Вадим Каргалов - Даниил Московский
Олекса коней под навесом привязал, торбы с зерном на морды коней надел, в избу вошел. Под осевшей притолокой едва ли не вдвое согнулся.
В избе лучина горела, старик, совсем белый, у огня сидит, гридню рад. Принялся выспрашивать, откуда и куда едет. Сказал Олекса, а старик опять с тем же вопросом. Понял гридин: глухой дед.
Долго не мог заснуть Олекса, старик поведал ему, что была у него жена, да татары в неволю угнали, дети померли, и живет он теперь один, смерти ждет.
А еще вспоминал дед, как с великим князем Владимирским Андреем, прославленным братом Невского, ходил на ордынцев и много их тогда побили…
«Видать, не мене восьмидесяти лет деду, — подумал Олекса, — а его еще ноги носят, и пищу сам себе добывает, силки ставит, и даже коза у него молочная есть…»
К утру снег перестал и солнце заиграло. Оставив деду все, что в суме имелось, Олекса отправился в путь.
Минуло восемь лет, как Андрей Александрович сел великим князем Владимирским. В Городце княжил, Дмитрию завидовал. А чему? Удельные князья как брату не повиновались, так и его не слишком почитают, да еще в раздорах винят. Эвон епископ Сарский Исмаил не о том ли речь вел?
Но что может князь Андрей поделать? Уж он и татар приводил, страхом намерился взять… Ордынцы побывали и ушли с добычей, а он, великий князь Владимирский, с князьями удельными остался, и те ему, как и прежде, не повинуются…
О том думал князь Андрей, ворочаясь из Сарая, благо живым да с ярлыком на великое княжение из Орды выпустили.
Злобился на брата Даниила, в дружбе заверял, а как Переяславль ухватил, по-иному заговорил. Ко всему, Михаилу Тверского на сопротивление подбил. Теперь, когда Тохта отказал ему в воинах, совсем потеряет он власть над удельными князьями.
Был бы жив Ногай, ему поклониться, попросить воинов, но Ногая нет, а остатки его орды откочевали за Кубань.
На ночь гридни ставили великому князю шатер, себе походные юрты, и княжеский стан напоминал малый татарский улус. Горели костры, в казанах варили еду, и по заснеженной степи стлался дым, такой же горький, как и мысли у великого князя Андрея.
Он не замечал, что гнев затмил его разум, и ни о чем ином он не думал, кроме как о власти. Для чего жил и к чему рвался, едва получив от отца Городец?..
Однажды гридни привели к нему смерда. Молодой, рослый. Сняли с него допрос, оказался отроком из дружины брата Даниила, послан следить, нет ли с великим князем татар.
Андрей Александрович велел отсечь московскому гридню голову. Вишь, даже в степи Даниил намерился иметь свои глаза и уши.
Отправляясь к хану, Андрей Александрович думал, как расправиться с непокорными князьями, а теперь, когда нет с ним татарских воинов, оставалось одно: поклониться новгородцам. Авось не откажет Господин Великий Новгород.
Поделился о том с боярином Еремой. Тот согласился:
— Новгородцам стоит на вече удила закусить.
И решили в Новгород не посольство слать, а самому великому князю ехать. Новгород гордый, не всякого принимает. Разве не известно, люд новгородский даже Александра Ярославича Невского изгонял?
Глава 7
В истории Великого Новгорода немало страниц о сражениях со скандинавами. Скандинавы захватывали новгородские крепости на побережье, сажали в них свои гарнизоны и облагали данью карел.
Новгородцы ходили войной на шведов, отбивали свои городки, а когда рыцари оказывали сопротивление и сломить их не удавалось, тогда Новгород призывал на подмогу великого князя Владимирского.
Бывало, великий князь сажал в земле карел своих посадников и новгородцы затевали с ним тяжбу, считая, что великий князь посягнул на их собственность…
В лето шесть тысяч восемьсот десятое, а от Рождества в тысяча триста второе приговорило новгородское вече слать послов к королю датскому Эрику VI, дабы прекратить с ним частые войны.
