Антонин Ладинский - В дни Каракаллы
— Не величие, а качка, — поправил его Скрибоний. — Я дольше тебя живу, многое испытал и скажу тебе, Вергилиан…
— Почему ты замолчал?
— Мы можем извлечь из жизненного урока только уверенность, что надо урвать у бытия приятные мгновения.
— Какие?
— Каждый решает этот вопрос для себя.
— Как же ты решил?
— Не хуже других. Счастье — в спокойствии душевном. И чтобы укромно сидеть дома с кувшином хорошего вина… Но об этом поговорим при более благоприятных обстоятельствах.
— Ты прав, Скрибоний.
— Ах, зачем я не остался в Риме! — вздыхал старый поэт, уже не слушая друга.
Среди разорванных и бешено несущихся облаков появилась луна. Волнение усиливалось, и Трифон не знал, плыть ли тем путем, каким он обычно водил корабль, или вернуться к берегам Италии. Но как возможно было найти нужное направление среди такой тьмы?
Вергилиан спустился к Делии. Ей было тепло под плащом и овчиной, пахнущей чем-то древним.
Делия спросила его:
— Еще далеко нам плыть?
— Да, далеко. Однако скоро прекратится ветер, и мы приблизимся к берегам Африки, а там сможем пересесть на повозку, если тебя утомляет корабль. Все будет сделано, чтобы облегчить для тебя путешествие.
Но он сам понимал, что произносит ничего не значащие слова.
Что переживала Делия? Я видел, что она по капле теряла жизнь и ею все больше и больше овладевало равнодушие. Это было предчувствие расставания?
— Тебе хорошо, Делия? — спрашивал подругу Вергилиан.
Делия отвечала с улыбкой:
— Хорошо.
И горестно отворачивала лицо. Я чувствовал, что едва заметная трещина разрушала прекрасное здание их любви, и подумал, что в том мире, в каком мы существуем, человек живет в одиночестве, предоставленный самому себе, и ни у кого нет надежды изменить такую жизнь. Но бедная Делия смотрела на поэта любящими глазами. А ведь ей уже было не до любовных ласк. Значит, не только в них выражается наша любовь?
Появился из мрака Трифон и показал Вергилиану рукой на луну:
— Смотри! Свет ночного светила то красный, то голубоватый. Это ничего хорошего не предвещает.
Вергилиан, Делия, Скрибоний, Трифон и все корабельщики со страхом смотрели на клубящиеся облака и плывущую среди них страшную луну. Что было делать людям в этой черной яме? Повернуть назад? Трифон находился в нерешительности. Будет ли доволен патрон, узнав, что «Фортуна» не использовала все возможности, чтобы продать свои товары по выгодной цене?
Не успел Трифон принять какое-либо решение, как налетел сильный порыв ветра и завыл в снастях. Стараясь перекричать шум бури, старый мореход бросился к мачте, требуя, чтобы корабельщики спустили парус. Но так как снасть заело, то один из них полез на мачту, которая раскачивалась над бездонной пропастью моря. Трифон стоял внизу с поднятыми руками, как бы заклиная стихию.
— Аквилон! — крикнул он Вергилиану.
— Нет, эвроклидон! — ответил тоже криком один из старых корабельщиков.
— Теперь нам нет спасения!
Я не знал, в чем страшное действие этих ветров, но ужасающее движение воздуха едва не перевернуло корабль. В мгновение ока парус превратился в жалкие клочья. Однако мачта устояла. Луна уже скрылась за облаками. Небо прорезала зеленая молния. Сквозь грохот валов, бросавших «Фортуну Кальпурнию», как жалкий челн, донесся голос Трифона:
— Да сохранят нас морские боги!
Уцепившись окоченевшими пальцами за снасти, мы ждали, что вот-вот придет конец, перевернется корабль и все мы пойдем ко дну вместе с драгоценным грузом. В подобном смятении мне припомнились стихи о корабле, на который равнодушно взирал Гораций, великий римский поэт. Рядом со мной взывал к древним богам своей родины дрожащий от страха Теофраст, и я слышал, как он обещал жертвы и фимиам и давал клятвенные обещания вести добродетельную жизнь. Молилась ли Делия своему богу? Мне показалось, что в темноте она закрыла лицо руками и что-то шептала, судя по шевелящимся губам. А кому могли молиться Вергилиан и Скрибоний?
Снова налетел ветер, и при вспышке молнии мы увидели, как один из корабельщиков оторвался от мачты и упал в черную воду. На одно мгновение молния осветила искаженное от ужаса лицо, широко раскинутые в воздухе руки, раскрытый в предсмертном крике рот. Но за ревом бури никто ничего не слышал, и каждый в этот час помышлял только о собственном спасении.
