Розмэри Сатклифф - Меч на закате
Но родная долина Друима Дху не была тем мирным местом, каким она показалась мне в тот, другой раз. И здесь, как и везде, мелкий ручеек, журчавший над своим ложем из пятнистых, как форели, камней, взбесился и превратился в ревущий поток; он вырвался из своего русла и проложил новое, которое углублялось и расширялось у меня на глазах, пока я направлял Сигнуса по спускающейся вниз тропе; струи мутной воды отрывали огромные куски берега и расползались все шире и шире, бурля и закручиваясь водоворотами, которые были уже в опасной близости от небольшого скопления торфяных хижин, укрытых за терновой изгородью. По всей неглубокой чаше долины виднелись люди, которые пытались согнать мычащий, перепуганный скот на более высокие участки земли, пока другие, и среди них женщины, стоя по пояс в воде, тщились сдвинуть с места вырванные с корнем кусты и разные обломки, преградившие истинное русло ручья. Сквозь рев воды до нас долетали их крики и лай пастушьих псов, слабые, пронзительные и отчаянные; они донеслись даже до Гуэнхумары, и она повернула голову, чтобы взглянуть на расстилающуюся перед нами долину.
— Что… это за место? — спросила она, а потом ее голос внезапно задрожал от страха. — Артос, что это за место? Эти маленькие зеленые холмики? Артос, ты, что, везешь меня в Холмы Фей?
— Холмы Фей, или деревню Друима. Это одно и то же.
— Это плохое место! — вскрикнула она. — Все Холмы Фей — плохое место!
— Не для меня и моих близких, — возразил я. — Послушай, Гуэнхумара, я был там внутри. Это обыкновенный дом, как покои твоего отца. Я пил там вересковое пиво, и мне это ничуть не повредило. Друим Дху и его родичи — наши друзья.
Она больше не возражала, но, думаю, страх не оставил ее; он просто был поглощен неотложными требованиями ее тела.
Слава Богу, деревня была на этой стороне ручья; я спустился туда, сопровождаемый по пятам Фариком и Конном. Мимо нас, пошатываясь, проковылял невысокий смуглый человечек, который тащил за собой кусок изгороди от овечьего загона; его затуманенные глаза, казалось, не видели нас, пока он почти не прошел мимо. Потом он обернулся, не узнавая меня даже тогда, и свирепо спросил:
— Что ты здесь делаешь, большой человек на большой лошади? Это наш дом; поезжай к себе!
— Великий Боже, приятель, вы встречали меня лучше в прошлый раз, когда я был здесь, — сказал я и увидел по его словно прояснившимся глазам, что он узнает меня.
— Артос — милорд Артос!
— А что до того, что я здесь делаю, — путь в крепость Трех Холмов отрезан разлившимися ручьями, а у моей жены уже начались роды, поэтому я привез ее к Ите. Она в доме?
Он покачал головой, а потом кивнул в сторону маленьких фигурок, копошащихся возле преграды.
— В доме скоро будет вода, если мы не сможем ее отвернуть.
— А пока я отнесу туда свою жену. Пошли ко мне Иту — как только я смогу, я приду и займу ее место.
К этому времени я уже спешился, держа на руках почти потерявшую сознание Гуэнхумару. Мой маленький собеседник заковылял прочь, к той отчаянной схватке, что разыгрывалась вокруг перекрывающего ручей завала, а я крикнул остальным двоим:
— Привяжите лошадей, а потом спуститесь и помогите с этой запрудой. Я скоро присоединюсь к вам.
Я нашел дом по перистой струйке дыма, поднимающейся над гребнем поросшей кустами крыши, и по доносившемуся из него запаху; и, поднырнув под притолоку, спустился вместе с Гуэнхумарой по четырем торфяным ступенькам в продымленную темноту. В первое мгновение мне показалось, что там никого нет, кроме Старейшей, которая выглядела так, словно и не вставала со своего табурета, и кучки столпившихся вокруг нее детей, глазеющих на меня исподлобья, точно дикие зверьки. А потом из-за ее спины послышался тонкий беспокойный писк, и я увидел еще одну женщину, которая сидела у дальней стены, склонившись над ребенком, которого он держала на коленях.
Увидев меня, Старейшая рассмеялась кудахтающим смехом, всколыхнувшим ее огромное брюхо.
— Артос Медведь! Значит, ты вернулся, Солнечный Господин. Может быть, те, кто пьет в Холмах Фей, всегда должны возвращаться, — и она кивнула в сторону лежащей у меня на руках Гуэнхумары. — Нет нужды спрашивать, что с ней такое.
— Нет, — отозвался я. — Ее время пришло на два месяца раньше срока, а разлившиеся, как и ваш, ручьи, преграждают нам путь к воротам крепости Трех Холмов. Где я могу положить ее?
— Вон там, — она дернула головой в сторону кучи шкур у стены, и я отнес туда Гуэнхумару. Я едва успел опустить ее на шкуры, как девушка Ита — о чьем появлении не известил ни один звук — оказалась у подножия ступенек. Она стояла там, как нечто всплывшее со дна ручья, выжимая воду из длинных черных волос. Правда, теперь она была уже не девушкой, а изнуренной женщиной с морщинистым от солнца и ветра лицом. Они красивы в молодости, но быстро старятся, эти женщины из Древнего Народа. Несколько детей подбежали к ней, цепляясь за ее промокшие юбки, но она не обратила на них внимания.
— Исторет сказал мне, что ты здесь и что твоей жене нужна моя помощь.
— Как видишь, — ответил я. — Я пойду, Ита. Вашим мужчинам у ручья тоже нужна помощь.
— Ты доверяешь мне? — она подняла на меня глаза, уже стоя на коленях около Гуэнхумары. — Мне, женщине из Полых Холмов?
— Вода в маленьком источнике была вкусной и сладкой, а лица людей в форте, когда я вернулся туда, по-прежнему были лицами, которые я знал. Я доверяю тебе.
И я вышел в бурный, неистовый вечер и, спустившись, присоединился к людям у развилки русла ручья. Солнце к этому времени уже село, и кое-кто из женщин принес факелы; в их ярком неровном свете вода, стремительно бегущая над клокочущими глубинами безмерной темноты, вспыхивала золотом, а сухой, мрачный ольховник выделялся черным пятном на фоне последних ярких клочков сияющего после грозы неба. Фарик и Конн присоединились к тем, кто пытался разобрать завал из выдранных с корнем кустов, а я подошел к другой группе, которая, по пояс в бешено мчащейся воде, возилась с плетнями, комьями земли и кустами утесника, стараясь отвести грозный поток от деревни и вернуть его в прежнее русло. Снова и снова у нас на глазах нашу запруду уносило течением, и в образовавшуюся брешь устремлялась вода; снова и снова мы возобновляли отчаянную схватку, пытаясь восстановить разрушенное. Большую часть той ночи я простоял при свете растрепанных ветром факелов в быстро несущемся ручье, который поднимался мне выше колен, и чувствовал такое единство с окружавшими меня Маленькими Темными Людьми, какого не было даже в Сит Койт Каледоне. Я потерял счет времени, и весь мир сосредоточился для меня в бешеной ярости потока, с которым нужно было бороться, как с лошадью-убийцей, и в противостоящей ему силе моего тела; а также в лежащей в торфяном доме Гуэнхумаре, которая, как и я, вела сражение.
Наконец я почувствовал, что напор течения начинает слабеть, и крикнул остальным, что вода спадает. А еще позже я стоял в ручье уже только по колено, опираясь рукой на ольховую ветку, огромными глотками втягивал в себя воздух, на который у меня, казалось, не хватало времени раньше, и осматривался по сторонам. Еще не рассвело, но сквозь разрывы на все еще затянутом небе я видел утреннюю звезду, которую мы называем Петуший Фонарь, мир вокруг меня был выбившимся из сил и спокойным, и уровень воды в ручье падал, падал; наши запруды и дамбы из хвороста наконец-то держались, и вода, выплеснув свою ярость, возвращалась в прежнее русло.
Она принесла ужасающее количество бед и разрушений, после которых все нужно было налаживать заново, но деревня была спасена. Я оставил Темных Людей заканчивать работу, а сам, вымотанный до предела, потащился обратно в торфяной дом, стоящий за изгородью из боярышника.
Ита встретила меня у входа, который в первом свете дня казался не более чем темным устьем норы на склоне поросшего кустами пригорка.
— Мне подумалось, что голос ручья стихает и ты скоро придешь.
— Ита, ребенок родился? Как они?
Из мрака за ее спиной послышался блеющий, как у новорожденного ягненка, крик, который ответил на мой вопрос прежде, чем она заговорила.
— Ребенок родился, — подтвердила она, — и у них обоих все хорошо.
Она отвела дальше в сторону тяжелый полог из шкур у себя за спиной, и меня встретило тусклое мерцание горящего торфа и обычный для таких мест запах, смешанный с другим, более резким, который я чувствовал раньше в конюшнях, когда жеребилась одна из моих кобыл.
Я поднырнул под притолоку и, спотыкаясь, спустился вниз по ступенькам. Там было больше народу, чем прошлым вечером, потому что некоторые из женщин уже вернулись, и сквозь дерущий горло вонючий торфяной дым я едва смог разглядеть Гуэнхумару, которая лежала на куче шкур там, где я оставил ее вчера ночью. Я хотел было сразу же подойти к ней, но Старейшая сидела на своем табурете прямо у меня на дороге и смотрела на меня сквозь перистый дым очага, и я остановился, словно она схватила меня за волосы, и с внезапным испугом стал ждать того, что она собиралась мне сказать.