Мир был заключен, а на вече новгородцы решили: пора Господину Великому Новгороду сбросить с себя бревенчатое рубище и возвести и кремль, и стены, и башни новые из камня…
С того дня потянулись в Новгород телеги, груженные камнем, застучали молотки камнетесов, появились котлованы, вырытые землекопами, и медленно вставали каменные новгородские укрепления…
Никогда не лежала душа у боярина Еремы к Новгороду. Суетный, крикливый, а всему заводчики — торговые люди и бояре. Когда открывались дороги и вскрывались реки, Новгород принимал иноземных гостей. Здесь и дворы гостевые, где селились купцы и иной приезжий люд: Немецкий двор для купцов Ганзейского союза, Греческий для византийцев. Варяжский скандинавам предназначался, был и двор для гостей из мусульманских стран. А на самой окраине Людинова конца стоял малый двор, обнесенный высоким бревенчатым тыном, где останавливались гости из загадочных земель Индостана и великой империи китаев. Гости из этих стран редко добирались до Новгорода. Они плыли и ехали кружным и опасным путем, затрачивали на это годы, старились и гибли в дороге…
В Новгород Ерему послал великий князь. Сам Андрей Александрович ехать передумал, а с боярином отправил епископа Луку.
Посольство великого князя встретили в Новгороде довольно прохладно. И посадник и тысяцкий удивились, услышав, что боярин и епископ приехали просить помощи, чтобы покарать московского князя. Посадник переспросил:
— Ужли у князя Андрея сил недостало на молодшего брата?
Новгородский архиепископ укоризненно покачал головой:
— Забыли люди заповеди Господа: брат на брата взывает…
Минул месяц. Боярин Ерема домой, во Владимир, засобирался. Накануне зашел в кабак, что на новгородском торгу, у Волхова, где мост наплывной. Кабатчик поставил перед ним миску со щами, кусок хлеба и луковицу. Ел Ерема, по сторонам поглядывал. Обочь от него два мужика пили квас хлебный, переговаривались. Один, заметив, что Ерема смотрит на них, спросил:
— Отчего невесел, боярин? Поди, женка разлюбила! — И рассмеялся.
Ерема рукой махнул:
— Кабы женка! Меня, посла великого князя, Новгород слушать не желает.
— Эвона! Подсаживайся к нам да поведай свою беду.
Отодвинул боярин миску, подвинулся к мужикам, велел кабатчику подать жбан с хмельным пивом.
Пили мужики, а Ерема им на свои заботы жаловался — не желает посадник вече скликать, где бы люд послание великого князя выслушал.
Похлопал один из мужиков боярина по плечу:
— То ли беда, а мы на что?
— Так ли? — со смешком спросил Ерема.
— Аль не веришь?
— Ставь жбан пива…
Выпили, разошлись. На другое утро Ерема еще ото сна не отошел, как на весь Новгород зазвонил вечевой колокол. Ему вторили кожаные била на городских концах, и вскоре площадь напротив храма Параскевы Пятницы запрудил народ. Шли, спрашивали:
— Почто скликают?
— По чьей воле?
— По воле людства новгородского!
— Надо послушать, о чем послы великого князя Владимирского речи поведут.
На высокий помост-степень взошли архиепископ, посадник[98] и тысяцкий, а за ними боярин Ерема и епископ Лука. Поклонились на все четыре стороны, после чего посадник возвестил:
— Челом вам бьет великий князь Владимирский Андрей. Прислал он посольство, и просит князь защиты у Великого Новгорода от брата свово Даниила Александровича. Обиды чинит князь Московский другим князьям.
Из толпы выкрикнули:
— Брат брата унять не может, ко всему, великим князем зовется!
— И то. Невского дети!
Вече взорвало криками:
— Послать ратников!
— К чему Новгороду в братнии распри встревать! Сами разберутся!
Ерема хотел слово вставить, но его перебили:
— Для того ли мы с датским королем мир подписали, чтобы ноне в княжеские распри встревать?
— Твое слово, посадник? — подвинулся к самому помосту какой-то мастеровой.
Посадник руки разбросал:
— Как вы приговорите!
— Молви, владыка!
Архиепископ вперед подался, сказал негромко, но внятно:
— Мало ли пролили мы крови в междоусобице?
— Послать! — напирали из толпы.
— Николи!
— Какой приговор ваш, люд новгородский? — спросили посадник и тысяцкий.
— Не посылать!
— Пусть братья замирятся!
— И то так!
Перекрывая все крики, тысяцкий пробасил:
— Передай, боярин, и ты, епископ, не станем люд наш губить и гнева ханского на себя навлекать…
Расходился народ, покидал площадь. Спустились с помоста епископ и боярин. Ерема шапку легкую из меха куницы поправил, промолвил с сожалением:
— Эвон как повернули…
Из Москвы в Переяславль приехал боярин Стодол. Собрались в хоромах посадника Игната. Позвали и старого знакомца Стодолова, боярина Силу. Тот, под стать имени своему, ростом хоть и не выдал, да на здоровье не пенял, несмотря на годы, кровь с молоком…
