Галина Петреченко - Рюрик
Вошел слуга.
— Накрой-ка нам на ужин чего-нибудь, — по свойски приказал Гостомысл слуге, не взглянув на князя.
Хромоногий Руги почтительно поклонился посаднику, вопросительно глянул на своего рикса, который вялым кивком подтвердил требование главы ильменских словен, и пошел выполнять распоряжение.
— Что ж, пусть сидят во Киеве! — трижды, как эхо, повторил князь наказ Гостомысла, с трудом успокаивая свою мятежную душу.
Дерзость Аскольда
Была темная ночь, когда в ворота Аскольдова двора в Киеве постучал человек, закутанный в длинную накидку. На вопрос слуги он скороговоркой проговорил:
— Аскольда немедля подними!
— Да он и не спит, — молвил слуга. — У него жена только что сына родила, — радостно пояснил он.
— Да ну? — удивился пришелец. — Как же он тогда… — подумал вслух человек, но оборвал себя на полуслове. — Где он? Веди меня к нему, беспокойно потребовал таинственный гость и быстро пошел за слугой,
В доме Аскольда было суетно. Из дальней клети слышались смех, глухие возгласы и крикливый плач младенца.
— Стой здесь, — попросил слуга пришельца. — Сейчас князя позову!
Ждать пришлось недолго. Аскольд, взволнованный, улыбающийся, вгляделся в уставшее лицо пришельца, сразу же узнал его и повел в свою гридню.
— Пойдем! А ты проверь ворота, — приказал он слуге.
— Так что? — нетерпеливо спросил Аскольд, с трудом переключая свое внимание с радостного события, только что происшедшего в его доме, на стоявшего рядом с ним человека.
— Самое время! — взволнованно зашептал тот, сверкая глазами, и быстро перечислил, загибая по очереди один палец за другим на правой руке: — У берегов Сицилии выстроился огромный флот пиратов и требует Михаила Третьего к себе.
— А он что? — с яростным блеском в глазах продолжал расспрашивать Аскольд.
— В Каппадокии горят личные владения Михаила. Туда-то и направился он со своей армией, — радостно потирая руки, объяснил пришелец.
— А флот? — вскрикнул Аскольд, и пришелец его понял.
— А флот он направил к берегам Сицилии! — терпеливо пояснил он. Византия открыта! Царьград закрыт только с моря! Подходи и бери: ни армии, ни флота!
— Молодец! — похвалил его Аскольд и вынул из сундука, стоявшего возле серебряной треноги со священным котелком, мешочек с серебром. — Держи! — Он передал мешочек пришельцу и хвастливо добавил: — Это арабские!
Человек ловко поймал мешочек и поклонился Аскольду.
— Иди спать! Тебе укажут где! — повелительно про^ изнес тот и тихонько постучал по стене.
Вошел слуга и проворно увел человека с собой. А ранним утром снова постучали в ворота Аскольдова двора, и снова человек, закутанный в длинную темную одежду, спешно потребовал владыку Киева к себе. И этого человека выслушал Аскольд, и этому человеку вручил мешочек с арабскими диргемами, но спать у себя в доме не оставил. Затем он срочно приказал поднять Дира и привести его к себе.
Дир явился заспанный, поеживаясь от утренней свежести.
— Поспать, бедовый, не даешь, — беззлобно ворчал он на черного волоха.
— Доспишь в ладье. В полдень отплываем к грекам. Дир так и сел.
— Ты всю жизнь бросаешь вызов судьбе! — ошарашенно изрек он. — Так можно и шею сломать, — хмуро предупредил он и устыдил Аскольда: — У тебя же нынче сын родился! Не терзал бы жену-то!
— Другого такого случая не представится! — прервал его Аскольд, не вняв увещеваниям друга. — Женщина — это мед, война — это свежий ветер! Я не могу жить ни без того, ни без другого! — своевольно заявил черный волох и гордо запрокинул голову.
— Не понимаю тебя! — с досадой воскликнул Дир. — Она не переживет этого!
— Ты за чью жену душу себе бередишь? — смеясь, спросил его Аскольд. За свою или за мою? — хитро добавил он, пронизывая недоверчивым взглядом своего сподвижника.
— За обеих, — сознался Дир. — Ты хоть не говори ей, что в дальний поход уходишь, — посоветовал он горестно, отведя взгляд печальных глаз от возбужденного лица Аскольда.
— Да ты что, не знаешь моей жены?! — гордо воскликнул волох. — Она сама бы пошла со мной в поход, ежели б не роды! — засмеялся Аскольд.
— Моя не такая, — вздохнул Дир. — Не знаю, как и сказать ей, — хмуро проговорил он и снова вздохнул.
— Скажи, что за греческим золотом плывем! Оно, мол, незащищенным лежит! Только взять надо, и все! — смеясь, посоветовал Аскольд.
— Что ты говоришь! Когда это греки не защищали свое добро? — изумленно спросил Дир и недоверчиво уставился на разошедшегося от предвкушения легкой добычи владыку Киева.
— Только что два разных человека донесли мне одну и ту же весть, торжествующим шепотом изрек Аскольд: — Царьград свободен и открыт! Плыть надо немедля! Все! — приказал он и строго добавил: — Иди собирайся в путь! Я сейчас поднимаю дружину!..
* * *Днепр и его коварные пороги все пятьсот ладей Аскольдовой дружины преодолели благополучно. Еще два дня пути по Днепру, а тут задул и теплый ветер с моря…
В Понт ладьи вошли черной звездной ночью и, держась западного берега моря, осторожно направились к заветному Царьграду. Еще три дня пути — и он твой! Но Аскольд не позволял себе потерять голову от предвкушения победы. Он холодным рассудком взвесил все и не бередил себе душу раньше времени, сосредоточенно следя за ходом ладей, изредка собирая для беседы своих тысячников и сотников.
Зная Царьград давно, Аскольд знакомил военачальников с расположением ворот столицы греков, объяснял, как взять их с наименьшими потерями. Военачальники поражались завидной памяти Аскольда, его сметливости и отваге. Выслушав и поняв требования своего предводителя, они расходились по своим клетям, чтобы еще раз продумать детали предстоящего штурма великого города.
Когда Аскольд остался на помосте один, Дир, проходя по верху ладьи, случайно наткнулся на него и, волнуясь, проговорил:
— Ты обещал мне поведать бытие Византии. Еще два дня пути… Когда сказывать будешь? — спросил он друга.
Аскольд замялся: дел было много, но и о последних вестях из Византии не терпелось сообщить своему первому помощнику.
— Давай присядем здесь, и я поведаю тебе тайный замысел моего похода, доверительно сказал киевский правитель рыжему волоху.
Дир обрадованно сел с ним рядом.
— Когда мы были с тобой в последний раз у греков с торгом, мне удалось… зацепить одного человека, знающего Василия Македонянина.
— Самого?! — изумился Дир, недоверчиво оглядывая своего предводителя.
— Самого! — удовлетворенно подтвердил Аскольд. — Варда как негласный кесарь при Михаиле Третьем, чую, всем надоел, — так же важно продолжил Аскольд и небрежно добавил: — Кажется, ему скоро будет конец.
Дир широко округлил глаза, удивляясь осведомленности Аскольда, но побоялся высказать ему свое недоверие. Аскольд почувствовал в позе рыжего волоха недобрую колючесть, но все так же бодро продолжил;
— Михаил Третий вырос и пытается разобраться в своем окружении. Пока он разбирается, мы и пограбим его! — торжествующе объявил киевский правитель и удовлетворенно закончил: — Вот и весь сказ!
— Но неужели в городе никого не будет? — оторопело спросил Дир, все еще сомневаясь в словах Аскольда и не желая участвовать в этом пиратском походе. Он признавал битвы только с равным противником, а тут…
— Будет! — возразил, смеясь, Аскольд.
— Кто? — удивленно спросил Дир.
— Фотий да Игнатий, — все так же смеясь, ответил черный волох.
— Но это же очень важные люди: им поклоняется вся Византия! — ужаснулся Дир.
— Да! Но воевать ни тот, ни другой не умеет! — уверенно заявил Аскольд.
— Ой, Аскольд, как ты… как ты рьян! — ужаснулся Дир.
— Повинуйся мне во всем и помни о Перуне! — наставительно потребовал от него киевский правитель. — Налететь, как молния, и громом сразить! — грозно напомнил Аскольд, сжал кулак и стукнул им по борту ладьи. Глаза его горели лихорадочным блеском. Красивое лицо было залито серебряным светом луны…
Дир робко глядел в лицо воителя: красота Аскольда внушала ему страх. «Ох, как бы все вернуть назад!» — сокрушенно вздохнул рыжий волох и хотел отвернуться от Аскольда, но лишь крепче ухватился за борт ладьи.
— Довольно! — отрезал Аскольд. — Что бы я ни предпринимал, не мешай мне! — заявил он и отвернулся от Дира, чтобы не видеть испуганного взгляда его серых глаз, чтобы не допустить к своей душе смущение сподвижника и чтобы не охладить свой разыгравшийся пиратский норов…
* * *— Дир! Ты знаешь, я передумал, — хмуро проговорил Аскольд, пытаясь не смотреть в глаза своему рыжеволосому сподвижнику, который, чувствуя необычность поведения именитого волоха, боялся проронить хоть слово и затаил дыхание.
