Ян Мо - Песнь молодости
— Я кое-что слышал о тебе, твое письмо получил. Жаль, что нам не придется больше вместе работать. Последнее время мне очень хотелось рассказать тебе о своей любви. Нет, уж лучше не говорить об этом… Презренные палачи лишили счастья и нас и многих-многих других любящих друг друга людей. Линь, иди вперед! Будь крепка как сталь! Отомсти за нас! Не знай ни минуты отдыха в борьбе за дело коммунизма! Желаю тебе счастья. Твой верный друг…»
Глаза Дао-цзин были сухими, она словно окаменела, превратившись в прекрасную мраморную статую. Пусть он пал жертвою и его нет среди товарищей, она не будет сидеть сложа руки и все время лить слезы! Он оправдал славное звание коммуниста, он любил ее и в последнюю минуту своей жизни думал о ней!..
Несмотря на крушение надежд, Дао-цзин в эту печальную минуту была спокойна. «Такие люди не умирают!» — думала она, и это придавало ей силы.
Весь вечер следующего дня Дао-цзин сидела около кровати в глубоком раздумье. Слезы непроизвольно струились из ее глаз. Любила ли она кого-нибудь до Лу Цзя-чуаня? Нет и нет! Она гнала от себя прочь, как дурной сон, воспоминания о своем жалком, бесплодном чувстве к Юй Юн-цзэ. Любовь пришла к ней позднее, когда она стала старше, познала жизнь, повстречала достойного любви человека и собиралась отдать ему свое настоящее чувство. Но она даже не успела открыть его. Ее любимого арестовали, враги навеки разлучили их. Всегда, в самые опасные и тяжелые минуты, у нее перед глазами вставал его образ, он придавал ей мужество. День шел за днем, год за годом… И вот, наконец, она слышит: «Он погиб». «Я, наверное, уже буду на Юйхуа…» Какой это удар! Сердце Дао-цзин сжалось. Отомстить! Отомстить за Лу Цзя-чуаня и тысячи других товарищей, павших за дело революции! Отомстить за утраченное счастье!.. Дао-цзин резко встала, сжала руку стоявшей рядом Лю и посмотрела на нее покрасневшими глазами.
— Мама, разреши мне уехать в Советский район! Я возьму винтовку… Я не могу больше…
Лю села на кровать. Наступило долгое молчание.
— Сю-лань, есть еще одно письмо. Прочитай и его. Мне тоже пришлось многое пережить. — Лю достала из-за пазухи выцветшую бумажку.
Дао-цзин взяла ее и молча углубилась в чтение.
«Мэй-сян, мои предположения оправдались: сегодня вынесен приговор. Пишу последнее письмо. Не мучайся — тебе скоро родить. Трудно придется. Береги ребенка и следи за своим здоровьем. Готовься отомстить за меня!
Моя судьба была решена не сегодня. Я давно ожидал такого исхода. Меня ждет славная смерть. Мне не трудно. Даже наоборот: я чувствую безграничное удовлетворение, что до последнего вздоха боролся за дело пролетарской революции. Мэй-сян, ты верный и жизнерадостный товарищ. Давай не будем печалиться!
Одно только беспокоит меня: твоя горячность, стремление идти вперед, пренебрегая опасностями. Революция пройдет длительный, трудный и сложный путь. Отдай себя всю без остатка народу! Окунись с головой в трудности! Никоим образом не дрогни, не сорвись на необдуманные поступки из-за моей гибели!
Если ребенок будет мешать тебе, отдай его на воспитание. В память обо мне прошу тебя назвать нашего единственного ребенка Нянь Линь[123].
Мои последние слова тебе: борись до победного конца! Закаляй себя и будь непреклонным большевиком! Смело заверши то, что не успел сделать я!
Вэнь-линь. 27 марта 1928 года».
В эту глухую ночь две женщины с одинаковыми судьбами делились воспоминаниями. Лю не скрывала слез.
— Вэнь-линь и теперь вдохновляет меня. С тех пор как он погиб и я прочитала это письмо, Сю-лань, меня перестали узнавать. Хотя я и вышла из рабочих, но раньше часто действовала неправильно, была заносчива, стремилась попасть в герои. После этого письма я образумилась и углубилась в работу. Через все опасности борьбы я пронесла его с собой, ибо оно зовет вперед. — Лю потушила лампу. — Сю-лань, мне пришлось очень много пережить, было так трудно… Погиб Вэнь-линь… Многих близких товарищей сегодня встречаешь на собрании, а завтра узнаешь, что их настигла рука палача. Ребенка мне пришлось отдать в семью одного рабочего-шанхайца. Организация была разгромлена, рабочий этот с семьей куда-то уехал. Так я и не могла найти его. Сколько раз ходила под видом странствующей торговки около того места, где жил мой малыш, пытаясь навести справки, но все напрасно…
Дао-цзин ожидала, что Лю будет плакать, но та осталась спокойной, будто речь шла о ком-то постороннем, а не о ней. Лишь губы слегка дрожали. Она хотела еще что-то добавить, но задумалась и только грустно улыбнулась. Наступило молчание.
Дао-цзин прижалась к Лю. Ее била дрожь. Она посмотрела на искаженное болью лицо своей новой матери и, охваченная глубоким волнением, спросила:
— Мама, как же ты жила все эти годы? С тех пор прошло семь лет!
К Лю вернулось самообладание.
— После гибели Вэнь-линя меня тоже арестовали. Ребенок родился в тюрьме. Три года заключения и пытки сильно надломили здоровье. Мне ведь всего тридцать три, хотя на вид можно дать и все пятьдесят, — она неожиданно улыбнулась. — А все-таки я еще, пожалуй, молода… Только не придется мне больше наслаждаться семейной жизнью. А ты, я надеюсь, будешь счастлива. — Лю стала строгой и суровой. Глядя прямо в глаза Дао-цзин, она продолжала: — Я хочу посоветовать тебе то же самое, что Вэнь-линь советовал мне: добросовестно и честно работай! Будь там, где ты нужна партии. Тебе не обязательно держать в руках винтовку, рази врага своим пером, своим умом и даже стиральной доской — она тоже оружие!
— Мама, успокойся! Я все поняла…
Глава двадцать вторая
Лю часто отлучалась. Дао-цзин оставалась дома, готовила еду, стирала, рассчитывалась с заказчиками.
Однажды после обеда Лю куда-то ушла. Дао-цзин переписала прокламацию и принялась разделывать тесто из кукурузной муки на пампушки, быстро сделала несколько штук и положила на плиту. Когда она умывала руки в тазике, за стенкой послышался стон и сердитый голос:
— Тьфу! Будь проклята такая жизнь!
Дао-цзин бросила полотенце и заторопилась в соседнюю комнатенку. Здесь, в полумраке, на кане около окна, лежал молодой человек с почерневшим лицом и длинными, отросшими волосами. У него были большие утомленные глаза, выдающиеся скулы, бескровные губы. При виде Дао-цзин он приподнялся и радостно заулыбался:
— Вы ко мне?
— Лежи, лежи. Что, болит? Пить хочешь? — участливо спрашивала Дао-цзин. Она налила из термоса чашку кипятка и дала больному. — Скоро будут готовы пампушки. Есть будешь? Отец ушел? Ничего… поправишься!
Минуту тому назад молодой человек бранился, а сейчас он не мог оторвать глаз от Дао-цзин; слезы капали на его грязную подушку.
— Сестрица, вы… вы… Я никогда не забуду вашей доброты!
Дао-цзин смутилась. Этот юноша, которому было не больше двадцати двух лет, назвал ее сестрой. Одинокий и больной, он как к родным привык к «матери и дочери», проявившим заботу о нем. Ему хотелось почаще видеть кого-нибудь из них, и он то стонал, то легонько стучал в стену, то, не вытерпев, просто звал их. И Дао-цзин всегда бежала к этому прикованному к постели человеку.
Лю и Дао-цзин снимали две комнатки в доме, где жили отец с сыном. Сын — безработный железнодорожник, отец — тоже бывший железнодорожный рабочий. Сейчас он занимался только поденной работой либо мелкой торговлей. Они влачили полуголодное существование.
Молодой рабочий — Жэнь Юй-гуй — служил кочегаром на Бэйпин-Ханькоуской дороге. Получив ожог ног, он несколько месяцев не мог ходить на работу, и поэтому администрация уволила его. Раны гноились, и юноша испытывал невероятные мучения.
Когда Лю и Дао-цзин переехали сюда, больной, голодный и заброшенный Жэнь Юй-гуй был еле жив. Но уже через какой-нибудь месяц благодаря стараниям женщин он стал поправляться. Несмотря на занятость, Лю или Дао-цзин топили ему печку, приносили горячую пищу. Отец обычно целый день не бывал дома, оставляя сыну только что-нибудь поесть, и Лю либо Дао-цзин разогревали больному пищу. Когда отцу нечего было оставить сыну, женщины кормили его, хотя и сами испытывали лишения. Дао-цзин приходилось больше заботиться о больном, так как она чаще оставалась дома, и поэтому не мудрено, что Жэнь Юй-гуй проникся к ней очень теплым чувством.
Дао-цзин посидела около Жэнь Юй-гуя и вернулась за пампушками. В это время пришла Лю.
— Какие новости? Принесла материалы? — спросила Дао-цзин.
Лю сняла старый темно-синий халат, переоделась, выпила воды.
— Мне только что передали, что Центральный Комитет опубликовал важный документ о текущем моменте. Но он еще не получен.
— Когда же он будет у нас? Так волнуешься… Ведь неизвестно, где сейчас Красная Армия… Мама, есть хочешь? Пампушки готовы. Кушай!
— Нет, я сыта. Что ты там завернула? — кивнула она на стол.
