Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов
— А! А! Это Миша, Михайло! — воскликнул Суворов.
— Я, ваше сиятельство.
— Я знал вас вот таким, — сказал Александр Васильевич, показывая рукой на аршин от пола, — и едал у вашего батюшки Андрея пироги. О! Да какие были сладкие… как теперь помню! Помню и вас, Михаил Андреевич!.. Вы славно тогда ездили на палочке! О, да как же вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михаил Андреевич. Ты будешь герой!.. Ура!..
Суворов бросился обнимать Милорадовича.
— Употреблю все усилие, чтобы оправдать доверенность вашего сиятельства, — произнес тот сквозь слезы.
— Генерал-майор князь Багратион! — проговорил Розенберг.
Тут Александр Васильевич встрепенулся, выпрямился и спросил:
— Князь Петр? Это ты, Петр? Помнишь ли ты… под Очаковом, с турками… В Польше!..
С этими словами Суворов бросился на шею Багратиону, обнял его и стал целовать в лоб, глаза, губы.
— Господь Бог с тобою, князь Петр! Помнишь ли? А? — продолжал восклицать он.
— Нельзя не помнить, ваше сиятельство, — отвечал князь Багратион со слезами на глазах, — того счастливого времени, в которое я служил под вашею командою.
— Помнишь ли походы?
— Не забыл и не забуду вовек, ваше сиятельство.
Кончив прием, Александр Васильевич стал широкими шагами ходить по комнате, затем остановился и принялся произносить главные афоризмы своего военного катехизиса, как бы подтверждая их значение и на новом театре войны, при новом неприятеле.
Вдруг он обратился к Розенбергу:
— Ваше высокопревосходительство, пожалуйте мне два полка пехоты и два полка казачков.
— Все войско в распоряжении вашего сиятельства, — отвечал, не поняв приказания, Розенберг.
По лицу Суворова пробежала тень.
— Намека, догадка, лживка, краткословка, немогузнайка; от немогузнайки много, много беды, — скороговоркою проговорил он и вышел из залы.
На другой день он снова повторил генералу Розенбергу свою просьбу. Последнего выручил князь Багратион, знавший ближе Александра Васильевича.
— Мой полк готов, ваше сиятельство! — сказал он.
Суворов обрадовался, что его приказание понято, и велел
Багратиону готовиться к выступлению. Князь на другой же день исполнил приказание, и первый двинулся со своим отрядом.
XVI. От победы к победе
Неудачи французского главнокомандующего Шерара были предсказаны Александром Васильевичем.
Раз за обедом рассказывали, что Шерер, по прибытии его к армии в Италию, на первом смотру в Мантуе поднимал сам головы солдат, оправлял шляпы и замечал тотчас недостающую на мундире пуговицу
Суворов на это сказал:
— Ну, теперь я все знаю. Такой экзерцирмейстер не увидит, когда его неприятель окружит и разобьет.
Узнав вскоре, что Шерер сдал начальство Моро и удалился в Париж, Александр Васильевич заметил:
— И здесь вижу я перст Провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть.
Одним из особенно горячо возражавших против высказанного Александром Васильевичем общего плана будущих военных действий был австрийский генерал Меллас.
— Знаю, что вы генерал «вперед» (vorwarts), — говорил он Суворову.
— Полно, папа Меллас, — сказал Александр Васильевич, — правда, что вперед — мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь.
Действительно, Меллас, вникнув во все распоряжения Суворова, согласился с ним и даже с восторгом воскликнул:
— Где и когда успели вы все это обдумать?
— В деревне; мне там много было досуга, зато здесь думать некогда, а надобно делать, — отвечал Александр Васильевич.
И действительно, Суворов «делал».
Семидесятилетний герой начал военные действия с быстротою, отличавшей все его подвиги. Отрядив часть войска для овладения крепостями, находившимися в руках французов, Александр Васильевич сам пошел против неприятельской армии, бывшей под началом генерала Моро.
В то время, когда Багратион и Милорадович отличались, со своей стороны Суворов разбил Моро, двинулся к Милану и. занял этот город.
Некоторые австрийские генералы представили Александру Васильевичу, что после трехдневного с неприятелем дела войска заслуживают, чтобы им дано было хоть малое отдохновение. В ответ на это Суворов отдал в приказе: «Вперед!»
В Милане он пробыл лишь четыре дня.
