Наталья Иртенина - Нестор-летописец
— Перекрестись!
Старец осенил себя крестом, положил поясной поклон.
— Теперь правильно. Забыл, что дух тьмы умеет принимать вид света?
И верно — елань была в свету. Светились руки старца, сияло лицо. Теперь Несда не решался приблизиться к нему.
— Батька, тебя убили?
— Убили. А я и рад тому.
— Теперь ты в раю?
Старец не ответил. Несда опустил голову.
— А я пал, батька.
— Пал? Вот так диво! — будто бы даже насмешливо сказал старец. — Упал — поднимись. Ступай-ка за мной, отведу тебя к городу. Эти леса еще долго будут нечистыми. Много людей в них сгинет.
Он повернулся и зашагал через лес. Несда шел за ним на расстоянии. В голове мешались молитвы с вопросами, которые так и подмывало задать старцу. Хорошо ли в раю? Видел ли он Христа? Много ли там праведного народу? И видно ли оттуда землю? В ладу ли будут жить князья Ярославичи? Одолеет ли Русь степняков? Когда нечисть уйдет из здешних лесов?
— Через триста с лишком годов только начнет уползать, — ответил старец.
Несда открыл рот. Только что было темно, и вот уже утро. Миг назад вокруг стоял лес, а теперь с правого боку — град с островерхими кровлями, с уютными дымами из печных отводов.
Старец остановился.
— Ну, будешь в Печерском монастыре, кланяйся от меня Антонию и Никону.
«Как же я там буду, если живу теперь в Чернигове?..» — хотел спросить Несда.
Глянул — а батьки Леонтия нигде нет.
9
Вторую ночь подряд воеводе не давали спать. Подняли с ложа, наперебой принялись кричать в уши, как на сторожу, охранявшую волхвов, напал кметь из младших. Вылез из темноты и пошел махать мечом. Одному отроку сразу продырявил нутро, другой успел позвать подмогу, прежде чем захлебнулся кровью.
— С перепою? — осведомился воевода.
— Да какой там!
— Скрутили?
— А то! Как младеню в свивальник укутали.
Боярин влез в сапоги, завернулся в меховой мятель. Спустился в подклеть, куда сволокли буяна. Тот лежал связанный по рукам и ногам.
— Ну? — произнес воевода.
Гавша молчал.
— Людей сгубил зачем? — Боярин поддел его сапогом под ребра.
— С волхвами сдружиться хотел, — развязно доложил десятник Ратша.
— Кто надоумил тебя освобождать кудесников из ямы? — спросил воевода.
Гавша переместил на него взгляд, презрительно дернул длинным усом.
— Никто. Сам.
— Да вестимо кто, — загалдели отроки, сгрудившиеся в двери.
— Девка порченая, ведьмица давешняя.
— Намедни вечером пропадал где-то с конем. Вернулся без коня.
Гавша оскалился в их сторону.
— В тавлеи коня проиграл.
— Понятно, в какие тавлеи с рыжей бл… играл, — сказал десятник.
— Это правда? — спросил воевода.
Узник отвернулся к стенке.
— Мне такие дружинники не нужны, — заключил Янь Вышатич. — Твоя доля от полюдья пойдет родичам убитых отроков.
— Самого на расправу кровникам выдать, — подсказал Ратша.
— Погляжу, — с оттяжкой молвил воевода…
Весна обрушилась на студеное Белоозеро как ястреб на зайца. Снег таял стремительно, исходя густыми молочными туманами, обильно затопляя землю. К середине месяца березозола лед на озере истончился до прозрачности и опрокидывал в воду неосторожных. Леса наполнялись звоном ключей, ручьев и проток. В городе с нетерпением ждали, когда двинется Шексна. У пристаней спешно достругивали, конопатили и смолили последние лодьи, вязали к мачтам паруса. Едва у берега показалась открытая вода, суда стали спускать в реку. На них по сходням вкатывали бочки и бочонки, таскали короба, тюки, мешки. Двое посадничьих тиунов и воевода следили за погрузкой, вели счет и сличали с цифирью в берёстах. Ни одна бочка меда, ни один тюк с мехами не пропали бы без следа. Кмети тоже смотрели, чтоб ничего не ушло на сторону, не подмокло, не повредилось. От полюдья не только князь кормится — вся дружина. Считай, кроме княжьего и свое добро увозили в Чернигов.
Незадолго до отплытия в клети у воеводы, корпевшего над записями, объявился Душило. Сел на лавку, вытянул по обычаю ноги в громоздких сапогах и ушел в раздумья. Янь Вышатич сперва не беспокоил его, только взглядывал ненароком, отрываясь от подсчетов. Душило о нем как будто совсем забыл.
— Что невесел, храбр? — спросил наконец воевода. — Думы тяжкие?
