Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк
Почему так? Вот встает вода, видишь воду. Вот падает вода, опять видишь воду. Кенилля…
Сердце сосало.
Зачем новые земли, новые острова, зачем казенка, в которой аманат стонет, зачем жирный олешек, сендуха, пузатая буса, диковинная трава бамбук, колючая соль на камне, зачем берега Апонии? Зачем Селебен – гора из чистого серебра? Зачем толстые рыбы, пугливый зверь, шорох дождя, звезды в небе, сумеречные ламуты на воде?
Ах, Кенилля… Может, тут бежала – от балаганов… Руки вытянув, бежала, птичкиным высоким голосом окрикивала дитё… «Явалет!» – окрикивала, зная уже: слаба, никак не добежит, ужасная волна встает за спиною. «Явалет! – окрикивала. – Дите!.». И, оборачиваясь, видела встающую за спиной ужасную волну, видела камни бывшего дна, краб сердито помавал клешнями, рыба, смутившись, хвостом колотила по дну, а за спиной – эта огромная, выше неба, выше туч, все затмевающая ужасная волна…
Так не бежать, может? Не в беге, может, дело? Не в рвущемся дыхании, не в неистовом нетерпении, не в новых звездах над головой?…
А в чем тогда?
Дым.
3
Посыпались камешки. Кто-то подошел, тяжело опустился рядом на камень. Глазом косо без удивления увидел – Похабин. Перекрестился, и вдруг, не узнавая себя, выдохнул:
– Похабин!… Как там узнаю Кенилля?… Ведь не крещена, не знакома с Богом!…
Похабин пожал круглым плечом, подтвердил:
– Наверное, не узнаешь.
Еще кто-то подошел. Голос неукротимый:
– Неверие – зло. После шведа, может, главное. Захочешь – узнаешь, Иван. Я своих денщиков всех узнаю. – Подумав, маиор добавил утешительно: – Военным артикулам научу тебя.
Иван не ответил.
Сердце сосет, море под ногами, дым, сумерки, звезды в небе.
Спросил:
– Как вы здесь?
– За тебя боялись.
– Хотели же уйти в Россию?
– Только с тобой уйдем.
Вздохнув странно, Похабин наклонился к Ивану. Так близко, что пахнуло на Похабина от Ивана жаром.
– Ты весь пылаешь, – сказал.
Иван не расслышал. И не мог расслышать. Ткнувшись пылающим лбом в плечо Похабина, в отчаянии спросил:
– А вдруг узнаю?…
Ответа не ждал.
Какой ответ, если всюду ночь? Но Похабин ответил:
– Ты, барин, встань. Пойдем с нами. Это в тебе сейчас жар говорит. Ты болен, и не спал сколько! А нам еще в Россию идти.
Ничего как бы особенного и не сказал, но прозвучало значительно. Чего, дескать, барин? – прозвучало. Ну, чего теперь? Кто, дескать, такое может знать, кроме Господа? Но уж если сошлись в этом миру, то в том, может, и не такое случится.
Часть V. Черный монах
Январь 1731 – ноябрь 1742 гг.
Река времен в своем стремленье
уносит все дела людей
и топит в пропасти забвенья
народы, царства и царей.
А если что и остается
чрез звуки лиры и трубы,
то вечности жерлом пожрется
и общей не уйдет судьбы.
Г. ДержавинГлава I. Ночной посланец
1
Человек думного дьяка Матвеева прискакал в Крестиновку ночью.
Ржали лошади, злобились тощие кобели, в метельной мгле метались огни фонарей. Подойдя к окну, Иван продышал туманное пятно во льду, волшебно утолстившем стекло, сонно поежился.
Зима.
Глухо, как на Камчатке.
С тех пор, как указом императрицы Анны Иоанновны за трудный поход, учиненный еще по приказу покойного императора Петра Великого к островам, лежащим в некоторой близости от России, Крестинину-младшему были возвращены некоторые деревеньки, отобранные когда-то у его отца, он жил в Крестиновке, в небольшой деревеньке, совсем утонувшей в снегах. Речку сковало льдом, сугробы нанесло выше крыш. Деревенский дурачок, обычно ночевавший по дворам, теперь облюбовал новое место – при крошечной церкви. Дурачка не гнали. Сходясь на расчистке дорог, крепостные не мало дивились тому, как много выпало в Крестиновке снегу! Но еще больше дивились хозяину, сыскавшемуся неожиданно для всех.
Раньше про хозяина ходили всякие слухи.
Одни говорили, что еще малолетним умер несчастный барин Ванька Крестинин в Сибири, жестоко высланный туда вместе с родителями, другие говорили, что барин не умер, а просто слетел с ума, сильно спивается, и даже не в Сибири, а в сыром Санкт-Петербурхе. А кто-то наоборот видел барина Ивана живым и веселым, но только в Москве – якобы услужает большому дьяку. Но все равно говорили, что если и жив несчастный барин, то весь в беспутстве, в пьянстве, весь в нищете.