Император Павел Петрович прислал фельдмаршалу перстень со своим портретом, осыпанным бриллиантами.
В собственноручном письме государь писал герою:
«Примите этот перстень в свидетели знаменитых дел наших и носите на руке, поражающей врага всемирного благоденствия».
Сын Александра Васильевича Аркадий был пожалован в то время генерал-адъютантом и получил приказание ехать к отцу.
— Поезжай и учись у него, — сказал ему император. — Лучшего примера тебе дать и в лучшие руки отдать не могу.
Суворов между тем продолжал бить и теснить врага, отнимая у него крепости и укрепления, и вошел в Турин. Перед занятием этого города некоторые генералы осмелились представить Александру Васильевичу разные затруднения в рассуждении взятия Турина.
— Пустое! — воскликнул он, рассердившись. — Ганнибал прошел Испанию, переправясь через Рому, поразив галлов, перешел Альпы, взял в три дня Турин. Он будет моим учителем. Хочу быть преемником его гения.
Турин был взят 16 мая, а 17 числа по этому случаю, а также по поводу известий о других успехах русско-австрийского оружия состоялось празднество.
Утром отслужено было в доме, где остановился Суворов, благоденственное молебствие по чину православной церкви, а затем главнокомандующий в парадной форме, при всех знаках отличия, отправился в богатой карете в собор. Карету эскортировали генералы союзной армии верхами. Толпы народа теснились по пути этого торжественного поезда, оглашая воздух восторженными криками.
При входе в церковь Александр Васильевич был встречен духовенством, а во время молебствия усердно молился. Артиллерия, расставленная на городском валу, производила пальбу.
Таким же порядком возвратился Суворов домой, а затем дал парадный обед, пригласив знатнейших лиц города и некоторых генералов союзной армии.
Турин поднес русскому герою шпагу, осыпанную бриллиантами, а по прошествии некоторого времени он удостоился получить следующий рескрипт от императора Павла Петровича:
«Граф Александр Васильевич!
В первый раз уведомили вы нас об одной победе, в другой о трех, а теперь прислали реестр взятым городам и крепостям. Победа предшествует вам повсеместно, и слава сооружает из самой Италии памятник великим подвигам вашим. Освободите ее от ига неистовых разорителей, а у меня за сие воздаяние для вас готово! Простите, Бог с вами! Пребываю к вам благословенный
Павел»,
Несмотря на блистательные победы Суворова, многие из его распоряжений не были одобрены австрийским императором, по наущениям гоф-кригсрата, и преимущественно министра Тугута.
Славный полководец беспрестанно встречал затруднения и препятствия, которые, однако, не заставили его упасть духом. Вопреки очевидному недоброжелательству Тугута, Александр Васильевич продолжал действовать с прежним успехом. Австрийцы претерпели несколько поражений и отступали, когда явился к ним на помощь Суворов, и на берегах Требии вплел новые неувядаемые листки в свой лавровый венок.
Три дня кряду, 6,7 и 8 июня, происходили кровавые битвы с одинаковым ожесточением с обеих сторон. В них принимал деятельное участие великий князь Константин Павлович, приехавший в армию под именем графа Романова.
Французы сосредоточили все свои силы против русских, которые невольно отступили. Лишь только Александр Васильевич заметил это отступление, как сам явился перед войсками на лихом казацком коне и громко закричал:
— Заманивайте! Хорошенько заманивайте! Шибче, шибче!
Суворов словом «заманивайте» заменял ненавистные ему слова: «назад», «отступать», «ретироваться».
Отступили шагов на полтораста. Вдруг фельдмаршал остановился и скомандовал:
— Стой!
В одно мгновение линии отступивших остановились неподвижно, как каменная стена, и в то же мгновение внезапно открывшаяся батарея осыпала неприятеля градом картечи и ядер. Это внезапное и неожиданное обстоятельство ошеломило французов. Этого только и нужно было Александру Васильевичу.
— Вперед! — крикнул он. — В штыки!.. Ура!..
Французы были смяты, разбиты, но этим еще не кончилось сражение.
Макдональд, начальствовавший французскою армией, оказался достойным соперником Суворова.
Будучи тяжело ранен, он не оставил, однако, поле сражения, командовал на носилках и мужественно отстаивал каждый шаг и после трехдневного сражения готов был сразиться еще в четвертый день, чтобы победить или умереть, но генералы требовали отступления. В полночь Макдональд тихо снялся с лагеря и отступил.
