Сергей Бородин - Тамерлан
— Давай, давай!
— Эй, купец, где товар? Берём! Берём!
«Ох и охти мне!» — думал Пушок, нашаривая под чекменём рукоять ятагана, сам понимая, что ничего не сделать тут одному ятагану против этой тьмы здоровенных, широкоскулых татар.
А они уже начали прыгать, взмахивая нагайками, с берега на палубу, уже бежали к вьюкам, ко всей поклаже и, отталкивая друг друга, давая один другому подножку, спешили наложить на купеческое добро свои неразгибающиеся, озябшие ладони.
— Мой! Мой! — кричали они друг другу, не уступая вьюков, будто для них и тащились сюда эти вьюки через степи и пустыни, через города и моря.
Пушок не мог пробиться через такую свалку к своим товарам, его оттесняли, отталкивали. Поскользнувшись, он было сполз за борт, но ухватился за чью-то шубу и уцелел.
Лишь когда бывалый корабельщик, сверкнув мечом, вскочил на вьюки, татары присмирели, и он велел убираться им отсюда. Но самые упорные, крепко державшиеся за вьюки и за канаты, остались.
Двое татар вцепились в обе руки Пушка, — один высокий, с чёрными круглыми глазами, в суконной шубе на красной пышной лисе, а другой с хилыми волосками остренькой бороды, широкоплечий, на кривых ногах и одетый бедно. Они заглядывали Пушку в глаза и негромко, перебивая друг друга, быстро, настойчиво хлопая его по плечам и рукавам, твердили:
— Эй, купец! Чего привёз?
— Чем торгуешь, а?
— Какой товар? Деньги даём!
— Деньги тут, деньги тут!
— Да вот они! Какой товар?
«Деньги! — сразу отлегло от сердца. — Разбойники о деньгах не заговорят». Пушок отстранился от них:
— Погодите, купцы! Дайте отдышаться, милые.
— Ты только говори: какой товар?
— Говори, почём?
— Мы сразу берём, — вон наши люди. Другого купца не подпустят, не бойся! Вон наши люди!
— Нет, нет, — отступал Пушок. — Какие люди? Зачем?
— Никого не пустят! Не бойся, сами возьмём. Товар наш будет!
— Нет, нет! — отступал Пушок. И вдруг увидел родные высокие барашковые колпаки. Он закричал им, сам не помня на каком языке: — Армяне!
— Ну, давай, давай! — теребили и терзали его татарские купцы, оттаскивая от ещё далёких армян. — Зачем армяне? У нас свои деньги. Хорошо дадим!
Но Пушок уже рвался навстречу соотечественникам.
Нехотя, ворча, ордынские купцы отступились, хотя за вьюки Пушка ещё держались какие-то татары, чего-то ожидая от Пушка.
Едва обменялись первыми взглядами, прибывшие армяне спросили:
— Откуда товар?
— Цена, цена?
— Самарканд? Ого! Я беру!
— Нет, нет, почтеннейшие! — отмахивался Пушок. — От разбойников уцелел, от татар уцелел, — не могу! Не свой товар.
— А? Не свой?..
— А где хозяин? — спрашивал торопливо, но уже потеряв к Пушку расположение, кругленький, в засаленном полушубке краснобородый купец в самой высокой шапке.
— Хозяина тут нет. Товар дальше везу.
— А где ждёт хозяин?
— Там, дальше, — махнул рукой Пушок к синему небу.
— В Орде?
— А если в Орде?
— Зря. Там такие дела!..
— Что там?
— А что бывает? Режут!
— Ого! — насторожился Пушок. — Кто?
— А зачем нас окликнули?
— Да тут эти ордынцы! — жаловался Пушок.
— Эти что, — вот впереди наглядитесь!
— Куда мне сгружаться?
— На берег, на берег! — с досадой закричала из-под высочайшей шапки красная борода.
— Это вон в те сараи?
— Смотря какой груз. Можно и сразу в город.
— А далеко?
— Довезут к вечеру. Волгой бы плыть, да она становится. По ней не пробиться. Вон тут татар сколько, дотянут.
— А не опасно?
— Кругом народу много, ничего. Поспевайте до вечера.
И армяне кинулись к другим купцам, приплывшим с Пушком.
Пушок, со страхом поглядывая на облепивших его вьюки татар, понял наконец, что всё это люди смирные, ждут только, чтоб, перехватив Пушковы товары у своих сородичей, самим довезти их до города, на своих лошадях.
Начали выгрузку.
Пушок спрыгнул на берег и сощурился, удивляясь, каким ослепительным, голубым огнём полыхает снег и скрипит под ногой, как новая кожа.
Лошади, завыоченные мешками Пушка, пошли бодро. По обе стороны, кое-где проваливаясь в снег, поехали с покриками многие всадники, ободряя вьючных лошадей.
Пушок едва поспевал за своим товаром, тщетно приноравливаясь к деревянному узкому седлу, к острым рёбрам степного коня.
С несмолкаемым гомоном проследовали они до городских ворот, и у ордынцев, стороживших ворота, завязался спор с караваном Пушка.
Армянину показалось, что вся его рать намерена штурмом взять город, а стражи намерены обороняться до последнего воина. Но один из провожатых объяснил, что стражи требуют корабельных поборов и без того не хотят пускать Пушка в ворота.
Холод уже пощипывал Пушка, к вечеру мороз крепчал, небо меркло, за стенами города по небу протянулись багряные полосы заката, и оставаться на ночь среди снегов Пушок не хотел. Он стал покладист и сам приступил было к стражам, но татары, вёзшие Пушкову кладь, спешили рассчитаться с Пушком и так свирепо кричали на стражей, что те согласились за поборами явиться к Пушку на постоялый двор.
Смеркалось, когда въехали в ворота армянского караван-сарая. Двор, несмотря на поздний вечер, был весь озарён несколькими десятками жаровен и очагов, где трещало масло на сковородах и густо пахло жареной рыбой. Из конца в конец перекликались постояльцы. Пушку слышались самые крайние наречия армянского языка — иранские, сирийские, византийские; многие говорили между собой по-фарсидски, но и в эту лёгкую речь вносили властный голос своего народа.
Голос, показавшийся Пушку знакомым, кричал:
— Отрежь мне от хвоста! Слышишь?
— Сам знаю, где ты любишь.
— Иначе не надо. Не возьму!
— Бери, бери!
Пламя очагов, пылающих на верхней галерее, заслонялось торопливыми, говорливыми людьми. По всему двору переплетались, мелькали тени тех людей, то вытягивались через весь двор, то достигали крыш, то мгновенно исчезали.
Но вглядываться во всё это не было времени.
Появился сутуловатый привратник, протянув к Пушку длинный, очень белый нос и отводя куда-то в сторону маленькие, как крапинки, глаза. Татары спрашивали, куда складывать товар, а привратник глухим, тихим голосом клялся, что склады все заняты кладями давних постояльцев, лишь один склад в углу, хотя и откуплен, пока пустует. Если дать хозяину отступного, он разрешит подержать там Пушковы мешки.
Привратник понёс к этому складу факел, но, едва открыл тяжёлую, визгливую дверь, оттуда, пахнуло таким сырым холодом и гнилью, что пламя заметалось и пришлось подождать, вглядываясь во тьму этой таинственной пещеры, пока снова разгорится огонь.
Ржавые нити паутины свисали прядями с зеленовато-чёрного потолка; камни стен, прохваченные морозом, отблёскивали то кровавыми, то зелёными звёздами. Здесь, на полу, заваленном обрывками рогож, обломками корзин, в этом запустении, предстояло Пушку хранить все свои сокровища, весь залог своего грядущего благоденствия.
Здесь, в амбаре, было холодней, чем во дворе, холод пробирал Пушка, но он, пренебрегая ворчаньем привратника, не внимая крикам и угрозам татар, спешивших совьючить кладь со своих лошадей, сначала велел вымести и выбросить весь мусор с пола, прежде чем дозволил вносить сюда заветные мешки.
Когда привратник запер склад на замок и подал ключ Пушку, Пушок поверх этого замка повесил ещё и свой, купленный в Самарканде у русского мастера.
Только когда всё было заперто, замки и пробои проверены, а татары ушли со двора, Пушок потребовал себе келью.
Но и келий не оказалось; их было немало — по десять с каждой стороны большого двора, да по шесть с каждой стороны заднего двора, да четыре в воротах, но все заняты.
— Правда, есть одна… — задумчиво припоминая, замялся привратник, да в ней живут. Вот если заплатить отступного человеку, чтоб он из неё перебрался…
— А куда он переберётся?
— Я его к себе пущу.
— А где эта келья?
— Наверху. Как раз напротив вашего амбара. Сверху можно поглядывать на свои замки.
— А сколько надо отступного?
— Я пойду узнаю.
«Не на морозе же спать, — думал Пушок. — И всё у них занято! А ведь в городе, я помню, были и ещё армянские караван-сараи!»
— Идите! — закричал сверху привратник.
— Где же он? — удивился Пушок, входя в узкую, промерзшую, явно давным-давно необитаемую каморку.
— Придёт! — уверенно сказал привратник.
— Здесь холодней, чем в амбаре!
— Согреем!
— А где ж его вещи?
