Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович
Он всесторонне обдумал свою идею, и она показалась ему блестящей. Он бросил локти на стол и горячо, вкладывая в слова весь свой темперамент, стал рисовать перед Никитой заманчивые картины. Что может быть мужественнее такой борьбы?! Если тореро выходит против быка со шпагой, в окружении пикадоров, капеадоров и бандерильеро, то Никита ведь идёт на него один, с голыми руками! А уж испанцы сумеют оценить по заслугам его мужество!
— Пойми! Ты будешь самым мужественным человеком на земле! Слава! Большие деньги! Тысячи поклонников, влюблённые женщины!
У Никиты загорелись глаза. «А ведь я могу. Валерьян Павлович организует всё как надо. С ним меня никакой Александров не посмеет обмануть».
Мысль о том, что не таким путём следует испытывать мужество и силу, отошла в глубину сознания, перестала тревожить с прежней силой.
Авторитет и одержимость Коверзнева сделали своё дело — Никита согласился. А Коверзнев, глядя на Никиту, но не видя его, упрекнул себя: «Ты нарочно бежишь от Нины, чтобы своей любви устроить испытание временем?»
На другой день Коверзнев дал три телеграммы — две в Петербург: Нине и Джан — Темирову, и третью — в Мадрид, Безаку. А через неделю борец Уланов со своим импресарио покинули Москву. А ещё через сутки Никита с любопытством смотрел на игрушечные домики, цветущие фруктовые сады и островерхие кирки, проносящиеся за окном; мимо прогрохотал мрачный Берлин, оставив в памяти фигуру какого–то Михеля в халате и колпаке с кисточкой, стоявшего на каменном балконе; промчался Кёльн с высоким собором; ночью полыхали бельгийские доменные печи, а утром показались парники и огороды, поля и прямые дороги, обсаженные деревьями, — это была Франция; Парижа они не увидели; потом перед глазами поплыли зелёные холмы, горы, поросшие соснами, огромная равнина, высушенная испанским солнцем, а за ней, на возвышенности, сложенный из белых кубиков Мадрид.
На Северном вокзале их встретил Безак в пробковом шлеме; зелёный клетчатый сюртук и резкие движения, от которых развевались фалды, делали его похожим на кузнечика. Он забрасывал их вопросами, жестикулировал.
Дорога шла в гору, позади остались Ботанический сад, обсерватория… Безак дёргался словно марионетка, торопливо объяснял Коверзневу:
— Музей Прадо… Потрясающий Веласкес… Мурильо, Гойя, Греко, Рибера, Сурбаран… Мы едем по Прадо — Реколетос‑Кас — теллана… Смотрите, какая ширина… Я люблю Невский, но что Невский рядом с этим бульваром?! А музей Прадо…
Никита, разбитый после дороги, ошеломлённый увиденным, почти со страхом смотрел на мраморные фонтаны, памятники, подстриженные деревья. Ему стало тоскливо от этой пышности, он ничего не мог запомнить из того, что говорил художник. «Фламандцы, нидерландцы, итальянцы», — звучали в его ушах слова, а Безак продолжал хвастаться, словно всё это принадлежало ему:
— Справа — Парк эль Ретиро… А вот это площадь Канова — са… Это — Биржа… Вот мы и приехали на улицу Алькалы… Это — Новый город…
Было нестерпимо жарко, хотелось спать, и Никита очень обрадовался, когда они очутились в прохладном отеле. Помывшись, они спустились в ресторан и плотно пообедали, запивая пищу виноградным вином. Под окном раскинулась площадь Пуэрта дель Соль, на которой лучами сходились улицы. Улицы были белыми от солнца, и на противоположной стороне площади все окна магазинов были защищены маркизами, а некоторые даже прикрыты жалюзи. Здесь царствовало солнце, и Леонид Арнольдович сказал, что «солнце» по–испански называется «соль». Значит, это площадь Солнца… Одно из зданий, расположенных против отеля, напомнило Никите Николаевский вокзал в Петербурге. Захотелось домой…
Он не пошёл знакомиться с городом и остался один в номере. От голосов газетчиков, звона трамваев, сигналов автомобилей у него гудело в голове, и он долго не мог уснуть. А когда проснулся, оказалось, что на улице вечер, и Коверзнев с Безаком ждут его. Они вышли на величественную улицу, освещённую яркими огнями, и прошли сначала на Пласа де Ориенте, в Старый город, и Безак показал им главный дворец, окружённый сорока четырьмя статуями испанских королей, и сказал, что за парком находится река Мансанарес. Потом он провёл их мимо Оружейной палаты, Оперы и ещё мимо каких–то двух театров. Когда они проходили по узенькой улочке, Никита услышал звуки гитары и увидел на балконе девушку. Ему захотелось остаться здесь, надоели яркие огни и шум, но Безак обещал показать тореро. Эти тореро отирались подле кафе на Пуэрта дель Соль, как петербургские шалопаи отирались на Морской подле ресторана «Вена», и они не произвели на Никиту никакого впечатления; они походили на опереточных красавцев, и у каждого из них была косичка, называемая, как пояснил Безак, колетой. Колета для тореро так же характерна, как бицепсы для борца, добавил он.
