Раффи - Самвел
Эти слова были сказаны столь неожиданно, что привели Самвела в себя, и он решил объяснить отцу свои намерения так, чтобы себя не выдать.
— Я еще слишком молод для такой высокой должности, дорогой отец, — сказал он, принужденно улыбаясь.
— Ты очень скромен, Самвел, посмотри на себя со стороны, глазами своего отца, и ты увидишь, что я прав! Ты приведешь в восторг весь персидский двор, если хоть раз там появишься. Достаточно тебе выступить на конском состязании на большой площади Тизбона, чтобы царь Шапух поглядел на тебя из высоких окон своего дворца, и тогда все самые горячие мечты твоего отца осуществятся…
— Откуда ты знаешь, дорогой отец, что я силен в конном ристании?
— Мать твоя постоянно писала мне, дорогой Самвел. Писала о твоих успехах в стрельбе из лука и в военных упражнениях, писала о твоей храбрости и этим радовала тосковавшее по тебе сердце отца. Я утешался на чужбине, думая о том, что я отец достойного сына. Ах, я так увлекся, что забыл спросить, кто прибыл вместе с тобой?
Самвел назвал своих спутников. Отец распорядился, чтобы всех их разместили в подобающих шатрах.
Затем он снова обратился к сыну: стал расспрашивать о матери, о сестрах и братьях, расспрашивал, как мать готовится к приему гостей и с особым интересом старался разузнать, как смотрят в Тароне на их «дела», каково настроение жителей и т. д. Самвел отвечал на вопросы либо предположениями, либо давал неопределенные и двусмысленные ответы, которые не вполне удовлетворили Вагана Мамиконяна.
— Разве у тебя нет для меня письма от матери? — спросил он.
— Как же! — Самвел достал из-за пазухи письмо и передал его отцу.
Отец взглянул на дату и удивился.
— Это письмо написано давно, дорогой отец, — сказал Самвел и стал рассказывать ему о своих злоключениях, о том, что он тяжело болел, долго находился в Андзевацикском монастыре и т. д. Он только скрыл, что по выздоровлении ездил по разным местам и виделся с разными людьми.
— Ты поступил опрометчиво, — с горечью заметил отец. — Ты так долго пролежал больной в каком-то незначительном монастыре, не оповестив ни меня, ни мать…
— Я пытался, но мои люди не доходили до места. Знаешь, отец, какие бурные времена были. Людские головы падали, как листья с деревьев…
Самвел действительно дал знать о своей болезни, но не отцу и матери, а своим друзьям, находившимся в это время в крепости Артагерс, осажденной войсками отца и Меружана. Его люди не смогли проникнуть в крепость, и потому друзья Самвела остались в неведении относительно его судьбы. Отец был очень опечален сообщениями сына и, обняв его, воскликнул:
— Бог снова возвратил мне тебя, бесценный сын, благодарение и слава ему!
Письмо княгини, хотя и давнишнее, все же очень заинтересовало Вагана. Он немедленно стал читать его, предложив сыну умыться в соседней палатке и стряхнуть себя дорожную пыль. Толпа слуг, пышно одетых была готова к услугам. Все они родом были персы и Самвела не знали. Его отец не держал теперь слуг армян, да и ни один армянин не пожелал бы служить у него. Оставив отца одного, Самвел вошел в палатку, где были приготовлены принадлежности для умывания.
Шатер отца представлял собой подвижной дворец со всеми удобствами. Искусство того времени придало ему подобающий вид и красоту. В знак высокого знатного происхождения, снаружи он был пурпуровый, а. внутри светло-лиловый. Множество входов вели в разные отделения, которые имели форму обособленных палаток и были предназначены для разнообразных нужд. Взамен дверей висели шелковые занавеси, края которых были украшены пестрыми кистями. Занавеси висели на толстых шнурах, имевших такие же кисти из золотых ниток. Все это сооружение в духе персидской, роскоши стояло на золоченых столбах, украшенных цветными рисунками тончайшей работы. Десять мулов с трудом перевозили его в сложенном виде. Чтобы поставить такой шатер на место или, наоборот, разобрать его, требовался целый день работы. Поэтому шатер перевозился за день на следующую стоянку, чтобы возможно было собрать его к нужному времени.
Шатер был установлен на довольно высокой земляной насыпи, чтобы уберечь его от потоков воды во время дождей, довольно частых в весенний период. Из шатра виден был весь стан, раскинувшийся на очень большом пространстве, вплоть до берегов Аракса. В вечернем сумраке на другом конце стана едва выделялся шатер видного персидского полководца Карена. На куполообразной вершине его развевались персидские знамена. А против шатра князя Мамиконяна стоял голубой шатер Меружана с крылатым драконом на знамени.
