Степан Злобин - Степан Разин
Уже через месяц черкасские перестали впускать на торга больше полсотни кагальницких казаков зараз. По ночам совсем никого не впускали в ворота, сидели, точно в осаде. Но, не впуская к себе кагальницких, они не отгоняли людей, приходивших из верховых станиц, хотя у самих было голодно.
Сделалось людно. Голодные шли в войсковую избу проситься в набег на татар. Корнила их отклонял от войны; если видел, что кто-то из казаков может влиять на других, того приручал: давал ему хлеба, которого было довольно у старого атамана по тайным ямам в степях, где паслись овцы, давал и овец.
– Казак казака выручай. Сыто станет – вы мне отдадите. Весь Дон накормить не смогу, а доброго атамана в беде не покину, – ласково говорил Корнила.
До Разина дошел слух, что между понизовой старшиной идут раздоры, что Самаренин и Семенов требуют созыва круга для выборов нового атамана, но Корнила не хочет уступить атаманства. Говорили, что в Черкасске уже достраивают вместо сгоревшей новую церковь, раздобыли где-то попа и хотят ее к рождеству освятить.
Разин призвал и себе Прокопа. С тех пор как Наумов признался, что рыбак его уговаривал не оставлять под Симбирском крестьянское войско на растерзание боярам, Степан стал ему особенно доверяться. Прокоп казался ему умным, хитрым и преданным человеком. К тому же он мог в Черкасске найти приют у казаков, близких к Корниле...
– В Черкасск не страшишься, рыбак? – спросил его Разин.
– А что мне страшиться!
– Значные силу там взяли. Наши все тут. Домовитым в Черкасске теперь раздолье, с легкой руки Семена Лысова...
– А я, братка, всем домовитым своек. У них дворы да хоромы, а у меня ни кола. Чего им со мною делить! – удало сказал Прокоп.
– А ну схватят тебя?
– Устрашаться, Степан Тимофеевич, не посмеют! – возразил убежденно рыбак. – А пошто мне в Черкасск? – удивленно спросил он.
– Разведай, чем пахнет у них. Погостишь, знакомцев былых повидаешь... В новой церкви помолишься богу...
– Ничего ведь они не откроют мне. Что тайно, то кто же мне скажет!
– Пес с ним, с тайным! Нам хоть явное ведать! – сказал Степан. – Ступай-ка на праздник туда, поживи да послушай, о чем там народ говорит.
Прокоп поехал.
Астрахань наконец прислала к Степану посланца – деда Ивана Красулю. Белоголовый старик в сопровождении сотни астраханских стрельцов и казаков приехал в Кагальник. Они навезли балыков, икры, семги, соленых арбузов, калмыцкого сыру да, помня, что любит Степан, дикого вепря...
Старик Красуля смотрел на атамана по-мальчишески задорными, молодыми глазами.
– Всю жизнь хотел попасть на казачий Дон, – говорил он. – Раз из Москвы убежал из стрельцов. Поймали, плетьми отлупили, на Олонец за побег послали служить. Я год послужил да опять дал тягу... Опять поймали, еще того пуще драли, да и в Яицкий город упекли... В Яицком городке я оженился. Хозяйку, робят не кинешь, надо кормить, поить. Стал я примерным стрельцом. Десятником сделали, в Астрахань отослали за добрую службу. А думка про Дон все жива. Вот и любо мне ваши казацкие земли видеть! – весело говорил он. – Жизнь прожил, а Дону не пил!
Разин приветил старого. Алена Никитична захлопоталась, принимая гостя: пекла пироги, варила, жарила – не посрамить казачек перед стрельчихами. Иван Красуля рассказывал об астраханском житье: рыба ловилась не хуже, чем при воеводах, татары кочевали вокруг города, пригоняли скот, привозили плоды.
Старый Красуля отечески сетовал Разину:
– Как тебя угораздило! Не воеводское дело стрять в сечу. И без тебя хватило бы ратных людей – неразумно дитя-то нашелся!
– Да пушки отбить, вишь, хотел! – объяснил просто Разин.
– А на что тебе пушки без головы! Воеводское дело: выбрал пригорочек али курган, забрался повыше да посылай вестовых казаков к есаулам: тот туды подавайся, тот тут заходи, ты тому пособи, на право крыло навались, тот пехоту веди из засады... А самому-то пошто!..
– Ладно, дед Иван, за науку спасибо! – весело подмигнул ему Разин. – Я более уж так не стану!
Красуля расхохотался.
– И то, я, старый дурак-то, учу! Кого научаю?! Да, может, в том сила твоя, что горяч... Воеводы-то все ладом-чередом, а покуда в седле ты сидел, устоять на тебя не умели! И то слава богу, что ныне цела голова, а там бейся, как праведно сердце твое повелело, от великой души атаманской!
Потом сели за стол, Алена поднесла старику чарку, пригубив сама. Красуля поцеловал ее в губы, выпил чарку и низенько поклонился.
