Исай Калашников - Гонители
— Высочайший, — шейх прижал к груди руки, — в мире столько неверных.
Утвердив среди них законы ислама, ты стяжаешь славу великого воителя за веру. Зачем тебе халиф?
— Молчи, шейх! — грубо сказал шах. — Я караю неверных, а твой халиф сносится с моими врагами, понуждая их нападать на мои владения. Будет так, как я сказал!
— Имамы, величайший, будут против этого, — тихо сказал шейх.
— Пусть только посмеют!
Он поднялся и ушел в свои покои. Велел позвать Джалал ад-Дина. Сын пришел насупленный.
— Я ничего не понимаю… Какие-то люди сегодня не позволили мне переступить порог. Мне, твоему сыну! — Голос его задрожал от негодования.
— Или я чем-то прогневил тебя?
— Нет, сын. Но ты больше не наследник… — Шаху было стыдно смотреть в лицо сыну, он гнул голову, сплетал и расплетал пальцы. — Постарайся понять меня, сын.
Глухим голосом рассказал о том, что произошло.
— Собаки! — бросил сквозь зубы Джалал ад-Дин. — Спасибо, отец, за твои честные слова. Я, конечно, огорчен. Но — аллаху ведомо — остаюсь твоим самым верным воином.
Рука шаха легла на плечо сына, пальцы слегка сжались. В этом движении была невысказанная благодарность, молчаливый призыв к терпению и тайное обещание перемен.
Как шах и ожидал, посол из Багдада возвратился ни с чем. Ввести хутбу с его именем халиф отказался. Он прислал своего посла. Мухаммед заставил его томиться почти полдня в ожидании приема. Сам пришел в покои приемов в домашней одежде, выказывая этим пренебрежение к послу халифа. Его эмиры, имамы, хаджибы сидели на ковре, а посол, араб, черный, как аравийская ночь, сверкающий золотым шитьем одежд, стоял на ногах: шах «позабыл» предложить ему сесть. Шейх Меджд ад-Дин Багдади посматривал на шаха то с мольбой, то с тайной угрозой.
— Я послан владыкой правоверных всего мира, чтобы напомнить тебе, хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед, хадис[40] священного пророка, — сказал по-арабски посол и замер в ожидании.
Хадис пророка надлежало выслушать на коленях. Поборов гнев, Мухаммед встал с трона, опустился на колени, и посол начал говорить:
— Пророк заповедал правоверным оберегать благородный дом Аббаса[41]. Кто причинит вред аббасидам, того аллах лишит своего покровительства.
Он говорил долго, и шах стоял на коленях, смотрел на остроносые сапоги посла. Наконец араб умолк. Шах сел на трон, угрюмо усмехнулся.
— Я тюрок и плохо знаю ваш язык. Но смысл хадиса понял. Я не причинял вреда ни одному из потомков Аббаса, не старался им сделать дурное. Мне ведомо совсем другое. Многие родичи халифа, такие же потомки Аббаса, как и он сам, пребывают в заточении, там они плодятся и множатся. Если бы высокочтимый посол напомнил этот же хадис самому повелителю правоверных, было бы лучше и полезнее.
Его имамы стыдливо прятали глаза. «Погодите же, вы еще не то услышите!»
— Верность повелителю правоверных — основа ислама, — напомнил посол.
— Нарушивший ее бросает на ветер веру.
— Сам халиф может не следовать заветам пророка? Или, может быть, ты станешь утверждать, что он не держит в заточении потомков Аббаса?
— Халиф — верховный толкователь истин веры, и потому он может и должен для блага ислама заточать в подземелье любого из живущих на земле.
— Пусть же он попробует заточить меня!
Вскоре после отбытия посла он собрал имамов своих владений.
Соглядатаи донесли, что шейх Меджд ад-Дин Багдади встречал почти каждого имама и вел с ними тихие разговоры. Какие это были разговоры, шах догадывался. И был готов ко всему.
Имамы расселись на ковре перед троном, раскрыли священные книги.
— Учителя и наставники правоверных! Полагаюсь на суд вашей справедливости — да сделает аллах ваш ум ясным и беспристрастным! — Шах говорил негромко, медленно, желая, чтобы каждое слово его было хорошо и правильно понято. — Скажите мне, если повелитель, кладущий всю свою славу, всю доблесть своих воинов на то, чтобы торжествовало слово пророка, чтобы пали враги истинной веры, видит, что владыка правоверных мешает ему в истолковании заповедей пророка, может ли он терпеливо сносить это? Может ли повелитель мириться с тем, что халиф пренебрегает главной своей заботой — охранять, расширять пределы ислама, вести священные войны для обращения в истинную веру и обложения данью неверных?
Шах замолчал, собираясь с мыслями. Шейх Меджд ад-Дин Багдади поднялся, поклонился ему.
— Величайший из государей исламского мира, залей огонь гнева водой смирения. Халиф — эмир веры, кто дерзнет бросить в него гордость праха сомнения?