Когда Самвел, умывшись и сменив одежду, вернулся к отцу, тот все еще продолжал читать полученное письмо. Чтобы не мешать, сын молча сел в стороне и стал наблюдать за отцом. Лицо у Вагана было невеселое. То было не письмо, а обширный доклад, в котором осмотрительная мать Самвела подробно сообщала мужу о состоянии «дел» в Тароне и между прочим советовала «не очень доверять Самвелу»… Этот совет жены показался князю очень странным. Ему, знатному вельможе и отцу, трудно было даже представить себе, что его сын может иметь собственную волю и собственные желания. Он все еще смотрел на Самвела как на недавнего ребенка, не замечая, что тот уже вырос и возмужал, имел свои убеждения. Свой деспотизм знатного вельможи он распространял и на сына. Поэтому в своих делах он перед сыном не чувствовал никакой ответственности. Он был убежден, что все сделанное им или то, что он намерен сделать, должно быть приятно сыну именно потому, что это исходит от отца. Ему и в голову не приходило, что сын может осудить отца. Почему же не доверять Самвелу?
Он смотрел на события с личной точки зрения. Если разрушены города и сожжены селения, если взято в плен множество жителей и кровью залиты поля и нивы родной страны, то ведь все это содеяно не ради злодеяния, но ради известных, заранее продуманных политических целей, последствия которых должны быть блестящими. И если бы отец достиг желаемых результатов, то для кого были предназначены все эти блага, как не для сына, кто должен был ими воспользоваться, как не сын? Так именно размышлял отец, таковы были суждения честолюбивого князя, и потому ему показалось весьма странным предупреждение жены, что следует «не очень доверять Самвелу». Почему не доверять? Неужели Самвел настолько еще незрел, чтобы не понять добрых намерений отца, в осуществлении которых заключалось счастье самого Самвела?
Но сын думал иначе. Славу, добытую на развалинах родины, он расценивал как измену родине. Не читая письма матери, он догадывался о его содержании. Поэтому он хорошо понял волнение отца, тщательно от него скрываемое, с которым тот закончил чтение письма. Но сыну следовало приспособиться к отцу, нужно было временно лицемерить и притворяться, как ни тяжело было ему это.
Вечерняя темнота совершенно окутала стан. В шатре князя Мамиконяна зажгли фонари. В остальных палатках лагеря тоже забрезжили огни. Настроение Самвела еще более омрачилось. Он желал бы, чтобы совсем не было света и все погрузилось в вечный мрак, потому что ему не хотелось видеть этот ненавистный стан, беспощадно терзавший его душу. Окрестности были окутаны густым мраком, и всюду, царила могильная тишина. Только ужасный стан, в ночной тиши дышал, подобно чудовищу смерти. Наступил час ужина. Стан, как неподвижный дракон, готовился к еде, чтобы с еще большей яростью творить, назавтра, свои ужасы. Воины сидели под открытым небом у костров и готовили для себя пишу. Походные же кухни военачальников благоухали приятным запахом изысканных яств.
Из спутников Самвела князь Мамиконян велел позвать к ужину лишь старика Арбака и юного Артавазда, который тоже был из рода Мамиконянов. Когда они вошли, проворный юноша весело подбежал к князю и бросился ему на шею. Старик остался стоять на ногах.
— Ты, должно быть, не ожидал, что я приеду с Самвелом? — сказал Артавазд, поглаживая плечи князя своими беспокойными руками. — Вот видишь, я приехал!
— Ты еще малым, ребенком всегда был таким смелым, дорогой Артавазд, — ответил князь, усаживая, его возле себя, — теперь же, превратившись во взрослого и красивого юношу, стал, наверное, еще смелее.
Эти слова возбудили тщеславие Артавазда и явились для него поводом спросить:
— У вас в стане найдутся персидские юноши?
— Найдутся! А зачем они понадобились тебе?
— Я приехал с ними состязаться, пусть посмотрят, насколько армянские юноши ловчее персов!
— Это ты докажешь в Тизбоне, дорогой Артавазд, в состязаниях с придворными юношами царя Шапуха.
— Ты возьмешь меня туда?
— Конечно, возьму.
Юноша развеселился.
Бойкий, жизнерадостный Артавазд настолько отвлек князя своей болтовней, что тот только теперь заметил оставшегося стоять на ногах Арбака. Князь обратился к нему:
