глоточек, один глоточек холодной воды! Хоть бы крошечное местечко в тени… Начался падеж скота. Потом пришла новая страшная беда — брюшной тиф, он косил людей как косой.
Осада продолжалось…
Сердце у Ерназара разрывалось на части, но он был бессилен против нестерпимого зноя, отсутствия чистой воды, против тифа… Он истощал, почернел, будто солнце выжало из него все жизненные соки. Но он жил и помогал жить другим. Жить и надеяться. Он ждал и своим примером заражал других, ждал помощи от русских. Ждал чуда. Люди видели его в разных уголках крепости, он был всегда среди них, всегда с ними. Ерназар не уставал говорить им о светлом будущем, о светлом завтрашнем дне…
Однако наступил момент, когда они устали ему верить… Народ все таял и таял, люди теряли близких, и вместе с ними таяли их надежды, уходили последние силы…
Осада продолжалась…
Кончился корм для скота, весь — вплоть до циновок… Люди гонялись за скотиной, чтобы успеть забить ее, не лишиться хотя бы пропитания. Началась охота живых за живыми!.. Военачальники и бии стали открыто роптать, выражать недовольство Ерназаром, требовать, чтобы ворота крепости были наконец открыты…
Больных и умерших все прибавлялось и прибавлялось с каждым днем; мертвых не успевали хоронить.
Осада продолжалась…
Вражеские нукеры каждый день, методически, предпринимали по две коротких вылазки. Постреляют-постреляют и отступают. Ерназар все надеялся, что терпение хивинцев иссякнет и они отойдут, снимут осаду…
Однажды к Ерназару прибежали соколы, стоявшие н-а карауле у крепостных ворот, и доложили: к воротам подъехали два всадника в черных одеждах, с черными флажками на пиках.
Ерназар решил: вести переговоры с бирючами,[11] которые пожаловали с траурными флажками — символами несчастья, он не будет. Он приказал, чтобы самые меткие стрелки взяли их на мушку и застрелили. Вскоре к нему стремглав примчался еще один стражник. «Господи, уж не Хожаназар ли один из этих черных всадников?»- ослепила Ерназара ужасная мысль.
— Ерназар-ага, это… это… Маулен и Мадреим! — выдавил он наконец из себя. — Мы сняли их с коней выстрелами, но… они убиты давно. Их привязали к седлам уже мертвыми!
Эта весть была хуже, страшнее той, что он ожидал… Последняя надежда на спасение страны, народа, ханства рухнула.
За крепостными стенами кругами как бешеный носился на коне Саипназар и вопил, вопил:
— Люди! Открывайте ворота, рушьте крепостные стены! Выходите! Алакоз погубит вас всех до единого! Никого не пожалеет! Он не пощадил даже своих сподвижников! По его приказу только что застрелили Маулена и Мадреима!.. Лю-у-у-ди-и-и! — надрывался Саипназар.
Толпы людей ринулись к воротам.
— Люди, люди! Разве можно верить изменникам! — остановил их повелительный голос Ерназара. — Он лжет! Это враги убили наших послов, убили уже давно и мертвых привязали к седлам! Враг жесток! С ним надо сражаться, нельзя сдаваться ему на милость! Милости не будет!.. Люди!
Однако толпу остановить было уже невозможно. Ерназар кличем созвал верных ему соколов, и они сами стали пробиваться к воротам.
— Дорогие мои! Давайте откроем ворота, но… чтобы сразиться! С врагом сразиться! Не сдадимся живыми в руки врагов и предателей!..
— Не сдадимся врагу! — дружно поддержали Ерназара его соколы. — Не сдадимся! К бою!..
К немногочисленному хору голосов прибавлялись все новые и новые голоса, и вот уже по крепости и за ее пределами понеслось: «Не сдадимся! Не сдади-и-имся-а-а! На врага!»
Главный хивинский военачальник отдал команду Ерназару-младшему и Саипназару:
— Возглавьте каракалпакских воинов — и вперед! Да сбудутся ваши мечты и надежды! Вперед!
Два людских потока, две людские лавины, устремились навстречу друг другу, смешались, закрутились в страшном, смертельном водовороте сражения. Каракалпаки бились с каракалпаками: брат шел против брата. Ерназар Алакоз грудью встал против Ерназара-младшего, против предателя…
Гулзиба не отставала от соколов, храбро отражала натиск врагов. Однако все время держала в поле зрения Шонкы, глаз с него старалась не спускать. Словно тень, неотступно следовал он за Ерназаром, и это вызывало у нее самые худшие подозрения, сосущее чувство тревоги… Она догнала Шонкы и властно потребовала:
— Эй ты, поворачивай за мной! Гони коня следом!
— Женщина, не стой на дороге! — огрызнулся Шонкы и увязался снова за Алакозом…
Два Ерназара оказались лицом к лицу.
— Предатель! Я обучил тебя ратному делу! Не думал я, не предполагал, что ты посмеешь поднять оружие против меня! Против своего народа!.. — грозно крикнул Алакоз.
Ты еще не уверился в своей глупости, Алакоз, в своих ошибках? — перебил его Ерназар-младший. — Брось оружие! Вспомни, твой сын в плену! Люди никогда не станут верить человеку, у которого нет жалости к собственному сыну! Не поверят, что такой человек может быть милосерден к чужим детям! Смирись, сдайся! Может, мне удастся спасти тебя! Испросить у хана жизнь для тебя! Пойми, Алакоз, ты проиграл!..
Алакоз покраснел от гнева, ринулся на своего врага. Все остальные прекратили бой, остановились и в одно мгновение превратились из воинов в зрителей. Два вожака страны, разделившие ее и ее народ надвое, встретились в единоборстве.
Два Ерназара, съезжаясь на конях, ударяли, цеплялись саблями, как бараны рогами; наскакивали друг на друга, словно петухи; вступали, спешившись, врукопашную; снова оказывались верхом и продолжали биться копьями и саблями… Их кони и те затеяли меж собой схватку — грызлись, ударяли один другого копытами, лягались… Сабли скрещивались в поединке, звенели, блестели на солнце, ослепляли людей; они неотрывно, точно загипнотизированные, следили за битвой двух палванов, двух каракалпаков, из которых один был отцом народа, другой мог стать им.