– Мне бы эку жену – никуда бы в поход не ходил! – сказал он, утирая ширинкой свою белую бороду.
Степану не терпелось поговорить по-настоящему о делах, но старик упорно отстранялся от разговора.
– Не люблю я терпеть, когда в чарку чего не надо мешают! Вино – благодать господня: в нем радость и смех. А градские да ратные дела смеху не любят.
Когда уже кончилось угощенье, дед Иван начал плести чепуху, опьянел и стал клевать носом. Званные к столу есаулы поразошлись, остались Разин, дед Черевик и Красуля. Разин сказал деду Панасу устроить Красулю на ночь, но тот протрезвевшими, молодыми глазами со смехом взглянул на него.
– Неужто ты мыслил, Степан Тимофеич, я вправду упился? Да что ты! Куды же такой срам! Али я к тебе не послом приехал?! Не знаю я твоих есаулов, Степан Тимофеич. Кому ты верою веришь, тому сам после скажешь, я – лишь тебе, с глазу на глаз.
– А дед Панас? – кивком указал Разин на Черевика.
– Сей человек – видать: человек! – ответил Красуля. – Я его вижу до самого сердца. Он весь на куски был порублен в битвах, да сызнова сросся. Жизнь у него прожита. Ему кривда к чему бы?
И Красуля трезво и просто повел рассказ обо всех астраханских делах:
– Дворянское семя мы под корень порубили. Дружку твоему князю Семену пришлося усечь-таки голову: тайные письма писал на Москву да к донским домовитым.
– Корниле? – спросил Степан.
– Михайле Самаренину да Логинке Семенову – атаманам. А велел им своих казаков собрать да прислать будто в помощь нам, а с ними хотел ночью напасть и побить астраханску старшину. Хошь ты не велел его трогать, а после такого письма усекли ему голову.
– Ну что ж, коли сам напросился! – сказал Степан.
– И старец митрополит Иосиф народу грешил, – сообщил Красуля, – боярские письма к народу читал. Как слух прошел, что тебя под Синбирском побили, так они и взялись с двух сторон.
– Митрополита казнили? – спросил Разин.
– Казнили же. Не устрашились и сана.
– Туды и дорога.
– Ну, что же сказать еще? Хлеб ведется. Голодными не сидели, благо рыба в сей год далася. Народу из-под Синбирска к нам добре сошлось. Ныне всех языков на торгу: мордовцы, чуваши и черемисы... Полки наряжаем из них к походу.
– А есть ли добрые атаманы у вас, чтобы самим, без меня, под Синбирск ударить, кабы я войско надумал вести с другой стороны? – осторожно спросил Разин.
– Ить как не найтись, Тимофеич! Время нынче такое: кому народ повелит атаманом быть, тот поведет. Когда укажешь, то атаманов найдем... – Красуля задумчиво замолчал. – А я, старый, тебе скажу: не споловинить бы сил понапрасну! – предостерег он. – Ведь воеводам так легче побить нас, когда будем врозь! Чего ты надумал, коли не в тайну?!
– Неверно ты судишь, Иван, – возразил Степан, пропустив вопрос старика, – ведь народ лишь опоры ждет в казаках. Покуда мы на Тамбов не пришли, дотоле тамбовский мужик не встанет; мы от Тулы далече – Тула ждет да молчит. А пришлем туда, в город, хоть сотню лихих казаков – глядишь, и народ поднялся, из сотни и тысяча стала!.. С двух сторон подниматься в поход – тем нам силу не половинить, выходит – двоить...
Красуля качнул головой, еще не сдаваясь.
– Семь раз примерь, Тимофеич! Время еще у нас до весны осталось... Подумай еще... Я мыслю, и Федор-то Шелудяк смутится, когда ему экую весть привезу...
– Пусть Федор наедет сам ко мне, потолкуем, – сказал Разин.
– Не ждали, Степан Тимофеич, таких твоих мыслей, а то бы собрался Федя, приехал бы сам, – задумчиво произнес старик. – А мой тебе все-таки добрый совет: по весне к нам сбирайся. Покуда мы Астрахань держим, Царицын от нас никуды не уйдет – значит, низовье все наше... По Волге ходить нам бывалое дело, а знамый путь – полпути, Тимофеич. Казански татары к нам слали гонцов: обещают навстречу идти к Синбирску, а там и на Нижний вместе.
– Знаю, были и у меня из Казани, – подтвердил Степан.
– Пушек у нас маловато. Ну, не в первый раз – с бою возьмем... Вот еще, Тимофеич, селитру нашли мы на Ахтубе. Копаем да тайно возим. Серу татары в степи нашли, продают нам – знать, с порохом будем... К тебе у нас все приклонны... Василий Лавреич-то помер в покров...
– В покров?! – перебил Степан.
Он впервые слышал о смерти Василия Уса и вдруг устыдился, что сам даже и не спросил о нем, о его здоровье, но в то же время словно почувствовал облегченье: ему все время было горько сознание, что Василий считает его нарушителем клятвы, данной при первой их встрече в лесу.
