Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев
— Разве я сказал это по-русски? Впрочем, теперь это не имеет значения. Теперь…
— Вы правы, это не имеет теперь значения. А я действительно узнал его. И вас тоже.
Черный лама снял шапочку и, взяв лампадку, приблизил ее к своему лицу.
Цэрен наклонился, напряженно вглядываясь в резкие черты совершенно незнакомого лица. «Нет, я никогда не встречал его. Никогда. Он не тибетец, не бурят, не монгол. Похож на корейца или на японца».
Вдруг лицо черного монаха неуловимо изменилось. Шире раскрылись черные щелки глаз, выпятилась нижняя губа, щеки разошлись в доброй и глуповатой улыбке.
— А господина не хосит лазве больси лапси?
«Свист в ушах. Как астральный колокольчик. Поймать. Ухватить. Так, так… Поезд. Колеса. Белая струя пара. Все не то, не то. Китобойная шхуна. Прогорклый запах ворвани. Самоходный корвет. Две мачты со снастями. Дым из трубы. Параллельно горизонту. Или трехтрубный крейсер? Нет, не то, но где-то рядом, где-то совсем рядом. Надо возвратиться, возвратиться… Куда? Забыл! Флотские офицеры? Духовой оркестр на разряженной барке. Китайские фонарики. Фейерверк. Военный оркестр. Тамбурмажор. Полонез. Штабс-капитан Цикламенов. Офицерское собрание! Бильярд!! Повар-китаец!!! Вот!!!»
— Ли-хуэнь!
— Ай-я-яй, дорогой Цэрен! Забыли старого знакомого. А я так вас сразу узнал. Нехорошо, ученый господин, право, нехорошо! Но я на вас не в обиде.
— Как прикажете именовать вас теперь? — спросил Цэрен.
Он припомнил повара-китайца, у которого столовался в бытность свою в далеком русском городе Владивостоке.
— Перед вами настоятель одного очень древнего буддийского храма, расположенного в уединенной долине страны Ниппон.
— Что же вы делаете здесь, в Тибете, святой настоятель?
— Э нет, так не годится, милостивый государь. Я уже достаточно пришел вам на помощь. Не стремитесь пока к большему. Спрашивать буду я… Для начала позволю себе спросить вас и о господине Цыбикове, и о господине пандите. Я хочу знать, когда и где вы познакомились с ним? Что у вас общего?
— Сегодня должна была состояться первая наша встреча.
— Вот уже несколько дней индийца и Цыбикова видят вместе. Не надо глупой лжи. Иначе не рассчитывайте на пощаду. Своих-то встреч с Цыбиковым вы, надеюсь, не отрицаете?
— Самое смешное, святой настоятель, что я говорю правду. И теперь, и ранее я сказал чистую правду об индийце.
— Прошу запомнить, — тихо сказал черный лама, — что я не остановлюсь ни перед чем, чтобы заставить вас сказать все. Мне нужно знать, что связывает вас с этим пандитом. И я узнаю это, невзирая ни на что. Пандит уже заговорил. Сейчас я только уточню у него некоторые сведения. После этого вы будете отвечать мне вдвоем. Обдумайте пока свое положение. А где теперь господин Цыбиков? И не создавайте себе сладких иллюзий. Я располагаю абсолютными методами узнавать правду. Встать! — закричал он, подымаясь из-за столика.
Цэрен встал.
— К стене!
Подошел к стене.
— Вытянуть руки!
Уперся ладонями в стену.
Черный лама быстро провел руками по его одежде.
— Можете сесть, господин Цэрен, — спокойно заметил он, не найдя оружия.
Взяв с письменного прибора ножички и тушевые иглы, он вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась. Звякнул тяжелый тибетский замок.
Цэрен быстро огляделся. Окон в комнате не было. Медленно обвел всю ее внимательным, сосредоточенным взглядом. Циновка из рисовой соломки, чайник, расписной столик, светильник, Майтрея — все. Свечка у Майтреи обратилась в тонкий столбик серого пепла. Он встал и потянулся к бронзовой статуэтке, но тут же опустил руку. Сломанный столбик пепла мог выдать. Осмотрел столик. Внимание его привлек маленький, позеленевший от времени субурган, который, как пресс-папье, прижимал бумажную стопку. Он взял его в руки и повернул основанием к себе. Тонкий лист меди закрывал круглое отверстие. На металле ни вмятины, ни царапины. Субурган никогда не открывали. Выгравированные на медной крышке скрещенные ваджры охраняли чьи-то святые останки. В центре эмблемы был мистический знак Янь и Инь, символизирующий единство противоположных начал в природе. Цэрен перевел взгляд на лампаду. Подумал, что и запах паленого может выдать. Поискал, чем бы открыть субурган. Взял со столика кисточку с острой костяной ручкой и попытался поддеть крышку. После некоторых усилий она отлетела с тихим печальным звоном. Субурган был набит можжевеловой хвоей, в которой покоились цилиндрики с молитвами. Осторожно поставив крышку на место, но не закрепив, он водрузил субурган на столик. После этого той же костяной ручкой вспорол подкладку своего халата и достал оттуда похожие на хранящиеся в субургане цилиндрики. Засунув их поглубже в можжевельник, закрыл субурган и поставил на место. Потом положил кисточку в лакированный черный пенал. Теперь можно было не опасаться обыска.
Пандита схватили, как только наблюдатели донесли, что бурятский лама вступил на мост. Связанного, с мешком на голове, принесли его в тот же самый трехэтажный дом с окнами во внутренний дворик, который стоял на глухой окраине Лхасы. Владея высокой культурой йоги, пандит, оказавшись в носилках, легко освободил руки и проделал дырку в мешке. Поэтому он знал, куда его принесли.
В комнате, где с него сняли мешок, не было ничего, кроме циновки, чайника и лампады. Его оставили здесь одного, и долго никто к нему не приходил.
«Допустим, этот мнимый бурятский лама оказался шпионом, — рассуждал пандит. — Его подослали ко мне, чтобы завлечь в уединенное место. Но зачем? Разве трудно арестовать меня дома или на улице? Что-то я не заметил, чтобы тибетская полиция практиковала тайные аресты. Тогда зачем все это? Может быть, агенты, которым поручили арестовать меня, просто поторопились? Не дождались, пока мы встретимся, пока лжелама не вытянет из меня неосторожных слов. Все это слишком неуклюже, чтобы быть правдой. Очевидно, за кем-то из нас следили и, выяснив, что мы как-то связаны, решили арестовать. В таком случае должен быть арестован и этот бурят. Наконец, последнее время мы часто оказывались рядом, а это тоже могло внушить подозрение…»
Брякнул бронзовой замок, и дверь, скрипя, отворилась.
— Здравствуйте, господин пандит. Рад вас вновь видеть у себя, — сказал, входя в комнату, лама в черной тоге.
Пандит сразу узнал его.
— Вот уж не думал, что вы станете прибегать к столь недостойным методам, святой отец, — сказал он.
— Вы тоже обманули мое доверие, господин пандит.
— Зачем вам понадобилось это похищение, эти носилки? Неужели…
— Я выдам вас китайской администрации, господин пандит, — перебил его черный лама, — если вы не расскажете мне о себе все. Не кажется ли вам, что роль агента несколько не вяжется с вашей глубокой ученостью и утонченным гуманизмом?
— Вы ошибаетесь, святой отец, я…
— Для вас я уже не лама! — повысил голос японец. — Я самурай и слуга императора! Если вы не дадите нужных мне сведений, то завтра же вас передадут в руки амбаня! Надеюсь, мне не надо объяснять, что с вами сделают китайцы?
— Не надо запугивать меня, господин самурай. Вы слишком тонкий человек, чтобы не понимать этого. Ни угрозой, ни пыткой вы не узнаете от меня больше, чем я захочу сказать. Вы же знаете, что я сам смогу остановить свое сердце. Давайте говорить как здравомыслящие люди. Однажды мы сумели договориться…
— Однажды я просто пощадил вас… Хорошо, давайте говорить как разумные люди. Мои агенты поторопились схватить вас и этого русского.
— Он русский?
— Вы знаете лучше меня, кто он.
— Я скажу вам всю правду. Этот человек слишком часто появлялся на моем пути, чтобы я мог его не заметить. Сначала я решил, что он следит за мной. Потом понял, что он выполняет какую-то миссию. Тогда я решил встретиться и поговорить с ним. Очевидно, это навело вас на его след, и вы, решив, что мы связаны, предприняли эту акцию. Она неразумна, святой отец.
— Допустим. А зачем вы решили встретиться?
— Чтобы, по меньшей мере, не мешать друг другу.
— Довольно, господин пандит! — Японец раздраженно махнул рукой. — Я по горло сыт разговорами о гуманизме. Я обращаюсь к вам, как разведчик к разведчику: мне нужны доказательства, что вы не связаны с русской секретной службой. Вот и все. Либо я получу их, либо… Мне нет дела до того, как вы именуете свою миссию, но она на этом закончится. Вы понимаете меня?
— Я не разведчик, святой отец, по крайней мере не такой, как вы, но я понимаю вас. Боюсь только, что, кроме честного слова, у меня не найдется других доказательств.
Раскрылась дверь, и в комнату вбежал молодой монах в такой же, как у японца, угольно-черной тоге.
Он что-то прокричал по-японски. Пандит разобрал только два слова: «англичане» и «сэнсэй».
Черный настоятель сразу же поднялся и, чуть наклонив голову, сказал:
