Феликс Дан - Борьба за Рим
— Я давно уже думала об этом, мой Адальгот, и не считаю это за несчастье. Несчастьем было бы при жизни потерять того, кого мы любим. Я же достигла на земле высочайшего счастья, — я стала твоей женою. А буду ли я ею двадцать лет или полгода, — это уже все равно. Мы умрем вместе, в один день, быть может, в один час, Потому что, когда ты в этой последней битве сделаешь свое дело и будешь наконец ранен так, что не сможешь больше сражаться, — тогда король Тейя не запретит, надеюсь, принести тебя ко мне. Я возьму тебя на руки, я вместе с тобою брошусь в кратер вулкана. О мой Адальгот, как счастливы были мы! И мы сделаемся еще более достойны этого счастья, если сумеем умереть мужественно, без трусливых жалоб. Потомок Балтов не должен иметь права сказать, что дочь пастуха не смогла подняться на его высоту. Меня укрепляет воспоминание о нашей горе. Оно придает мне сил гордо умереть. Когда я в первый раз подумала о смерти, мне стало жаль жизни. Но я вспомнила свои родные горы. «Стыдись, — тихо нашептывали они. — Стыдись, дитя гор! Что сказали бы Иффингер и Волчья голова, и другие каменные великаны, если бы увидели, что дочь пастуха оробела? Будь достойна и своих гор, и своего героя Балта».
Прошло несколько дней после ухода исаврийцев в Рим, а Цетег все еще оставался в лагере Нарзеса. Он решил дождаться письма Прокопия. Но все эти дни стояла такая бурная погода, что ни один рыбак не выезжал в море. Наконец буря стихла, и Сифакс принес письмо. Все более омрачалось лицо Цетега по мере чтения, все крепче и с большей горечью сжимались его губы, глубже становилась складка посреди красивого лба.
Вот что писал Прокопий:
«Корнелию Цетегу, бывшему префекту и бывшему другу, последнее письмо от Прокопия.
Это самое печальное изо всех писем, которые приходилось мне писать. Я охотно отдал бы, правую руку свою, чтобы не писать его, этого отречения от нашей почти тридцатилетней дружбы. В двух героев верил я: в героя меча — Велизария, и в героя духа — Цетега. И вот теперь я должен почти презирать тебя».
Цетег отбросил письмо, но через несколько времени снова взял его.
«Давно уже мне не нравились те кривые пути, по которым в былое время ты увлек и меня. Но я верил, что ты действуешь совершенно бескорыстно, только во имя высокой цели — освобождения Италии. Только теперь понимаю я, что тобою руководило одно безграничное, неимоверное властолюбие. В жертву этому ненасытному чувству ты принес Велизария, этого храбрейшего героя с детски чистым сердцем. Это гнусно, и я навсегда отвращаюсь от тебя».
Цетег закрыл глаза.
— Чему же удивляюсь я? — сказал он про себя. — Умный Прокопий имеет идола: Велизарий — его кумир, и он никогда не простит тому, кто поднимет руку на этого кумира. Да, это не удивительно… но все же больно. Такова сила тридцатилетней привычки. Столько лет мое сердце билось сильнее при звуке имени Прокопия! Однако каким слабым делает нас привычка! Юлия отнял у меня гот, Прокопия — Велизарий. Кто же возьмет у меня Цетега, моего самого старого, последнего друга? — Никто, ни даже Нарзес, ни сама судьба. Итак, прочь, Прокопий, из круга моей жизни! Ты мертв. Но посмотрим, что еще пишет этот мертвец.
И он снова принялся читать:
«Но в память моей тридцатилетней дружбы я хочу предостеречь и, если еще возможно, спасти тебя. Потому что любовь еще не угасла в моем сердце, и я хотел бы оказать тебе последнюю услугу. Ты обвинил Велизария в измене Юстиниану, а тот посадил его в темницу и велел ослепить. Я не мог ничем помочь ему. Но его спас Нарзес, этот великий человек. Когда Велизария схватили, Нарзес был в Никодимии, куда врачи отправили его на купанья. Узнав приговор, он тотчас поспешил в Византию и послал за мною. „Ты знаешь, — сказал он мне, — что заветным желанием моим всегда было — победить Велизария. Но победить в открытой, борьбе, на поле битвы, а не посредством лжи и клеветы. Идем, — ты, его первый друг, и я, его первый враг, — мы попытаемся вместе спасти этого несчастного“. И он отправился к Юстиниану, ручался ему за верность Велизария, но тот ничего не хотел слушать. Тогда Нарзес положил перед ним свой жезл главнокомандующего и объявил ему: „Слушай, что я тебе скажу: если ты не уничтожишь приговора и не велишь заново расследовать это дело, то я бросаю службу, и ты таким образом в один день лишишься обоих своих полководцев. Посмотрим, кто будет тогда защищать твой трон от готов, персов и сарацины“. Юстиниан испугался и попросил три дня на размышление, Нарзес же получил право просмотреть со мною все обвинительные акты и видеться с обвиненным. В течение всех этих трех дней Нарзесу удалось достать твое письмо к императрице Феодоре, в котором та излагает подробно план, как погубить Велизария. Невинность его была таким образом вне сомнений, и Юстиниан сам спустился к нему в темницу, со слезами на глазах обнял его и вывел оттуда. Но то же письмо ясно доказало также и твою давнюю связь с Феодорой. Она отравилась, боясь гнева императора. А тебя Юстиниан поклялся погубить: каким образом — не знаю. Но я знаю наверное, что Нарзес имеет тайные приказания на этот счет. Итак, беги, спасайся!»