— Я тебя о чем-нибудь спрашиваю? — Шах упер в него бешеный взгляд.
— Ты спрашиваешь всех нас.
— Всех! Но не тебя!
— Великий шах…
— Я — шах! Я — великий! — закричал он. — А кто ты? Как смеешь учить меня, ничтожный! Как смеешь мутить светлый разум достойных!
Шах хлопнул в ладоши. В боковую дверь протиснулся «богатырь мира»
Джехан Пехлеван. Увидев палача, шейх вздрогнул.
— Ты не посмеешь!..
— Возьми его. Он твой.
Джехан Пехлеван медленно приблизился к оцепеневшему шейху, по-детски улыбаясь, протянул длинные, обросшие черными волосами руки, ухватил за воротник халата, осторожно потянул. Шейх уперся ногами в ковер, ударил палача по рукам. Тот рванул его к себе. С треском лопнул халат на спине шейха, упала, размоталась чалма. Кинув свою жертву на плечо, будто мешок с шерстью, Джехан Пехлеван вышел. За дверями шейх пронзительно вскрикнул. И крик тут же оборвался.
— Аллах простит ему все его прегрешения! — Шах молитвенно сложил руки, закатил под лоб глаза.
Имамы смотрели на чалму, змеей пересекшую цветастый ковер. Из решетчатых высоких окон струился свет, в нем кружились, сшибались, разлетались золотые пылинки.
— Шейх своим преклонением перед ничтожнейшим из халифов давно заслужил смерть. Но я был терпелив. Не думайте, что я хотел этой казнью устрашить вас, мудрые толкователи истин веры. — Про себя усмехнулся: думайте об этом и бойтесь. — Полагаясь на свою совесть и откровения пророка, скажите мне, достойные наставники, могу ли низложить владыку веры, если он пребывает в темнице собственных заблуждений?
Имамы начали листать Коран, не смея смотреть друг на друга: они боялись его и стыдились своего страха.
— Если вынесете фетву[42], что халиф Насир недостоин своего высокого сана, я отменю хутбу с его именем во всех своих владениях. Потом посажу на его место самого достойного из вас… Забудьте, высокочтимые, что я тут и жду вашего слова, будьте наедине со своей совестью.
Теперь он был уверен, что никто не решится препятствовать его замыслу. Если и дальше все выйдет, как задумано, он станет владетелем Багдада, потом и Дамаска, Иерусалима, священной Мекки — всего мусульманского мира, потом завоюет Китай, Индию… Все сокровища вселенной лягут к подножию его трона.
Имамы в тишине шелестели страницами Корана. Ему надоело ждать, и он начал поднимать их одного за другим. Имамы щедро сыпали изречения пророка, каждого можно понять и так и этак — они боялись его, но силен был страх и перед владыкой веры. С презрительной усмешкой он заставил составить фетву и велел каждому скрепить ее своей подписью.
— Теперь идите и внушите правоверным: аллах отвернул свое лицо от халифа Насира.
Они заторопились к выходу, забыв о своем достоинстве, хлынули к дверям, как напуганные овцы из загона. Так-то вот, высокочтимые! Не то еще будет. Не только слова, взгляда его станут бояться, и никто уже не посмеет чего-то требовать.
Новый везир робко, боком, шагнул в дверь, склонился, будто хотел стать на четвереньки, подошел к нему, опустился на колени. Седая борода была всклочена, маленькие глазки беспокойно бегали. «А-а, сын паршивой кобылицы, и твоя душа от страха готова расстаться с телом!»
— Ради аллаха всеблагого и всемилостивого поставь везиром другого.
Твой недостойный раб и стар, и немощен, и жаждет покоя.
— Ты, помню, жаждал другого.
— Величайший из великих, мудрый повелитель и непобедимый воитель, я ничего не хочу и не жажду, кроме покоя!
Толкнув его сапогом в бок, шах пошел. Шихаб Салих проворно вскочил, побежал рядом, заглядывая в лицо, раболепно кланяясь.
— Величайший, меня послала твоя мать — о аллах, даруй ей счастье и долголетие! Она сильно занемогла и хочет видеть тебя, драгоценнейшего из своих сыновей.
— Почему не сказал сразу?
— Не гневайся, величайший, на мою неразумность и беспамятство.
Мухаммед направился во дворец матери. Над Гурганджем проплыла тучка, обрызгав землю теплым дождем. На мощенном плитами дворе блестела вода.
Кованые каблуки шаха весело стучали по мокрым камням. Цокот отскакивал от кирпичных стен с блестящей обливной облицовкой, множился… Сам себе шах казался молодым, легким, высоким и гибким. Как сын Джалал ад-Дин…
Стражники, верные туркмены в бараньих шапках и узких чекменях, приветствуя его, высоко вскидывали длинные копья. И, что было с ним редко, он отвечал на приветствия.