И вдруг – на!
Приехал осенью с целым обозом, приехал не пьяным Ванькой, а совсем не пьющим барином господином Крестининым в богатой бобровой шубе, рядом шагал плечистый слуга рыжий Похабин с варначьей рожей и с ножом на поясе; в санках валялась медвежья полость ровного белого цвета. Значит, поняли, увидев полость, есть на свете и такие медведи – шкура истинно оказалась белой, не перекрашенной. И еще странно: хоть держался хозяин строго и ни разу не был замечен ни в каком, даже в самом малом подпитии, крепостные, увидев белую медвежью полость и варначью рожу Похабина, все равно почему-то сошлись на том, что проюрдонит барин свои деревеньки.
Ну, обязательно проюрдонит.
Вот зачем, спрашивается, везти в затерянную в лесах усадьбу несколько сундуков книг да кучу бумаг, которые барин называл маппами? Не в канцелярию же приехал, в самом деле! Нет, нет, шептались, теперь дело ясное, проюрдонит барин свои деревеньки.
– Федька! – крикнул в темноту Иван. – Кто там?
– Человек от думного дьяка Кузьмы Петровича, – зевая в кулак, выступил из темноты, спал за стеной, сонный Похабин. Вот сонный не сонный, а успел перекликнуться с конюхом. Переминаясь босиком на холодном полу, прижал большие руки к теплому обогревателю изразцовой печи, потом поправил свечу на светце, железном треножнике, поставленном у дверей, объяснил подробнее: – Человек с личным пакетом от думного дьяка Кузьмы Петровича. Сил нет, как замерз. Отправили его во флигель, он с ног валится. Что пытать полумертвого?
Добавил рассудительно:
– Если уж прибыл, никуда не денется. Назад из Крестиновки не ускачет, все дороги густо перемело, а умереть не дадим. Даже не знаю, как доскакал до нас человек, в наши-то апеннины.
– В апеннины? – вытаращил глаза Иван, но вовремя вспомнил, что любопытный не в меру Похабин все схватывает на лету. Чаще неверно, зато крепко. Иван однажды и такое видел: стоит Похабин перед столом и водит толстым пальцем по разостланной по столу маппе – никак не может поверить, что мелкие точки на бумаге и есть острова, по которым сам ходил.
И сейчас вот.
Услышал ненароком непонятное слово пенаты, вот и употребил – по своему.
– В Камчатку сошлю, – сказал Иван сурово. – Не в Апеннинах живешь, на родине!
– Да какая ж Крестиновка родина? – изумился Похабин, часто моргая и, наверное, по-своему понимая и это слово. – Деревенька как деревенька, как многие другие. Мхи да болота, ну еще лес.
– Мхи да болота, – передразнил Иван. – Это и есть родина, дурак. Разве не щемит сердце?
Накинул сюртук, набил трубку. Выдохнул:
– Человека думного дьяка, как обогреется, приведи в гостиную. Горячий пунш приготовь. Горячие закуски. А мне подай воды клюквенной.
Не спеша умылся под рукомойником, потер лоб ладонью.
Сны замучали. В последнее время часто просыпался с криком: «Поть-поть!» Снилось, что гонит мохнатых собак по заснеженным берегам тихой реки Уйулен. Горячо билось сердце. А то снился друг сердешный нымылан Айга сразу со всеми своими шишигами. А то так и ужасная водная волна, идущая на берег, все сметающая перед собой…
К чему такое?
Вздохнул.
Долго не был в России.
Так долго не был в России, что успели за это время почить в бозе два императора и одна императрица. Сама жизнь стала другой. Сумрачно подумал: если высота башни измеряется собственной тенью, то величие людей – прежде всего их завистниками. Император Петр Алексеевич, пусть Усатый, многих научил понимать, что все люди – люди. Строг был, жесток, но умел отыскивать помощников. Не гнушался никакими простыми людьми, имели бы голову. Говорят, например, что господин Девиер, бывший генерал-полицмейстер Санкт-Петербурха, прибыл в Россию не как-нибудь, а обыкновенным юнгой на португальском корабле; а первый генерал-прокурор Сената господин Ягужинский в свое время пас в Литве свиней; а бывший вице-канцлер Шафиров вырос не в роскоши, а проводил дни в лавке простым сидельцем… И одни разве они?
Вздохнул, прислонясь лбом к промороженному окну.
Вернувшись с Камчатки, действительно как в другую страну попал.
Где многие люди, которые отбрасывали такие густые тени? Один жестоко казнен, другой выслан, третьего вообще след простыл. В возрожденном Тайном приказе не ведут никаких бумаг. Все стоит на доносах. На какого человека укажут, того человека и берут. Поговорили с человеком и исчезает человек, будто его никогда и не было.
