Сергей Бородин - Тамерлан
— Где же он? — удивился Пушок, входя в узкую, промерзшую, явно давным-давно необитаемую каморку.
— Придёт! — уверенно сказал привратник.
— Здесь холодней, чем в амбаре!
— Согреем!
— А где ж его вещи?
— Он, когда уходит, оставляет у меня.
— А здесь крадут, что ли?
— У нас? Избави бог! Никогда не было. Давайте для него денег, и я пойду поищу дров.
Когда он ушёл, Пушок вышел на галерею, где горели, догорали и разгорались очаги постояльцев.
— Рыба? — спросил Пушок у одного из армян, занятых своей сковородкой.
— А что же? Рыба! Сом!
Пушок тотчас узнал того краснобородого в высоченном колпаке. Краснобородый был увлечён сковородой:
— Сом!
— А я, едва прибыл, услышал ваш голос.
— И что?
— Ничего, просто узнал.
— Ещё бы!
В это время подошёл очень толстый и широкоплечий человек с костлявым лицом, с маленькой головой и спросил у красной бороды:
— Ну?
— Мог бы и получше выбрать.
— Просили от хвоста, я дал от хвоста.
— Кто из нас не знает, — всякая рыба жирнее к голове, только сом — к хвосту. Я хотел пожирней: ты мне дал хвост, правильно. Но какой? А?
— Однако же вы взяли, и я хочу получить…
— Взял! А что я буду есть? Если бы я не взял, что бы я ел?
— Я хочу получить.
— Завтра рассчитаемся: видишь, я жарю!
Привратник вернулся, неся охапку какого-то хлама:
— Сейчас затопим. Будет, как в раю.
— В аду жарче. Так? Так. С такого мороза я хотел бы сперва пройтись через ад.
— Сделаем как надо. Но где, вы думаете, я добыл дрова? Едва выпросил. Пообещал, что вы хорошо заплатите.
— Опять?
— Заплатить непременно надо. Это Хаджи-Тархан! Степь. Откуда тут дрова? А я добыл!
— Это разве дрова?
— По нашим местам!
Уже давно запахи рыбы и лука разжигали голод Пушка, но очаг, примазанный к стене, отсырев, никак не разгорался. Дым не шёл в дымоход, расползался по комнате.
Пушок достал из сумки медный бухарский светильник и велел привратнику налить туда масла.
— Откуда у меня? — удивился привратник. — Или выпросить у кого-нибудь? Так ведь никто не даст, если на этом не заработает: кому охота приносить масло из города, а потом отдавать себе в убыток?
— Ты мошенник! — уверенно сказал Пушок. — Я найду сам.
— Сперва рассчитайтесь за дрова.
Краснобородый обитатель соседней кельи охотно налил Пушку из глиняного кувшина, почернелого от масла.
— Сколько вам? — спросил Пушок.
— За это? Берите, берите, — у нас это не товар.
— А кто жил до меня в этой келье?
— Тут? Рядом? Вы взяли её?
— А что?
— Зачем? Нищий вы, что ли? У нас тут сколько хотите, выбирайте, — есть хорошие кельи. А эта в углу, её не прогреешь.
— На первую ночь сойдёт.
— Если спать в шубе, на шубе да тремя шубами покрыться!
— Как нехорошо!
— Поможем!
Он кликнул привратника:
— Ты деньги брал?
Отворотившись, привратник сказал примиряюще:
— Ну, ну…
— Я их вытрясу! Хозяину не скажу, а сам!
Он надменно вскинул красную бороду и, наслаждаясь растерянностью привратника, покорно поспешившего за какими-то ключами, пояснил Пушку:
— Здесь с ними только так! Попробуйте-ка у меня вина! Вино сюда возят с берегов Куры! Я вам уступлю два бочонка. Недорого!
На это Пушок отозвался осмотрительно:
— Потолкуем.
— Недорого!..
Но, держа, как скорпиона, отпертый замок, привратник уже звал Пушка за собой.
И вскоре его переместили в другую келью, чистую, обжитую, где сразу разгорелись хорошие дрова, а привратник только охал и клялся, что без хозяина он ничем не мог распорядиться и делал всё, что мог сделать без хозяина, а хозяин ночует дома и явится только утром, потому что совсем недавно женат.
Утром Пушок отправился на базар.
Торговые ряды в городе оказались невелики и неприглядны. Купцы сидели в огромных шубах, и сразу трудно было понять, что за купцы, откуда, на каком языке с ними говорить. Но опытным глазом Пушок вскоре приметил, что купец познаётся по товару: персы сидели, выложив не весь товар, а только несколько кусков гилянского шелка или несколько щепоток краски, чтоб покупатели из других стран знали, где брать эти иранские товары; бухарцы держали перед собой тоже немногие щепотки или ломтики селитры, серебряной руды, какое-нибудь одно из медных изделий, пёстрые ленты кушаков. Дальние персы с Ормузда предлагали пряности: перец, мускус, серую амбру. Ордынцы вывесили над головой шкурки сибирских зверей, китайские товары. Купцы из Ургенча — хлопчатые ткани и покрикивали, славя свои товары:
— Камка есть! Чалдар; бес, — бери, бери!
— А вот мата! Ах, какой зенджень! Ха, для Москвы гордится! Эй!
Пушок обернулся.
Пятеро русобородых, крепких людей шли по утреннему морозу легко, как по солнцепёку. Высокие, запрокинутые назад шапки, распахнутые шубы на белках либо на красных лисах, суконные поддёвки с красными, как и у армян, кушаками, — всё это таким спокойным, крепким показалось Пушку, что он посторонился, хотя и не стоял на их пути, и приветливо заулыбался им. Он уже бывал в Москве и знал московское обхожденье.
— Чего привёз? — спросил один из них у Пушка.
«Откуда он узнал, что я недавно приехал?» — удивился Пушок.
— Почти ничего.
— Дальше, что ли, едешь?
— Дальше.
— То-то я вижу: товара не кажешь, а, видать, не перекупщик. Вчера тебя тут не было. Понимай, вчера с кораблём прибыл?
— Вчера.
— Из Джургеня, что ль?
— Не из Ургенча, из Самарканда.
— Там не бывал. Слыхать слыхал: торговый городок. А собрался далеко ль?
— Воля божья, — может, и до Москвы.
— Ну что ж, отдыхай. Потеплеет, — может, с нами тронешься. Нынче дорога нехорошая.
— А что?
— Хан дурит. Едигей.
— Вы из Москвы?
— Двое с нами москвитян, один новгородец, а мы тверичи. Заходи к нам на постой; спросишь русичей. Может случиться, товаром сменяемся.
— А какого товара вам?..
— Всякий берём, кто — что; из Самарканда прибыл, — небось гурмыжское зерно продаёшь?
— Жемчуг? Мало, сам Москве везу.
— Да как с нами едешь, нам друг с другом торгу нет, ну приходи так, погостишь, о своём Чагатае поведаешь.
Тверич, так же не торопясь, пошёл к своим русичам, остановившимся около иранца с красками.
— Дорожится тезик! — пожаловался ему москвич.
— А дорожится, не бери. Зима впереди, поспеем. Чем мороз крепче, тем съезду меньше, цена-то и снизится.
— А вдруг наши санным путём да как пожалуют! Набьют цену.
— Не бойсь, — дорожка-то заколодела, пока Едигей не обломан.
— Он может долго проломаться, а торговля не ждёт!..
Пушок пошёл дальше, приглядываясь и прицениваясь. Днём его потревожили: базарный староста, проведав от стражи о его прибытии, наведался взыскать корабельный налог и товарную пошлину.
— Я не корабельщик, налог не мне платить! — заспорил Пушок.
— Мне слышно: вы с буса сошли с превеликим караваном; вас, видно, и вёз тот бус. Платите, а не то…
Пушок не был расточителен и упёрся. Упёрся он и в уплате пошлины: староста требовал десятую часть товара, как с христианина, а Пушок считал себя лишь приказчиком мусульманина, мусульмане же платят две сотых с половиной, да и то лишь в том городе, где открывают торг.
Любопытные постояльцы собрались на их спор со всего караван-сарая, хотя и сочувствуя Пушку, но ради скуки подмигивая и старосте, чтоб сразу не уступал.
Больше всего Пушок опасался, что пристав потребует осмотра всех мешков, а мешки из-за холода ещё не были разобраны, и перед постояльцами могли открыться такие сокровища, что потом и двух замков на амбаре не хватит.
Накричавшись, староста потянул Пушка на разбор к хану.
Сопутствуемые многими любознательными армянами, среди которых оказалось двое ветхих стариков, возглавляемые краснобородым, все пошли к хану.
Все уверяли Пушка, что постоят за него грудью, что хан их знает, что они видывали и не таких ханов за свою деловую жизнь.
После самаркандских дворцов дом хана Хаджи-Тарханского показался Пушку глиняной закутой. Но ковры в сенях были хороши.
Провожавшие Пушка соотечественники не решились ступать на ковёр и столпились у двери, чтобы слушать ханский суд хотя и в отдалении, но своими ушами. Пушку пришлось перейти через сени и вступить в комнату.
Хан сидел на широкой, накрытой ковром скамье, поджав под себя ноги. Рядом стоял его визирь в суконной шубе, на лисах, тот, который на корабле хватал Пушка за рукав. Ханом же оказался тот самый бедно одетый старик, что держал тогда Пушка за другой рукав.
