Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков
Все одобрили поведение находчивого архиерея.
— Рамбов и всю округу с глаз не спускать, — продолжал Григорий Орлов. — Потребно в каждом пункте своих людей иметь. Алексей и Федор Орловы, да ты, Потемкин, — сие дело вам поручается. Установить связь и слежку по всему пути. Старый Алеша[88] заперт теперь около Рамбова в своем мурье, в Гостылицах. Шпионство за ним, почитаю, учреждено знатное. Наведываться к нему как можно реже, а лучше и совсем оставить в покое старика. Талызин, у тебя тесное приятельство с Кроншлотом?
— Есть такое дело, — сказал Талызин.
— Возьмешь весь Котлин под свое покровительство. Там особо сильную партию сколотить потребно. Так хохол советует.
— Сие не весьма трудно, — сказал Талызин.
— Ладно. Кроншлот ловушкой знатной может оказаться и требует к себе сугубого внимания. Морякам говорить, что их в сухопутные команды свести надумано и послать Данию завоевывать для принца Голштинского.
— Да оно, почитай, так и есть, — усмехнулся Пассек.
— Солдаты спрашивают, как быть с присягой, когда присягать не по нутру, — спросил Ласунский. — Между прочим, они выражаются «присядать», а не «присягать».
— Ну и пусть «присядают» по малости, — улыбнулся Григорий Орлов. — «Присядешь», мол, слегка, а после выпрямиться можно.
Поговорив еще некоторое время, начали расходиться. Олсуфьева поднялась к Федору на бельведер.
— Мне бы разумнее было сегодня остаться ночевать у тебя, — сказала Елена Павловна.
— Оставайся. Места хватит.
— Мне кажется, мои частые визиты к тебе огорчают Таню.
— Какие пустяки! И при чем здесь Таня?
— По-вашему, по-мужски, как будто ни при чем. А мы, женщины, говорим: сердцу не прикажешь. А ты знаешь, что мне предлагала Таня несколько раз? Повенчаться с тобой, — сказала, немного помолчав, Елена Павловна.
— Татьяна Михайловна и мне не раз предлагала жениться на тебе.
— Конечно. Так же удобнее.
— В каком смысле? — насторожился Федор.
— Ах, боже мой! Вообще удобнее! Какой ты придира. Значит, ты делаешь мне предложение?
— Делаю, — улыбнулся Волков.
— Руки без сердца?
— И руки и сердца.
— Хорошо, сударь. Я ваше предложение принимаю. Когда мы… когда мы как следует подрастем, тогда и поженимся. Что делать? Это несчастье постигает многих.
— Это равносильно отказу от моего предложения.
— Совсем нет. Только необходимая оттяжка для приготовления к свадьбе.
— Но всякая оттяжка имеет какой-то определенный срок.
— Давай установим кратчайший срок. Переживем еще одно царствование так, без брака, а с наступлением нового царствования поженимся?
Федор расхохотался.
— Да ведь это может протянуться до следующего столетия!
— Милый, ты совсем лишен дара прозорливости. Таких чудес на свете не бывает. По моему убеждению, я назначаю самый короткий срок. И если мы действительно любим друг друга, мы будем всячески стараться сократить его еще более. Значит, помолвка состоялась?
— Будем считать так.
— И можно сообщить о нашем сговоре одной заинтересованной в нем особе? Нет, нет, не Татьяне Михайловне… Ее тревожить не стоит. А той, другой, которой давно охота меня пристроить законным браком.
— Можно объявить, — улыбнулся Федор.
— Отлично. Помолвка состоялась, условия сговора выработаны, срок свадьбы назначен, а теперь я хочу спать…
Волковы целые дни проводили во дворце. Траурная комиссия оказалась аппаратом громоздким и неповоротливым. Выходило, что к ней все имели какое-то касательство. Много заседали, много толковали, много высказывали разных советов и мнений, — тем дело и кончалось. Практически все мероприятия должен был проводить кто-то неизвестный. Уже с первых дней этим неизвестным, — помимо его воли, оказался Федор Волков. Если комиссия выносила какое-нибудь решение, барон Сиверс молча взглядывал на Волкова и многозначительно кивал головой. Это означало, что Волков должен был принять постановление к сведению и исполнению. Федор принимал и исполнял… В результате ни у него, ни у брата его Григория часто не оставалось свободного часа, чтобы пообедать.
По привычке, выработанной с детства, не оставлять ни одной мелочи без внимания, все примечать и учитывать, Федор составил себе вполне ясную картину положения при дворе. Картина представлялась неутешительной, она близко напоминала развороченный муравейник.
