Борис Алмазов - Атаман Ермак со товарищи
С воем и визгом прихлынула к стенам орда — тащили лестницы, вязанки хвороста, карабкались по ледяным склонам кручи, на которой стоял Кашлык, пытались арканами и баграми зацепиться за стены.
Крепость молчала. И когда первые смельчаки стали карабкаться на стены, грохнуло из всех стволов, огнем сметая штурмующих, и перед стенами, и вдоль стен.
Из поновленных башен, вдоль ряжей стены, били пищали затинные дальнего боя и подошвенного боя, а в промежутках между залпами много дальше, чем свинец и стрелы, летели кованые арбалетные болты, пробивая зараз двух-трех человек.
В дыму с воем звериным откатилась толпа нападавших. Ермак черпанул из бадейки ковшиком водицы, выпил ее ледяную, так что зубы заломило. Ополоснул закопченное лицо. И, выжав совсем уже седую бороду, сказал:
— Ну вот вам, ребятушки, и пост Великий пришел! Таких трудов, как ноне предстоит, у нас допрежь сего дня не было!
Осада началась.
Осада
Татары еще несколько раз пробовали ходить на приступ, но нехотя, словно в шутку. Скорее всего, это был приказ не о штурме, а только о подходе к стенам, с тем, чтобы казаки были в постоянном напряжении и как можно больше истратили боеприпасов.
Атаманы быстро об этом догадались. И теперь, когда всадники начинали кружить вокруг Кашлыка, сшибали их болтами из арбалетов или вообще не стреляли.
Но на стены выбегать -- приходилось, на раскатах у пушек стоять — приходилось, затинные пищали выволакивать к бойницам — приходилось, огонь и караулы держать недремно - приходилось, а силы убывали...
Ермак понял, что Карача собирается взять крепость измором. Первоначально была надежда на то, что у татар кончатся припасы, и они вынуждены будут отойти, хотя бы на время. Но припасы им постоянно подвозились, потому что Карача перенес под Кашлык свою ставку. А когда растаял снег и зазеленели увалы, стало ясно — Карача никуда не уйдет: он перенес сюда все свое кочевье.
С холма, на котором стоял Кашлык, было видно далеко вокруг. Была видна и ставка Карачи, разбитая в трех верстах от стен крепости. Было видно, как там шла обычная жизнь: пригоняли табуны дойных кобылиц, приезжали гости. В юртах отдыхали воины, которые посменно стояли у Кашлыка. Зоркие казачки разглядели однажды, как туда пригнали лесных людей. Вокруг них плотной толпою толклись воины, а потом над ними поднялись шесты с отрубленными головами.
— Видать, к нам шли! — сказал Старец и отслужил панихиду по убиенным, хоть и не были они православными. Но некому было укорять Старца в нарушении канонов православия: умерли все три священника, шедшие с Ермаком через Камень. Из присланных Москвою людей оставалось в живых не более двух десятков. В том числе и угрюмый стрелецкий голова Киреев, который вроде был, а вроде и не был — толку от него не было никакого.
Съестные припасы, привезенные Ермаком и другими казаками, ходившими за ясаком, расходовались очень экономно: только чтобы с голоду не умереть. Но и они подходили к концу.
Пришел апрель. Вздулась, грохнула и покатила на синих волнах льдины река, заплескала волной в берег.
— Эх, — вздыхали казаки. — Сейчас бы на стружок и айда гулять по Иртышу да по Оби-матушке, а там — Печорским ходом в Москву.
И говорили о том, что Печорский ход — самый надежный! Что там самая верная дорога.
Только до этой дороги было не добраться.
— Вынесла девица соловья в клетке в сад, полетел бы он в небо высокое, да клетка держит, — вздохнул Гаврила Ильин.
— А ты — свисти! — посоветовал Ермак. — Соловей! Все веселее будет!
Свистеть не свистели, а пели много. Татары с удивлением слышали, как из крепости каждый седьмой день слышится стройное пение, а однажды оно продолжалось почти всю ночь.
— Иса-пророк воскрес, — объяснил мулла. — Они празднуют воскресение Исы.
Долгая осада притупила ненависть. Если в начале приступа воины пылали злобой, то теперь им больше всего хотелось домой, в свои кочевья. Прежде им хотелось отомстить этим бородатым пришельцам за го, что они пришли сюда и стали требовать с них, с воинов, ясак, как будто они вонючие остяки или вогуличи... Но теперь, когда шла эта бесконечная осада, а вогуличи и остяки разбежались, Карача начал такие поборы в татарских улусах, что воины стали не поговаривать, а роптать, мол, Ермак брал много меньше... И не надо было воевать — жили бы дома.
И даже жалели, что пробили днища у стругов, и долго кричали об этом казакам.