— Они самые, — шумно вздохнул тот. — Вот думаю, боярин, как все непросто складывается… Был у меня брат крестовый, Даньшей звали. Погиб в позапрошлом годе от половецких кривых сабель. Гавша, брат его единокровный, у тебя под замком теперь сидит. Попа Тарасия я любил как отца родного. Убили попа. Сводный племянник Даньшин сделался твоим холопом. А его отца я чуть было не пустил по миру. Да может, и пустил. С прошлой весны не видал его. Такие невеселые у меня дела, боярин.
— Ну а жена твоя где?
— В Киеве моя Алена. Все глаза небось уже выплакала со скуки. Либо, чего доброго, по блядкам пошла.
— Напраслину не возводи на жену, пока доподлинно не узнал, — посоветовал воевода.
— Твоя правда, — согласился храбр. — Теперь скажи: что с Гавшей намерен сотворить? Он хоть и дурень, но не чужой мне. Выдашь родичам убитых на расправу?
— Не выдам. Кровный обычай — невежество и языческая лютость. Бог воздает каждому по делам его… До Чернигова довезу, а там князь определит ему наказание.
Немного успокоившись на счет Гавши, храбр озаботился другим:
— С волхвами что надумал делать?
— Если не переменят своих слов и не покаются, не помилую их.
— Отдай их мне.
— На что они тебе?
— Так ведь ты, боярин, покаяния ожидая, опять станешь их мучить?
— Стану, — подтвердил воевода, — пока не поймут, что не помогут им ложные боги.
— Ну а я по-быстрому сворочу им шеи, и дело с концом. Не люблю, когда живое мучают. Если, к примеру, животину терзают, могу прибить.
— Не отдам я тебе волхвов, Душило. Хочу, чтобы все увидели: обманные у них боги. Чтобы по всему краю молва об их лжи разошлась…
К назначенному дню дружина изготовилась в обратный путь. На Шексне от груженых, готовых плыть лодий не видно было воды. На веслах сидели смерды из окрестных сел, взятые в повоз. На каждую лодью пришлось меньше десятка кметей, отвечавших за сохранность груза. Впереди всех качалась на зыби лодья воеводы с княжьим трезубцем на свернутом парусе.
С утра в храмах отслужили молебен о добром плавании. Огнищанин Буня со светлым взором и слезой на щеке проводил дружину до реки. Двух волхвов, изрядно одичавших в яме и надрывно кашляющих, вели на веревке. Кмети недоумевали — для чего воеводе тащить их с собой? Только снедь расходовать.
У сходен Янь Вышатич приступил к волхвам с вопросом:
— Лгут вам боги?
— Не могут боги лгать, — собрав силы, ответили они.
Воевода велел принести два стальных рубля. Длинные бруски вставили волхвам в зубы, распялив рты, укрепили веревками. Затем подвели кудесников к лодке-однодеревке с дощатыми насаженными бортами. Одного привязали стоймя с наружной стороны правого борта, второго — с левой. Ногами они ушли в холодную воду, головы торчали над лодкой. Оба мычали, устрашившись, таращили очи и поджимали ноги.
Однодеревку с гребцами поставили во главе повоза, сцепив вервием с лодьей воеводы. Большой княжий повоз тронулся в путь.
Триста верст до впадения Шексны в Волгу одолели за седмицу. На ночь бросали якорные грузы, не заходя к берегу, чтобы не терять время. Чуть живых, заледеневших волхвов отвязывали, скудно кормили и сваливали на дно лодки. С утра снова крепили к бортам.
В устье реки повоз встал для роздыха. Лодьи сгрудились у берега. Смерды рубили дрова для костров, варили сыть. Кмети стреляли в лесу дичь, вышли на тощего после зимы медведя, трогать не стали. Воевода лежал в своем шатре. Размышлял.
К вечеру Янь Вышатич позвал храбра, разложил перед ним обширную харатью. На пергамене затейливо вились ниточки рек, крошечные теремки означали большие грады, частокол — малые крепостицы и погосты. Душило с неподдельным уважением воззрился на харатью. Воевода водил по ней заскорузлым пальцем.
— Повоз пойдет по Волге и Оке. Так хотя и дольше, зато с одним волоком. Ярославский посадник уже, думаю, отправил повоз, но все равно простоим там не менее седмицы. К устью Клязьмы подойдем еще дней через десять. Там буду ждать тебя пять ночей. Итого на все про все у тебя три седмицы с хвостом.
Храбр понимающе кивнул и спросил:
— На все про что?
— Ты пойдешь другой дорогой, — разъяснил воевода, — через Ростов по Которосли и через Суздаль по Нерли.
Он показал путь по извивам речных ниточек, переходящих одна в другую.
— Ростов и Суздаль стоят под рукой князя Всеволода. Вестей оттуда у меня нет. А хотелось бы знать, что деется там. Волхвы зимой взбаламутили смердов, убили ростовского епископа. До Переяславля далеко, из Ростова по зимнему пути гонцам туда ехать два с лишком месяца. Если Всеволод решил послать дружину, она придет только к лету. Понимаешь, к чему клоню?