— Но это ещё не настоящие тореро. Это как бы наши «яшки». Зайдёмте в кафе и увидим чемпиона, или — по–матадорскому — «примо эспаду»; это знаменитый Альваро Ховальянос… «Примо эспада» — это значит «первая шпага»…
Альваро Ховальянос не походил на шалопаев с улицы, хотя и у него была косичка. Он был в европейском костюме, и на пальцах его сверкали перстни. Красивая фетровая шляпа лежала на столе рядом с длинной оплетённой бутылкой. Через всю щёку «эспады» розовел свежий рубец, напомнивший Никите о директоре Потешного сада. «Зачем я приехал сюда, — подумал тоскливо Никита. — Здесь свои законы борьбы, и на черта я сдался испанцам?»
Безак познакомил их с Ховальяносом, Коверзнев достал из брючного кармана яркий номер «Гладиатора» и при помощи художника объяснил, что он редактор этого журнала и напишет статью о «примо эспада». Матадор любезно поблагодарил его, налил всем вина. Рассмотрев Никитины портреты, внимательно поглядел в его глаза; во взгляде его было холодное любопытство. Потом он представил русских своим друзьям и подробно рассказал им о Никите. Все полезли жать руку русскому борцу, чокаться. Пока они разговаривали, с трудом понимая друг друга, Леонид Арнольдович зарисовал «эспаду» в свой альбом. Коверзнев обещал, что этот портрет он поместит в «Гладиаторе». Ховальянос же любезно пригласил всех на завтрашнюю корриду.
Коррида захватила Никиту, но не понравилась ему своей жестокостью. Огромный бык сразу же вспорол живот одной из лошадей, погнался за другой, поддел её на рога и швырнул через себя, сбросив с неё пикадора. Третий пикадор, целясь пикой в быка, старался направить к нему лошадь с завязанным глазом так, чтобы она не могла увидеть разъярённого зверя. Но это чуть не стоило ему жизни — пика переломилась как щепка, и пикадор с закованными в железо ногами вылетел из седла. Зверь было бросился на него, но на арену выскочил Ховальянос и взмахом плаща отвёл его в сторону. Пока бык, привлечённый запахом крови, гонялся за первой лошадью, за которой волочился клубок кишок, служители унесли раненого пикадора и засыпали песком пятна крови. Одна из лошадей, из которой торчали кости, билась в агонии; подбежал служитель и прекратил её мучения ударом ножа. На арену выехали новые пикадоры, бык торжествующе проревел и бросился им навстречу. Над манежем раздавались треск ломающихся пик, тяжёлые удары от падения тел, крики раненых лошадей. Пахло навозом и кровью. Узколицый пикадор взлетел в воздух вместе с лошадью…
Альваро Ховальянос всё время стоял у барьера с двумя другими тореро и, не глядя на арену, разговаривал со своими поклонниками. И лишь когда очередь дошла до пеших бойцов, он кончил разговор, но ещё несколько раз оглядел огромную чашу цирка. Один из его помощников вонзил бандерилью в шею быку, животное взревело, но этого, видимо, было мало. Новая бандерилья окончательно вывела зверя из себя, и вот тут–то Ховальянос пружинистым движением выскочил из–за барьеров, взял из рук слуги палку с красной тряпкой (как объяснил Коверзнев — мулету, которой тореро отвлекает внимание быка, чтобы скрыть свои манёвры) и шпагу. Он подошёл к ложе президента, сказав ему что–то, бросил шляпу своим друзьям и направился к быку. Красивый, смелый, в яркой одежде, он шёл медленно, уперев мулету одним концом в живот, и размахивал шпагой. Бык словно испугался дерзости человека, стоял неподвижно. Тогда Ховальянос взмахнул плащом перед глазами животного и отвёл его нападение мулетой. Трижды он проделал эту комбинацию, каждый раз благополучно уходя от рогов зверя, потом повернулся к нему спиной и, подняв руку, пошёл навстречу обрушившимся на него аплодисментам.
