Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома
Происходило это помимо его воли. Так, ни разу не поговорив ни с Борисом, ни с Глебом, видел он на них печать избранности, видел свет, от них исходящий. Но странные чувства рождал этот свет. Хотелось пасть на колени и рыдать, каясь в прегрешениях своих, изнемогая от жалости к человекам...
Когда же смотрел он на Ярослава, то видел его чётко, словно молодыми глазами рассматривал. Видел каждый порез на его подбритых щеках, каждый волос в молодой бороде, словно и не человек он был, а какая-то диковина хитростная, по разуму изготовленная искусным мастером. Ни разу при нём не сказал Ярослав лишнего, ни разу не ответил невпопад, ни разу не смутился, не покраснел, как Борис и Глеб — братья его сводные.
Но смотрел на него Илья и, вопреки мнению многих бояр думных, провидел в Ярославе властителя мудрого. Не мог объяснить почему, но, если бы его спросили, кто здесь князь среди сынов Владимира, он бы на Ярослава указал. Объяснить сего он не мог. Не по разумению, не по ведению это ему открывалось. Иной, говоря о Ярославе, ничего бы хорошего о нём не сказал. Княжил Ярослав во Новгороде жестоко, и горожане его боялись и не любили. Он навёл в город варягов заморских и во всём потакал варягам, в Новгороде живущим. Дружина его была буйна и жестока, как при Святославе-язычнике. Повсюду горожан утесняла. Но Ярослав дружине и варягам во всём потакал, а чуть горожане смущение какое вершили, выводил варягов с мечами обнажёнными — порядок устанавливать. И всё же он казался Илье правителем! Объяснял он себе это так же, как и в те дни, когда Владимира увидел: Господь-де выбирает и помазует на царство не по замыслам людским, и нельзя воле его противостоять или на свою волю надеяться!
А вот третья сила была страшна для Ильи! Когда смотрел он в сторону Святополка, то постоянно видел тёмную тень за его спиною. «Сатана за ним стоит», — шептал он. Княжич Святополк, росший бирюком-одиночкой, от кого не скрыть было его сомнительного происхождения и нелюбви отца, князя Владимира, женившись на сестре Болеслава I, короля Польши, обрёл сразу и верного друга, и любящую жену, и призрачную надежду на полную княжескую власть. Её, эту надежду, умело поддерживал и развивал в его душе Рейнборн Колобжегский — ксёндз, приехавший как духовник сестры Болеслава. Он сразу, будто в открытой книге, прочитал в больной душе Святополка и его тоску по близким, и жажду мести, и желание возвыситься над братьями...
— Сатана... сатана... — прошептал Илья, мысленно проходя весь путь Святополка и понимая, какие греховные струны задевал умелый ксёндз в душе княжича. — Гордыня, дух несмирённый, жажда мести, алчность — вот врата адовы!..
Он понимал, что истосковавшийся в одиночестве Святополк стал лёгкой добычей посланца папы римского.
Рейнборн пришёл с тем, что отвергали и Ольга, и Владимир, и вся Русь. Он наставлял, как повернуть дикую, варварскую страну к свету Запада. Путь Польши — вот пример, какому должна следовать созданная Владимиром держава. Постоянно внушал Рейнборн Колобжегский Святополку, что принятие христианства от Византии было ошибкой. Что нужно принять веру Христову от Рима Великого, а не от Константинополя.
— Но всё ещё возможно, — говорил ксёндз. — Смотрите, князь, как меняет веру Чехия... Собственно, христиане почти не чувствуют разницы. Вера-то не меняется! Меняются только ориентиры. Молодая держава Киевская повернётся от умирающей Византии к миру новому, сильному, могучему. Славяне займут в этом мире подобающее им место — место смердов, рабов и слуг, а вместе со славянами — все дикари степные; властвовать же будут европейцы. Но не такие, как дикие викинги, варяги и русы, а просвещённые, разумные и осмысленные. И станет Русь частью Великой Римской империи, и станет главою её наместник Бога на земле — папа римский.
В Турове, где княжил Святополк, уже было подобие европейского двора. Не было ни бояр думных, ни воевод, а постоянно наезжали рыцари немецкие, итальянские, польские. Постоянно к Рейнборну приезжали посланцы Рима. Святополк пытался всё устроить по образцу польскому. И не было ему ничего милее Польши, в подобие чего он хотел обратить и Киевскую Русь.
Умело подливал масла в огонь Рейнборн, забрасывая в мятущуюся душу Святополка семена уверенности, что именно он, Святополк, по смерти Владимира должен быть правителем Киева и всех земель, ему подвластных. Ибо он — старший! Старший сын Владимира! Он по Промыслу Божию должен быть властителем высокого стола киевского.