Цетег бросил письмо и несколько раз прошелся по палатке.
— Как слаб сделался ты, Цетег! — сказал он наконец самому себе. — До такой степени взволноваться из-за потери дружбы одного человека! Разве ты не потерял Юлия задолго до его смерти? И однако же продолжаешь жить и бороться! А этот Нарзес, которого все боятся, — неужели он действительно так опасен? Этого не может быть! Ведь он слепо доверил Рим мне и моим людям. Во всяком случае теперь я знаю все, что мне нужно. Сегодня же еду в Рим, не обращая внимания на то, что Сифакс подслушает у купальни Нарзеса.
Между тем в палатку вошел Иоганн.
— Префект, — сказал он. — Твоя геройская храбрость известна всем, и я пришел к тебе с почетным предложением. Я и мои товарищи привыкли к быстрым действиям под начальством Велизария, и благоразумная медлительность Нарзеса надоела нам. Если бы нам удалось овладеть входом в это ущелье…
— Да, если бы!.. — засмеялся Цетег. — Но Тейя недурно охраняет его.
— Вот потому-то мы и решили, что он должен умереть, этот Тейя. С его смертью готы недолго продержатся. И вот мы — человек пятнадцать лучших стрелков — заключили клятвенный союз против него. Как только наступит его очередь охранять вход, мы все — один за другим по очереди, потому что тропинка, ведущая к ущелью так узка, что только один человек может идти — пойдем против него. Передний вступит в единоборство. Остальные будут держаться насколько возможно ближе к нему, чтобы заступить его место, как только он падет, или следовать за ними в проход, если ему удастся убить Тейю. Хочешь присоединиться к нашему союзу? Ведь ты также ненавидишь этого чернокудрого героя?
— Охотно, пока я здесь, — ответил Цетег. — Но я скоро уезжаю в Рим.
Странная насмешливая улыбка промелькнула на лице Иоганна. Цетег заметил ее, но объяснил неверно.
— Ты же сам говоришь, — сказал он Иоганну, — что моя храбрость не подлежит сомнению. Но у меня есть дела более важные, требующие моего присутствия в Риме. Гибель же готов все равно неизбежна.
— Хорошо. В таком случае исполни мою вторую просьбу: пойдем в мой лагерь. Оттуда с вершины холма сквозь расщелину в скале видно, хотя немного, что делается у готов. Сегодня нам показалось, что готы как — будто затевают что-то. Пойдем, посмотри, — не ошибаемся ли мы. Только не говори Нарзесу о нашем союзе.
— Хорошо, идем, — ответил Цетег, и оба отправились. Придя туда, Цетег несколько времени смотрел на лагерь готов и заметив вскричал:
— Они приготовляются к нападению! Нет сомнения!
— А как ты думаешь, — быстро спросил Иоганн молодой, очевидно, недавно прибывший из Византии командир, которого Цетег не знал, — как ты думаешь, могли бы новые машины хватить отсюда до варваров? — те машины, знаешь, которые были последним изобретением Мартина, и которые мой брат повез к Риму?
— К Риму? — вскричал Цетег, бросив быстрый вопросительный взгляд на Иоганна. По телу его пробежала дрожь. Ему показалось, точно чья-то рука сжала его сердце. Он заметил, как Иоганн сделал быстрый знак юноше, чтобы тот молчал.
— К Риму? — беззвучно повторил Цетег, пронизывая взглядом Иоганна.
— Ну да, к Риму! — с досадой ответил наконец тот. — Зенон, этот человек — Цетег, префект Рима.
Молодой византиец поклонился и взглянул на Цетега с выражением, с каким смотрят на человека, о котором много слышали, но видят в первый раз.
— Цетег, — продолжал Иоганн, — это Зенон, сражавшийся до сих пор с персами. Он вчера только прибыл сюда из Византии.
— И его брат пошел к Риму? — спросил Цетег.
— Мой брат Мегас имеет поручение установить новые машины на стенах Рима, — ответил византиец. — Вероятно, он уже там. Мне же очень приятно лично познакомиться с величайшим героем западной империи, славным защитником гробницы Адриана.