О чем думала среди подобного ужаса Делия? Мне захотелось быть поближе к ней, а не хватало силы воли, чтобы выпустить из пальцев снасть и сделать несколько шагов по помосту, который то поднимался, то опускался среди обезумевшей стихии.
На другом конце корабля страдал Скрибоний. Я был молод и легче других переносил это бедствие. Но обоим поэтам пришлось плохо. Вергилиан закрыл глаза и рухнул у подножия мачты. Я умолял Трифона, чтобы он помог мне перенести друга в кормовое помещение. Делия заплакала, когда мы положили бедного Вергилиана рядом с нею на мокрой от морских брызг овчине, и стала приводить его в чувство. Это удалось сделать не без труда.
10
Когда тусклый рассвет осветил наконец море, нам показалось, что буря уже стихает, и надежда снова затеплилась в наших окоченевших сердцах. По распоряжению Трифона корабельщики стали бросать в море мешки с гвоздями, так как в чреве корабля где-то образовалась течь, вода начала заливать его и мы могли пойти ко дну. Когда старик сказал Вергилиану о своем намерении освободиться от груза, угрожая, что иначе всех нас ждет смерть, тот равнодушно махнул рукой. Поэт вновь впал в забытье, и одни боги знали, что будет с ним. Весь остаток ночи корабль носился по волнам без ветрил и без кормила. Вскоре Вергилиан очнулся и увидел, что лежит рядом с Делией. Она смотрела на него безумными глазами. Молнии уже не сверкали, но он разглядел в полумраке, что лицо ее было подобно лику Медузы.
Поэт погладил рукою лоб и оглядел всех нас.
— Я еще жив? Или все это снится мне?
— Ты жив, — ответила Делия. — Слышишь? Буря стихает. Тебя принес Трифон. Радуюсь, что ты пришел в себя. Тебе еще рано умирать…
Разгорался мутный рассвет. Теперь уже можно было явственно видеть громады валов. От этого зрелища кровь леденела в жилах — настолько они казались огромными, — но шум бури постепенно утихал. Корабельщики бросали в воду свинцовый груз на длинной веревке и, быстро перебирая руками, вытаскивали его обратно, чтобы узнать глубину моря. Полуголый Трифон приполз к нам на корму и крикнул Вергилиану:
— Надейся на спасение! Я видел в волнах ветку оливкового дерева с листьями. Мы недалеко от земли.
Действительно, судя по измерениям, глубина под кораблем уменьшалась. Корабельщик с весельем в голосе кричал:
— Сорок локтей! Тридцать локтей! Двадцать локтей!
Даже я, неискушенный в морских делах, понимал, что ветер гонит нас к берегу. Вновь воспрянувший духом Трифон жалел о выброшенных гвоздях, опасаясь гнева сенатора, и Вергилиан утешал его, говоря, что иначе погибли бы не только люди, а и кожи и самый корабль, представляющий собою большую ценность.
Трифон всмотрелся вперед и закричал:
— Земля! Земля с левой стороны!
Вергилиан, собрав остаток сил, тоже вылез на помост. В мутной мгле начинающегося дня мы отчетливо увидели берег. Возможно, что мы приплыли к какому-то острову…
— Бросайте якорь! — взывал Трифон.
Увы, наверх опоздал. Волна подняла корабль и легко швырнула его на скалистое побережье. Корабль оказался на камнях, дрожал и ужасно скрипел, разбиваемый волнами. Теперь возможно было рассмотреть зеленые холмы на берегу и даже деревья, гнувшиеся к земле от ветра. Там бегали и суетились люди и что-то кричали погибающим, но за шумом ветра их голосов мы не слышали.
Тогда Трифон велел двум самым сильным пловцам из корабельщиков плыть на берег и укрепить там конец веревки, чтобы при помощи ее и остальные могли перебраться на сушу, оставив корабль на волю волн. Посланные без особого труда выполнили поручение, и тогда мы по пояс в воде, держась за веревку, перешли на берег. Трифон нес в руках снятую с мачты позолоченную статуэтку богини, а один из мореходов — полумертвую Делию.
Скрибоний, посиневший как мертвец, нелепо размахивал руками:
— Небо не покинуло нас!
Я тоже торжествовал, еще раз избегнув смерти, а до сенаторского груза нам со старым стихотворцем дела в такой час не было. Скрибоний, радуясь неожиданному спасению, хватал пригоршнями песок и пересыпал его с ладони на ладонь.
Бородатые люди в овчинах и с посохами в руках не без страха смотрели на потерпевших кораблекрушение, хотя у нас был, вероятно, бедственный вид. Оказалось, что это местные пастухи, люди весьма мирного нрава. Они не только не причинили нам никакого зла, но даже помогли укреплять веревку на берегу. Однако Трифон обнажил висевший у него на бедре тупой меч и сказал:
— Знайте, что этот корабль принадлежит римскому сенатору!