— А если бы чуть отступить — прорвались бы они к стругам и уплыли из Сибирского ханства, а мы бы домой пошли!
И такие разговоры ширились, несмотря на то что Карача нескольких «болтунов» приказал забить насмерть палками. Но разговоры только усилились, правда, говорить стали осторожнее — только между своими. И там, где никто из слуг Карачи не мог подслушать и донести. А такое место известно где — в дозоре.
Два пожилых татарина, лежа в секрете караульном, излили все свои горести и сомнения друг другу, без опаски быть подслушанными — до Ермака было в десять раз ближе, чем до Карачи.
— Вчера приехала жена, — говорил один, — вокруг ставки овцы все вытоптали — надо на новое место перегонять — а кому? Бабам и волков не отогнать!
— Тут свои хуже волков! — поддакнул второй. — Ко мне три раза приходили. Одни — от Кучума, другие — от Сеид-хана, третьи вот от Карачи — я спрятаться не успел! «Иди — воюй!» А чего мне воевать? Сроду воевать не любил! Вот, пригнали сюда! У меня все ловушки пропали! Сейчас нужно с пчелами возиться, а тут — «Иди — воюй!» За кого?! Все трое пришли, все трое ханы! Был Едигер-хан — вот это был законный хан, Кучум его убил — тоже один хан был! А теперь целых три и все ханы! И все друг с другом воюют...
— Ермак, который в Каш лыке сидит, — тоже хан! — сказал первый. — Мне верные люди говорили!
— Да ты что! Он же русский!
— Никакой он не русский. Он по-кыпчакски говорит. А потом, сам посуди: он ни одного татарского мурзу не убил! А Маметкула-хана пленил и с таким почетом принял, будто это его брат родной! Таурзака как принял! А мне верные люди говорили, когда Маметкула брали, человек Ермака старику сказал, что это Сеин Бахта Тагин кочевье Маметкула русским указал.
— Да-да-да... Я это слышал.
— А старик спрашивает: «Кто вы, добрые люди?» А он и говорит: «Казак — сары!» Понял?! Кыпчаки западные!
— Да-да-да... Ай-ай-ай... — прицокивал языком его слушатель.
— И я думаю — этот Ермек не простого рода!
— Ер-мек — «утешитель», значит?! Так?
— Я не знаю, что и думать, но выходит, что так.
— Так, может, он и есть настоящий князь Сибирский?!
— Я этого не говорил! И ты этого не говорил!..
Они опасливо заозирались.
— Слушай! — все-таки не выдержал тот, который сокрушался о пчелах. — Так, может, он и есть законный хан? Почему его так все боятся и никак не могут победить?!
— Я этого не говорил! И ты этого не говорил!
— Ну скажи мне, как брату...
— Не скажу — и трава имеет уши!
Уши имела не только трава. В нескольких шагах от караула лежал, затаившись, Якбулат-ермаковец. Не первый раз он слышал такие рассуждения о Ермаке среди татар. Потому что почти каждую ночь ходил из Кашлыка в разведку, ужом проползая мимо беспечных караулов, в которых сидели, как правило, пожилые татары, насильно приведенные сюда воинами Карачи, — ополченцы.
Якбулат, Сарын, Шерга, Алим и другие ермаковские станичники почти еженощно доползали до ставки Карачи, добирались до самой его белой юрты... И теперь уже знали каждый бугорок, каждую ложбинку вокруг Кашлыка, исползав всю местность вдоль и поперек. Частенько они приносили в крепость еду, потому что голод в Кашлыке стал ужасающим. Подошла к концу даже сушеная конина, которую мелко крошили и заваривали кипятком. На день давали по чашке такого отвара. Но и эта пища кончилась.
В середине июня умер Старец. Ермак, который с ним делил землянку, в ту ночь спал на воле, прямо у стены. Лето вступило в полные права... И утром удивился, когда проснулся сам. Обычно его будил и ставил на молитву неугомонный Старец. Ермак спустился в землянку. Окликнул:
— Дед... а дед...
Старец лежал на нарах, укрытый тряпьем. Ногти па босых ногах его уже почернели. Глаза были открыты.
Ветерок шевелил невесомую бороду старика, когда собрались казаки на панихиду прямо посреди крепости. Ермак читал отходную, жалея, что нетвердо знает слова молитвы. В скрещенные руки Старца вместо свечи, которых давно не было, вложили веточку полыни.
— Прими Господи душу новопреставленного раба Твоего, имя его Ты сам ведаешь...
Застучали комья земли по гробу, встал посреди крепости сосновый крест. Вот и нет Старца...
— И мы скоро за ним! — сказал Мещеряк, когда собрались атаманы в опустевшей Ермаковой землянке.
— Чего делать будем? — сказал Ермак.