Создавшееся раньше представление о придворных группировках оказалось неверным. В сущности, никаких определенных группировок не было. Судя по всему, любая из видных и влиятельных особ завтра же могла оказаться в другом лагере, если это подсказывалось личными выгодами, оскорбленным самолюбием или надеждой на возвышение. Петр, Екатерина или кто третий — по существу безразлично, главное — это обеспечить себе источник милостей. Можно попробовать и того, и другого, а потом уже решить, с кем быть заодно.
В этом свете предприятие Орловых, к которому Федор вначале относился без большого доверия, начало приобретать совсем другие очертания.
Вывод был такой: надо отказаться от всяких услуг и посредничества царедворцев и действовать самим, опираясь на гвардию. Если это окажется невозможным, разумнее бросить все и предоставить событиям идти своим чередом. Федор часто беседовал на эту тему с Еленой Павловной.
— Дружок мой, я тебе всегда говорила, что это гадкая топь. А ныне к тому же дни ростепели, — с отвращением говорила Олсуфьева. — Но только «матушка» со мной часто не согласна.
С Екатериной Волков встречался по нескольку раз на дню. Императрица ему или слегка кивала головой, или улыбалась какой-то извиняющейся улыбкой. Часто обращалась с короткими вопросами, касающимися дел комиссии. Иногда просила обратить внимание на ту или иную подробность церемониала. В этой похудевшей, побледневшей и как-то сжавшейся женщине, с неуверенной, блуждающей улыбкой было трудно узнать прежнюю гордую и надменную «Катиш». Было видно, что она страдала жестоко, хотя и напрягала всю свою волю, чтобы не обнаружить своих чувств перед другими.
Однажды, проходя мимо, Олсуфьева шепнула Волкову:
— Матушка просит тебя через полчасика наведаться в угловой кабинетик. Что-то касательно креповых материй…
Федор в этот момент наблюдал за декорированием одного из траурных зал. Выждав полчаса, он отправился в отдаленный маленький кабинетик, где императрица имела обыкновение «отсиживаться от докучных особ», как выражалась Олсуфьева. Это была маленькая, неприглядная комнатка, единственным преимуществом которой являлось отсутствие сообщения с парадными аппартаментами.
Олсуфьева ввела Федора к императрице через единственную дверь и сейчас же молча вышла в прилегавшую к кабинетику галерею.
Екатерина сидела у стола с удрученным, измученным лицом. Повидимому, она плакала перед этим. На стульях лежали разбросанные полотнища черного и белого тюля. При появлении Волкова Екатерина попыталась улыбнуться, однако улыбки не получилось. Устало сказала:
— Садитесь, Федор Григорьевич, прошу вас. Я вас обеспокоила потому… Helene говорит… а я с ней не согласна… — Императрица замолчала, поднесла платок к губам и закрыла глаза. — Я не могу… Извините, Федор Григорьевич… Перед вами я не стыжусь быть слабой… Боже мой! Они меня совсем измучили своим непрошенным участием! Я не знаю, как мне поступить. Не знаю, на кого можно положиться. Не знаю, к кому обратиться за советом. За советом честным и искренним. Helene присоветовала обратиться к вам, и я ей благодарна. Поверьте, я ничего не хочу, кроме покоя…
В дальнейшем выяснилось: императрицу положительно забрасывали подметными письмами. Она их находила на всех своих столах, в книгах, которые она раскрывала, даже в собственной постели. Ее девушки часто приносили ей подброшенные в разных местах пакеты, адресованные на имя императрицы. Она их устала уничтожать. Сначала бегло их просматривала, а в последнее время уничтожала, не читая. В большинстве из них содержалось предложение услуг от имени неизвестных ей групп и лиц, заверения в готовности содействовать дворцовому перевороту в ее пользу, но попадались и такие, которые были наполнены угрозами по ее адресу и невероятными оскорблениями.
— Helene советует направлять их к генерал-прокурору, но я не могу на это решиться. Боюсь, не повредить бы как наипаче моему сыну, — о себе я уже решила не пещись особо. Как бы вы поступили, будучи в положении моем, Федор Григорьевич? — закончила Екатерина.
Федор ответил, не задумываясь:
— Я об оных гнусностях осведомлен достаточно, государыня. Поступил бы по совету Елены Павловны. Ее мнение есть также и мое мнение. За доверчивость искренно признателен вашему величеству.
— Спасибо, друг мой. Так я и поступлю, — вздохнула Екатерина.
