Перл Бак - Императрица
В прекраснейший летний день пополудни императрица приводила в порядок свои мысли и в то же самое время слушала долгую песню, которую пел молодой евнух, переодетый девушкой, в старинной пьесе «Сказ о Западном павильоне». Императрица улыбалась, мурлыкая мелодию этой любовной песни, а в сердце своем замышляла войну. В тот вечер она вызвала Ли Хунчжана и изложила свои приказания и не стала обращать внимания на его стоны и вздохи, что его армии были слишком слабы, а кораблей было слишком мало.
— Вам и не требуется огромных армий или флотов, — сказала она, — даже если в самом худшем случае враги нападут на китайскую землю, что ж, тогда народ поднимется и сбросит их в море, и они утонут в волнах.
— Ах, ваше высочество, — простонал он, — вы не знаете, какие сейчас недобрые времена! Здесь во дворцах вы живете мечтами, обособленно от всех.
Генерал ушел в тревоге, громко вздыхая и грустно покачивая головой.
Увы, не прошло и года, а война уже была проиграна. Враг явился быстро, за горсточку дней его корабли пересекли море. Генерал Юань Шикай был изгнан из Кореи, и враг ступил на китайскую землю. Императрица на этот раз ошиблась. Ее народ уступил врагу. Крестьяне молча стояли, когда небольшого роста японцы шагали по их улицам, направляясь к столице. Они несли ружья, а у жителей деревень не было ружей, и, будучи осмотрительными, они не доставали ножи и косы, которые казались не более чем игрушками. Когда враг требовал еды и питья, крестьяне также безропотно выставляли вино и чай и миски с кушаньями.
Услышав недобрую весть, императрица не стала терять времени. Она была хорошим игроком, который играл на выигрыш, однако знала, если проигрывала. Она направила приказ Ли Хунчжану сдаться врагу, пока государство еще не было потеряно, и принять условия врага. Тогда был составлен унизительный договор, условия которого потрясли даже надменное сердце императрицы, она три дня и три ночи отказывалась есть и спать, а Ли Хунчжан сам отправился в Летний дворец, чтобы утешить ее. Он сказал ей, что договор действительно был ужасен, но у Трона появился новый друг на севере, царь России, который ради своих интересов не хочет позволять Японии обретать силу.
Императрица воспряла духом.
— Тогда давайте уберем этих желтых иностранцев с наших берегов, — сказала она. — Их надо выгнать любой ценой. Отныне я не успокоюсь, пока не найду средства избавить себя от иностранцев, белых или желтых; никому не будет позволено ступать ногой на нашу землю. Нет, нет, до скончания веков! Что же до китайцев, которыми правим мы, маньчжуры, то я снова завоюю их на свою сторону, кроме тех молодых людей, что вдохнули иностранных ветров и выпили иностранных вод. Мой Верховный советник Ган Ни сказал мне на днях, что нам не следовало позволять христианам устраивать школы и колледжи, поскольку там китайцам прививают самосознание и молодые китайцы растут теперь непокорными, напичканными ложными иностранными знаниями.
Она ударила в ладоши и топнула правой ногой.
— Клянусь, я не умру до тех пор, пока не уничтожу всех иностранцев на нашей земле и не верну стране ее собственную историю!
Генерал мог лишь восхищаться своей повелительницей. Императрица все еще была красива, все еще сильна, ее волосы были столь же черны, а удлиненные глаза столь же огромны и так же сверкали, как и в молодости. Ее воля не ослабла.
— Если кто-нибудь может сделать это, ваше величество, то только вы, — сказал генерал и поклялся служить ей вечно.
Так шло время. Снова императрица, казалось, проводила в праздности дни и месяцы, то рисуя пейзажи своих грез, то сочиняя стихотворения, то забавляясь своими драгоценностями и придумывая новые оправы для изумрудов и жемчужин и покупая бриллианты у арабских торговцев. Однако за беззаботным времяпрепровождением скрывались свои замыслы. Она казалась безразличной к императору и его наставникам. Ночью же, когда дворцы были темны и безмолвны, она слушала рассказы, что приносили в ее одинокую спальню ее шпионы, и знала день за днем козни императора и его советников. Она принимала свои меры против этого заговора. Прежде всего она снова возвысила Жун Лу, на этот раз до наместника провинции, это было легко сделать после смерти принца Гуна, который, хотя и не был ее врагом, все-таки давно уже перестал быть ее другом. В десятый день четвертого лунного месяца этого сурового года он умер от болезни сердца и легких.
Императрица заняла выжидательную позицию. Узнав, что император призвал Юань Шикая быть его генералом, она погрузилась в раздумья. Следует ли ей подождать захватывать трон или выступать немедленно? Она решила подождать, так как предпочитала появляться на сцене подобно Будде, когда все расставлено по местам и требуется лишь вынести приговор. Тем временем ее шпионы сообщили ей, что Юань Шикай тайно оставил город, и никто не знал, куда он отправился.
«Я подожду, — думала она. — Моей мудростью всегда было ожидание. Я знаю свою судьбу, мой ум говорит мне, что час еще не пробил».
Время летело быстро. Летняя жара ослабла, пришла ранняя осень. Дни были теплые, но ночи уже прохладны. Осенние цветы распустились поздно, на озере расцветали последние цветы лотоса, и перелетные птицы садились на озеро отдохнуть, а затем отправлялись дальше на юг.
Осенние сверчки наполняли своей забавной музыкой сосновый лес.
Однажды, уже после того, как принц Гун был похоронен с должными почестями, императрица сидела в своей библиотеке и сочиняла стихотворение. Воздух был прозрачен, и, смешивая чернила, она случайно бросила взгляд на двор, освещенный солнцем, и в светлом квадрате солнечного света увидела у открытых дверей синюю стрекозу, летящую с распростертыми крыльями. «Как странно, — подумала она, — никогда не видела, чтобы стрекоза была такой синей, и никогда не видела, чтобы ее крылья, похожие на паутину, были такими неподвижными». Несомненно, это было знамение, но что оно предвещало? Она пожалела, что синий цвет был такого яркого и чистого оттенка, который напоминал оттенок смерти. Она поспешно встала и пошла к двери, чтобы отогнать это существо, но стрекоза не испугалась. Ускользая от рук, она поднималась над ее головой. Когда фрейлины увидели, что императрица ловит стрекозу, то подбежали и старались помочь. Но насекомое парило высоко над ними. Императрица велела вызвать евнуха, чтобы тот принес длинный бамбуковый шест, но прежде чем они смогли выполнить ее приказание, у ворот неожиданно появился главный евнух, без вызова, который сказал, что прибыл вестник, объявивший о приезде наместника Жун Лу из Тяньцзиня.
Императрица велела евнухам-прислужникам приготовиться к встрече Жун Лу и вернулась к столу. Но она не могла закончить стихотворение, поскольку, когда взглянула вверх, чтобы отыскать стрекозу, той уже не было. Ее появление, таким образом, было знаком, знамением, которое она не могла разгласить даже придворным прорицателям, так как Жун Лу мог приехать только в связи с какой-нибудь серьезнейшей причиной, и ей не следовало беспокоить двор, пока она не узнает, что за причина привела во дворец Жун Лу. С яростным нетерпением, скрытым за спокойным внешним видом, она гуляла по парку, не желая ни отдохнуть, ни притронуться к еде, пока не узнает, зачем приехал Жун Лу.
Он прибыл к вечеру, и его паланкин поставили в огромном внешнем дворе, и евнухи принесли ей известие об этом. Императрица ждала его в срединном дворе, который в эти летние месяцы был превращен в обширный салон под открытым небом: на бамбуковых рамах укладывали циновки, и получалась крыша. В мягкой прохладной тени стояли столы и стулья, а вдоль многочисленных веранд, которые опоясывали двор, были расставлены горшки с цветущими деревьями. Императрица уселась на резном стуле, поставленном между двумя ее любимыми кипарисовыми деревьями, которые императорские садовники коротко обрезали, так, что они походили на двух старых мудрецов. Это делалось по желанию императрицы: она хотела, чтобы у нее перед глазами всегда было напоминание о праведных Предках, отличавшихся степенной красотой и простым достоинством.
В тот день вернулось летнее тепло, и южный ветер приносил с озера благоухание поздних цветков лотоса, которые медленно закрывались на ночь. Этот аромат пропитывал воздух, и императрица, вдыхая его, чувствовала старую резкую боль контраста между спокойствием вечной красоты и суетой человеческих борений. Ах, если бы Жун Лу пришел к ней сейчас как любимый муж и если бы она могла ждать его как любящая жена! Они уже немолоды, их страсть истрачена, однако память о любви оставалась вечной. Действительно, ее созревшее сердце было сейчас более нежным к нему, чем когда-либо, и не существовало ничего, что бы она не могла простить ему.
Сквозь сумерки, освещенные мерцанием огромных свечей, установленных в подставках из бронзы, она увидела, как он идет. Он шел один, а она сидела в неподвижности и смотрела. Когда он приблизился к ней, то изготовился упасть на одно колено, но она протянула руку.
