Валериан Правдухин - Яик уходит в море
Голос казака, беспомощный, нежный, жалующийся, стал похожим на ребячий.
— Какая ты! От матери ли ты родилась или с неба слетела? Скажи! Как я люблю тебя!
Казак жадно обнимал Лушу. Она не сопротивлялась. Опять ее тело, как когда-то прежде, стало безвольным в его руках. Боже мой! Зачем так мучительно хорошо целовать эти губы, слышать женское Лушино дыхание, чувствовать ее покорные и прекрасные ноги? Да, только в любви человек полняком, с головою, с душою окунается в родную, единственно блаженную реку и тогда ему не нужно ничего.
Откинувшись на траву, Луша закрыла глаза. Луна осветила ее лицо и оставила легкий след на скулах, на лбу, на подбородке. Лицо женщины было немо, бледно и беззащитно. Впадины длинных глаз казались сейчас загадочными, русалочьими, ночными…
— Вот я сарафан принес тебе, — шептал Григорий, — пойди в нем. Пущай наследник поглядит, каки есть родительницы на Урале. Пущай позавидует.
— Кому? Не тебе ли?
Это Луша сказала сторожко, и сразу лицо ее, только что обезволенное ласками мужчины, снова стало строгим и серьезным. Глаза открылись, блеснули зло.
— Мне! Мне! Вот возьми. Я буду там и стану смотреть на тебя.
— Не нужно.
Как быстро меняется голос у Луши! В секунду он стал чужим и далеким.
— Отнеси домой и отдай Лизаньке, законной своей. Не хочу я твоих подарков.
Лунный свет упал на казака. Луша посмотрела ему в глаза и вдруг ясно припомнила, что вот такие же судачьи, бесцветные глаза были и у Клементия в тот вечер и так же сипло и ласково говорил он с Настей. «А что его, как Клементия?» — подумала она неожиданно и испугалась.
— Не жалашь от меня? Я весь свет тебе хочу подарить, а ты сарафан опасаешься взять. Не примешь — в Чаган кину… Ну, оживи меня одним словом. Скажи раз навсегда — «жена твоя». Ускачем со мной в Сламихино. А если ты уйдешь…
— Меня в реку кинешь? Нет, я не персидская царевна. А ты всего лишь купец. Сарафан потонет, так ты потом всю свою жизнь жалеть о нем будешь.
— Не возьмешь?
— Не возьму.
— Хорошо ли ты говоришь, Лукерья?
— А что же ты думал? После твоего дегтя на моих воротах я с тобой еще бы няньчилась? Отойди.
Луша поднялась и быстро пошла к дому. Вязниковцев остался на берегу. В степи мигали тихие огни костров. Белый забытый сверток лежал на черной земле одиноко.
7
Поздно вечером к Дудаковым пришел поп Кирилл. Венька и Алеша уже спали. Ипатий Ипатьевич, к этому времени выпущенный с гауптвахты, тоже вернулся домой. Никак нельзя было думать, глядя на оживленное лицо казака, что с ним сегодня стряслась такая беда. Причмокивая, он с завидным аппетитом хлебал чай с блюдца и, посмеиваясь, рассказывал попу, как он опростоволосился на старости лет.
— И как это налезло мне на разум? Дива! — искренне изумлялся он и мотал головой, словно вытряхивал из нее неразумное.
Кирилл старался быть внимательным и не мог. Сердце его изнывало от тоски и боли. Луши не было дома. Поп то и дело оглядывался на окно. Перед домом лежал серый пустырь, вправо смутно маячила речка Чаган. Темнели кучи кизяка.
«Где она могла запропаститься так поздно? На улицах сейчас уже пусто, все разбрелись по домам. Вон за Наганом еще помаргивают костры. Это казаки вернулись на бивуаки. А ее все нет. С кем она сейчас?»
Поп слышно охнул и, спохватившись, растерянно сказал:
— Зубы что-то ноют…
Его подмывало вскочить, побежать по городу, подобрав полы подрясника, беззастенчиво заглядывать в окна домов, опрашивать каждого встречного и во что бы то ни стало узнать, где Луша. Теперь, может быть, сегодня решается его и ее судьба. Попу представилось, что он сейчас мельком видел Лушу на улице среди толпы, — ведь чуть ли не в каждой женщине он видел, искал, хотел найти Лушу. Она шла с молодым казаком. Она долго жила в Уральске и мало ли кто ее мог встретить. Попу казалось, что все мужчины пристально всматриваются в ее открытые губы, жадно перехватывают ее взгляд. Зачем она такая со своей беззащитно обнаженной красотою? И как хорошо, как мучительно хорошо, что она именно такая! Только пусть она всегда будет с ним и только с ним, Кириллом. Как прост и ясен мир, как спокойно на сердце, когда она с ним и вокруг никого нет. Кирилл знает, что Вязниковцев сейчас в Уральске. В поселке поп к нему относился равнодушно, здесь же в городе, где люди свободнее, бесстыднее, смелее, где богатство имеет большой вес, он вдруг стал опасаться казака. Ради такой женщины, как Луша, каждый из мужчин пойдет на все: на муки, на подвиг, на самые тягчайшие страдания, на преступление…
О, как беспощадно человеческое воображение! Шальнов не обратил внимания, что Ипатий Ипатьевич оборвал начатый разговор и ушел из горницы. Чего только ни рисовалось сейчас попу! Луша стоит в номере гостиницы у Вязниковцева и примеряет перед зеркалом белый сарафан. К ней, к ее обнаженным плечам склонился Григорий Стахеевич. Женщина в белом кажется голой. И Луша — совсем чужая. Она сейчас, вот именно в эту минуту, становится чужой. Шальнов стонал от боли и злобы. Он почти бредил наяву. Ему уже чудилось, что вот там за окном, у кизяков стоит Луша и улыбается другому мужчине женственно и беспомощно — сияет своей единственной улыбкой, какой улыбалась ему в минуты ласк.
Поп с грохотом уронил стул на пол. Не простившись ни с кем, не заглянув к сыну, выскочил на крыльцо.
Над землей густо и высоко лежала темнота. Ничего не видно после комнатного света. Но сколько звезд вверху! Они величаво плывут по синему водоему неба. Одни из них совсем близко от земли, сияют ярко.
Другие лежат очень высоко, на глубоком дне воздушного моря, покрыты сизой дымкой, и так они далеки, что кружится голова от этой страшной для человека бесконечности. Едва заметно мерцание некоторых из них. Кажется, вот-вот они погаснут, захлебнутся синью. Может быть, их уже нет? Кирилл знал, что свет иных звезд летит до земли тысячи лет. Многие из них за это время погасли. Это лишь отражения, призраки светил. А сам-то ты, Кирилл, рыжий, высокий, жадный — ты даже тени своей не оставишь на земле… Вот разве Алеша будет твоим призраком… Нет, Алеша будет лучше. Он ни за что не станет убийцей. О, как хочется жить, как страстно хочется воплотить себя в детях! Алеша вывихнул ногу. Это ничего. Все проходит. «И это пройдет…», — сказал царь Соломон. Надо крепкую и надежную, множественную поруку оставить за себя на земле… Ведь вот, еще два десятка лет — и он станет стариком, выпадут зубы, поседеют и поредеют волосы. Черные железные ворота ждут его в будущем. Они захлопнутся наглухо, навечно. Навсегда! Какие там к черту рай, бог, добро? Это даже не призраки и не тени. Есть земля, тело, страсть, кровь, трава, звери, люди, женщины, солнце — и больше ничего! Надо по-звериному бороться за свое счастье и не гоняться за привидениями.
Луша издали заметила Кирилла и узнала его по взлохмаченной голове, — по грузной фигуре. Шляпу он по ночам почему-то всегда носил в руке.
Поп, еще не видя Луши, почуял, что это она приближается к нему со стороны реки, что ее это шуршанье ног по земле, такое мягкое, и равномерное. Шальнов горячо обрадовался ей и еще больше обозлился. Не может быть, чтобы она ходила по пустырю одна.
Минуту они стояли; друг перед другом молча. Каждому были слышны не только дыхание другого, но, казалось, и мысли одного были ощутимы и видны другому, как черные узорные нетопыри, кружившиеся над крыльцом. Луша чувствовала, с каким трудом сдерживает он свой гнев.
— Ну!.. Рассказывай все, все до ка… капли! Не лги! Я все видел.
Поп ничего не видел, но он почти не сомневался, что говорит правду и что он знает все — вот только пусть она расскажет ему подробности. Луша поверила ему, и все-таки у ней не хватило сил, чтобы сразу сказать, что она была с Вязниковцевым.
— Постой! Не цапай на багор без крюка. Что ты видел?
— Все видел. Как вы л… лапались с ним. Все. Не лги, не лги, говорю тебе!
— Не лапалась я. Он сам полез. Я его прогнала.
До этого мгновения Кирилл еще надеялся и страстно хотел, чтобы она поклялась, что была одна. С какой охотою он поверил бы ей. Теперь он был взбешен до последней степени. Глаза его налились кровью, он задыхался и дрожал всем телом. Ему показалось, что кто-то схватил его за горло. Неужели же во всем мире не найти души, которая умела бы любить и оставаться верной?
Кирилл наклонился к Луше совсем близко.
— Так выходит это правда? К… ккак же ты смела… подлая тварь!
Он медленно и страшно схватил ее за руку, почувствовал под ладонью ее золотой дутый браслет, сдвинул его с запястья выше по руке и сжал его изо всей силы. Луша закусила губу, но молчала, хотя и было ей очень больно. Она решила молчать, не говорить с ним ни слова.
— Говори! Ты изменила мне? Д-да? Ну, говори же… чего ты молчишь… гадина?
Луша попыталась молча освободить свою руку.