— Ничто, ничто не проходит бесследно! — шептал, стоя на молитве, воевода Илья. — Любая обида, любой грех нераскаянный — семя зла и горя! Во зле рождён Святополк — зло от него прорастёт. Во зле рождён Ярослав, отмстителем за мать явится он. Но как об этом сказать князю? Горе мне! — шептал старый воевода. — Тягота немыслимая — провидеть горести будущие и не уметь сказать о них. И не уметь отвратить их.
Он как-то пытался сказать о своих предчувствиях князю, но тот слушать не стал. И Муромец понял с ужасом, что и князь всё провидит, а ничего поделать не может! Потому как чем больше у смертного власти над смертными, тем бессильнее он...
Как не мог Ярополк убиенный остановить рать, идущую на землю древлянскую убивать брата его Олега, так не может и Владимир ничего изменить в державе своей. Не властны бо власти предержащие! Вот тогда пал Илья на колени перед Владимиром и, целуя землю у ног его, просил отпустить.
— Почто оставляешь меня? — спросил, наклоняясь к нему, князь.
— Не оставляю, — ответил со слезами Илья. — Не оставляю, но как был воином твоим, так и буду.
— Так служи! Добрыня стар стал, а ты ещё в силах! Я тебе своё войско отдам. Служи.
— Беды грядущие войском не остановить, — сказал Илья. — Не в миру бо ныне битва идёт, не в миру!
И как показалось Илье, князь понял, что он хотел сказать. Не в мире видимом грех копится, но невидимо горой вырастает и обрушивается на главы людские войнами, гладом, мором и трусом... Эту гору невидимую, но ежечасно давящую душу, отмолить, удержать стремился воин Христов Илья.
Князь пристально вгляделся в глаза Ильи, приблизив лицо своё к его лицу, точно в сердце заглянуть хотел. И отпустил...
* * *
Илья продал все доспехи свои: и меч, и копие боевое, и все орудия, и лук разрывчатый, и стрелы, и всё, что надлежало воеводе. Оставил только снятый с булавы калдаш, привесив его на ремень, по монашескому обычаю.
В день воскресный, после службы в Десятинной новостроенной церкви, обрядился он в белую рубаху и порты сермяжные, как простолюдин, разулся и босой пошёл через весь Киев к пещерам киевским. Боевые товарищи его следовали за ним, одаривая встречных деньгами, поднося им чарки мёда и давая на заедку кутью... как по покойнику. Илья же шёл, кланяясь и прося прощения у всех встречных за то, что обидел кого ведением либо неведением, словом либо делом... Так обошли они все концы Киева. Отовсюду валом валил народ. Не ради дармовой выпивки, но ради славы воеводы Ильи — заступника киевского и военачальника изрядного, богатыря и трудника за язык словенский и за все народы...
Выходили изрубленные калики, выходили горожане, выходили соратники-воеводы, выносили на руках детей малых. Многие падали перед Ильёю на колени и поминали битвы и сступы с врагами, милость к раненым и рабам-полоняникам.
И ведомо было всем, кого спас Илья, кого освободил, кого вылечил, кому милостыню сотворил... Весь Киев благословлял Муромца. Прошёл он кварталами хазар, иудеев и народов степных, что лепились к киевским стенам в посаде, — и там высыпал народ на улицу, прощаясь с воеводой...
Когда же истощилась казна и сухо стало в бочках с мёдом, когда последние зёрна кутьи рассыпали для птиц, шагнул Илья-богатырь в узкие врата обители монашеской, во чрево земное, в самую глубь её, где чаял не только душе своей усталой спасение, но битву новую с врагом сильным за народ православный...
По сроку отпущенному прошёл он краткое послушание и, принимая постриг великий, полз к престолу Господню и трижды протягивал бросаемые игуменом ножницы... пока наконец не был отпет от мира и не воскрес в мире монашествующих с новым именем — инок Илия.
В те же поры пришла в Киев весть, которую, как смерти, ждал и боялся Илия: Ярослав в Новгороде отложился от отца своего, Владимира Киевского, и отказался платить ему дань.
Глава 12
Страстотерпцы Борис и Глеб
Не на покой, не на отдохновение ушёл вглубь гор Киевских инок Илия, но на битву новую, пополнив собою ещё немногочисленную рать молитвенников за Русь православную, которые денно и нощно противостояли молитвами и подвигом своим монашеским силам тьмы, стремящимся побороть молодую державу. Противостоять этим силам в миру можно было только всенародной жаждой справедливости, общим хотением истины.
