Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович
— Больше не можем. Приходите завтра в три часа на репетицию, заключим договор, получите аванс.
Насторожившись, Никита спросил подозрительно.
— Это как — на репетицию? Чтобы вечером этого же быка уложить?.. Нет, так не выйдет. Одного и того же быка два раза не уложишь… Это уж… извините…
Александров почесался шрамом о костяной набалдашник трости, вздохнул:
— Менять каждый раз? Нет!.. Это не входило в наши расчёты…
Насупившись, видя, что теряет заработок, Никита сказал сердито:
— Вы хоть у кого спросите… Каждый борец вам скажет…
— Ну хорошо… Завтра в три часа.
Когда Александров ушёл, Никита в расчёте на будущие деньги заказал ещё один обед и, наконец–то насытившись, вышел на улицу. Медные солдаты, стоящие под копытами «белого генерала» Скобелева, казалось, целились в плывущую по Тверской толпу. Окна в генерал–губернаторском доме словно были вырезаны из синей бумаги; в стальном небе расплывались перистые облака; закат розовел… Никита долго бродил по бульварам и узким улицам, застроенным новыми особняками, и наконец вышел к университету, облокотившись на каменный парапет, долго смотрел на тёмный пустой манеж.
На другой день манеж окружала толпа, у кассы стояла очередь, а на Никиту с афиши глянул его двойник в помпезном костюме матадора. Несколькими минутами позже, выйдя на сцену и окинув взглядом огромное помещение, заполненное безликой пятитысячной толпой, Никита почувствовал, что его охватила дрожь. Стараясь уверить себя в том, что он не волнуется, он объяснил это холодом.
Толпа зашумела, заколыхалась.
— Ведут, ведут!
Но на Никиту вид упирающегося быка подействовал успокаивающе, дрожь исчезла, мышцы стали упругими; бодрые звуки «Марша тореадора» напомнили о прежних победах.
Бык натягивал цепи, сопротивлялся — казалось, он боится Никиты. От ударов его копыт задрожала сцена, он протяжно взревел.
И вдруг Никита похолодел — бык был тот же самый, которого он сегодня положил в присутствии всей администрации. Это был верный провал. Борец растерянно оглянулся по сторонам, но Александрова нигде не было видно, служители, отпустив цепи, ретировались со сцены; почувствовав свободу, животное обвело дикими глазами огромную галдящую толпу, увидело одиноко стоящего человека и бросилось на него. Никита взмахнул малиновым плащом, отвёл удар тяжёлых рогов в сторону, избежав смерти. Теперь он сосредоточенно следил за животным, ловким взмахом яркого плаща снова проводил его рога мимо себя.
Бык начал носиться за ним по сцене, зверея всё больше и больше от неистовых криков и слепящих прожекторов. Никита играл плащом, отступал, делал неожиданный шаг в сторону, падал на колено. В голове билась лихорадочная мысль: «Во второй раз его положить невозможно. Из–за их жадности я приму смерть».
Взмах плащом, разъярённый бык проносится мимо, почти задевая Никиту, крепкие рога врезаются в макет испанского дворца; бык мотает головой, сошвыривает с них раскрашенный лист фанеры.
Толпа неистовствует.
Новый взмах, бык бросается на ненавистный ему красный цвет, и снова его рога врезаются в декорацию. Сверху с грохотом сыплются доски, обрывки холста, раздаётся звон стекла, над сценой поднимается облако пыли.
Толпа кричит, топает ногами.
Желая спасти остатки декораций, Никита отводит животное в сторону взмахом плаща.
Зверь останавливается, упирается взглядом в толпу, ревёт; с морды его падают хлопья пены.
«Так дольше не может продолжаться», — думает Никита, снова привлекает внимание быка и неожиданно хватает его за рога, сгибает ему шею. Но бык, под смех пятитысячной толпы, отбрасывает его в сторону. Это выводит Никиту из себя, он забывает об опасности, идёт с открытой грудью навстречу животному и снова оказывается на полу.
Он наступает снова и снова, и от одного из ударов перелетает через барьер. Раздаются истеричные крики женщин, смех мужчин.
Никита зло смотрит на них, тяжело забирается на сцену. Один раз ему кажется, что победа близка, ему уже чудится хруст бычьих позвонков, но опять оказывается далеко отброшенным.
И вдруг ему впервые приходит мысль, что это — не спорт! Разве на звере нужно показывать силу и мужество? Хоть бы, как в Липканах, вмешались жандармы. Ведь эта схватка почище липканской — бык свободен, не на цепях и уже знает, чего от него хотят…
Никита снова бросается на быка, ломает его шею, выгибает морду, но всё бесполезно.
Толпа грозно кричит, раздаются позорные для спортсмена реплики. Но разве он может ждать чего–нибудь другого от мясников с Охотного ряда и завсегдатаев московских трактиров? Злость наполняет Никиту, он готов победить хотя бы ценой своей жизни, но снова и снова летит на грубые доски сцены и чувствует, как иссякают его силы.
Но — чёрт возьми! — и зверь ведь должен устать не меньше! Ещё одно усилие! Никита становится на колено, пригибает ненавистную морду всё ниже и ниже, бык склоняется, стонет, кровь течёт из его ноздрей, и вдруг падает — медленно, тяжело.
Люди замерли. А через мгновение шквал аплодисментов обрушился на Никиту. На сцену лезут люди, хватают его на руки, поднимают над головой, начинают качать.
Раздаются крики: «Браво!»
От этих криков слёзы выступили на глазах Никиты, он пожимал протянутые руки, кланялся, благодарил.
Сопровождаемый толпой, пошёл к Александрову.
Гнев и ненависть поднялись у него в груди. Он задыхался:
— Из–за вашей жадности я чуть не погиб… Мы же договорились, что быка сменят…
Сдвинув цилиндр на затылок, раскачивая богато украшенную монограммами трость, Александров произнёс:
— Позвольте? Кто вам сказал, что мы обещали менять быка? А? Этак себе бы дороже вышел аттракцион.
Никита растерялся от этой наглости, сказал неуверенно:
— Мы же договор подписали…
— Вот именно. Но откуда вы взяли, что в договоре есть такой нелепый пункт?
Никита достал свой договор — действительно, никаких оговорок там не было. Напряжённо соображая, как же это могло случиться, сказал, насупившись:
— Давайте мне деньги. Не желаю я у вас больше выступать… Обманщики вы…
— Помилуйте, мой дорогой! Какие деньги? Раз вы отказываетесь выступать до конца, это вы должны платить неустойку.
— Вы же меня обманули… с быком–то… Я бы не стал просить, да в гостинице задолжал… Заплатите, что положено за сегодняшнюю борьбу, и я уеду из Москвы… Не проживу я здесь… Тут всё у вас обман да искплуатация…
— Вы что, молодой человек? Хотите к мировому, что ли? Неустойку–то вы должны платить…
Пришедшие с Никитой люди хмуро глядели на Александрова, один из них сказал:
— Обманывать не годится. Этого бог не простит.
Другой поддержал:
— Человек жизнью рисковал.
— А вам какое дело? Как вы сюда попали? Полицию прикажете позвать? Прошу освободить помещение… Позовите пристава! — крикнул Александров служителю.
Никита, не глядя на него, сказал горько:
— Чего с ним, с буржуем, говорить. Он лучше задавится, да не отдаст. Пошли отсюда.
Он накинул пальто и, не застёгивая его, вышел.
Народ встретил его приветственным гулом.
— Братцы! Обманули человека, не заплатили денег, а он шкурой своей рисковал… У него за фатеру платить нечем! — объяснял вышедший с Никитой парень в суконной фуражке.
Все взволновались, зашумели. Какой–то мужчина в синих очках, в потёртом пальто с плюшевым воротником, выслушав рассказ, предложил:
— Господа! Господа! Мы обязаны собрать деньги господину Сарафанникову. Нельзя же человека оставлять в беде. Все мы видели, чего ему стоила эта победа…
— Да не надо совсем этого, — смутился Никита.
— Господа! Кто желает помочь? Кто сколько может… Давайте только организованно.
Парень снял суконную фуражку:
— Давайте сюда!
Никите хотелось выхватить фуражку из его рук, нахлобучить на его голову, сказать, что он не умрёт без этих денег, но он стоял и, как казалось ему, глупо улыбался. К счастью, над манежем выключили свет, что вызвало новый поток брани в адрес Александрова. Потом всё успокоились, и над толпой только раздавались возгласы:
