Ален Бюизин - Казанова
XXVIII. Последние приключения
Что бы ему не побыть где-нибудь спокойно!
Принц де ЛиньОктябрь 1787 года. Казанова, позволяющий себе иногда вылазки, чтобы переменить обстановку и сбежать от своего окружения, находится в Праге, где пробудет до декабря. Он приехал проследить за печатанием «Истории моего побега из венецианской тюрьмы» и, что еще более важно в его глазах, за изданием «Искамерона». Он остановился у лейтенанта Кузани, который во времена посла Фоскарини был его спутником по прогулкам и скромным обедам в Шенбрунне.
Со своей стороны, Лоренцо Да Понте прибыл в Прагу 9 октября. Он поселился в отеле «Платтензее», в то время как Моцарт, тоже находившийся в Праге вместе с супругой с 4-го числа, занимал номер в гостинице «Три льва». Оба здания стояли так близко друг от друга, что композитор и либреттист могли переговариваться в окно через улицу. Надо сказать, что это обстоятельство было для них очень важно, поскольку им вместе нужно было завершить срочную работу: первое представление «Дон Жуана» должно состояться 14 октября, по случаю прибытия в Прагу великой герцогини Тосканской, в присутствии Марии Терезии, племянницы императора, и Антона Саксонского, недавно ставшего ее мужем. Моцарт и Да Понте часто встречались в связи с необходимостью внести многочисленные изменения в музыку и текст «Дон Жуана» и постоянно переделывать оперу, «чтобы приспособить ее к недостаткам певцов, которые те представляли капризами: как напоминает Алерамо Ланапаппи в недавнем и подтвержденном документами очерке “Лоренцо Да Понте”, дуэт “Ручку дай, ангел милый” пришлось переделывать пять раз, пока певец Басси не дал своего согласия», – сообщает Элио Бартолини. В то время как премьера была назначена на середину месяца, «нерешительные певцы не могли справиться с совершенством партитуры; с другой стороны, оставалось сомнение: прилично ли чествовать (хоть и в шутливой манере) подвиги самого знаменитого из распутников перед молодой княжеской четой, находящейся в свадебном путешествии?» Все шло настолько плохо (из-за несостоятельности певцов, многочисленных организационных сложностей и, возможно, из-за внутренней цензуры, поскольку Моцарт и Да Понте боялись дорого заплатить за дерзость выбранного сюжета), что в последний момент не готовый «Дон Жуан» был заменен «Свадьбой Фигаро», а премьера отложена на понедельник 29 октября 1787 года. Ситуация еще более осложнилась тем, что Да Понте срочно пришлось вернуться в Вену: его вызвал письмом Сальери, объявивший, что оперу «Аксур, царь Ормуза», ранее ставившуюся в Париже под названием «Тарар» и по либретто Бомарше, заказали по случаю бракосочетания престолонаследника эрцгерцога Франца и что император Иосиф II настоятельно требует его присутствия.
Есть все причины предполагать, что Джакомо Казанова и Лоренцо Да Понте, встречавшиеся в 1777 году, когда либреттист, еще не сделавший карьеры, был секретарем Пьетро Антонио Дзагури, и недавно повстречавшиеся в Вене, неоднократно виделись в Праге. Известно, что отношения между ними были далеко не сердечными, тем более что Казанова испытывал несказанное и несоизмеримое презрение к Да Понте, который был ничем, когда они познакомились в Венеции. Даже если в то время Казанове было нечем гордиться, поскольку он был простым шпионом на жалованье у государственных инквизиторов и сожительствовал с бедной швеей, он все равно испытывал чувство превосходства. «К тому же что он, не стесняясь, рассказывал (возможно, приукрашивая) обо всех своих удивительных приключениях. Молодой священник, которому надоело им быть и общаться с отбросами общества, оказался в обществе человека, которого можно было принять за одного из великих представителей галантной Европы, – пишет Жан-Франсуа Лаби в статье «Казанова, Дон Жуан, Да Понте». – Трудно переусердствовать, подчеркивая скудость светского опыта Да Понте в те годы в Венеции, когда в нем хотели видеть авантюриста высокого полета. Это всего лишь мелкий преподаватель провинциальной семинарии, явившийся предаться разврату в большом городе и дважды попавшийся в когти женщин гораздо опытнее себя. Анджиола и Анджиолетта быстро подмяли его под себя во всех смыслах этого слова. Они полностью захватили инициативу». Нет ничего смешнее в глазах такого распутника, как Казанова, чем наивный развратник, ставший игрушкой женщин. Джакомо презирает его, как, впрочем, презирают его многие из тех, кто его хорошо знал, например, Дзагури, который пишет о Да Понте: «Он носит в себе и всегда будет носить язву, снедающую до корней все, что в нем может быть хорошего… Он заслуживает только одного – презрения».
Со времен той очень сложной эпохи «тощих коров» Лоренцо Да Понте, точно Маленький Мук, раздобывший волшебные туфли, неудержимо взлетел вверх по общественной лестнице. В Вене он стал поэтом императорских театров. Получал приличное содержание и пользовался дружбой императора, который оказывал ему большое уважение и осыпал милостями. Теперь он уже считал себя знатоком элегантности и умения жить. Со своей стороны, Казанова опустился по той же лестнице еще на ступеньку ниже, Отныне он занимал лишь скромную должность секретаря у венецианского посла. Можно было бы сказать, что их роли переменились. Но это только в глазах общественности, но ни в коей мере не в представлении их обоих друг о друге. Без сомнения, жалкий Да Понте по-прежнему впечатлен Казановой, а тот все так же питает презрение к либреттисту.
Разве могли они не возобновить знакомство в Праге при такой географической близости! Они, наверное, искали друг друга, чтобы покрыть друг друга позором. Во всяком случае, пражская светская жизнь предоставляла им кучу предлогов, чтобы встречаться, как бы не желая того. Напротив, отсутствие встреч было бы воистину удивительным. И вслед за Да Понте Казанова должен был познакомиться с композитором. «Не будучи страстным любителем камерной музыки, бывший скрипач камерного оркестра Святого Самуила не упускал возможности показаться на концерте; что же до кулис, то они всегда и везде были его настоящими пенатами, – пишет Ф.-Л. Мар в статье «Казанова и “Дон Жуан”». – И потом они оба были Братьями. Хотя они не принадлежали к одной ложе, а посвящение Моцарта в масоны, важнейшее биографическое событие, имело иные движущие причины (поиск братства в иллюминизме), чем те, возможно, корыстные соображения, что возвели г-на де Сенгаля к высшим ступеням, это не отнимает важности этой их связи в светском плане. Как человек в духе времени, Да Понте, должно быть, тоже не остался в стороне: разве не работал он в Дрездене вместе с Маццола (еще одним другом Казановы) над либретто к “Осирису”, масонской опере Наумана, – посредственным предшественником “Волшебной флейты”? Наконец, и шестидесятилетний венецианец, и молодой зальцбуржец – самые что ни на есть настоящие кавалеры папского ордена Золотой шпоры. Кроме того, у них было много общих знакомых, способных свести их друг с другом. Например, Паскуале Бондини, директор пражского итальянского театра, заказавший Моцарту оперу, где его жена выступит в роли Церлины, также был хорошо знаком с Казановой».
Тем не менее после срочного отъезда Да Понте в Вену Моцарт поселился на вилле Бертрамка, в пригороде Праги, у замечательных друзей – пианиста и композитора Франца Душека и его жены, Йозефы, обладательницы сопрано. Вся проблема заключалась в том, что он должен был продолжать работу над музыкой, чтобы закончить «Дон Жуана», а рядом уже не было либреттиста, чтобы ему помочь. Если Казанова и вмешался в составление либретто, то только в это время. Поскольку официальный либреттист отсутствовал, именно он произвел последнюю необходимую подгонку, и его сотрудничество осталось дружеским и негласным, чтобы не разъярить официального автора – Да Понте. Историк Альфред Мейснер рассказывает о памятном вечере на вилле Бертрамка. Казанова беседовал с Моцартом о своем побеге из Пьомби. Завязался маленький дружеский заговор, который привел к тому, что музыканта заперли в его комнате: его не выпустят до тех пор, пока он не запишет Увертюру, уже сложившуюся в его голове, но запись которой он все откладывал. Воспоминания его жены Констанции, «замурованной» вместе с ним, не противоречат этой истории. Можно было бы сильно усомниться в этом рассказе, приписав его слабеющей памяти или желанию блеснуть, если бы в 1924 году в бумагах авантюриста, хранившихся в Дуксе, не обнаружили два листка, написанных его рукой, – не что иное, как взаимозаменяемые варианты для «Дон Жуана», сцена Х второго акта оперы. В окончательном варианте Лепорелло, схваченный Эльвирой, Церлиной, Оттавио и Мазетто, умоляет в соль-мажоре: «Ах, сжальтесь надо мною». В первом варианте эта ария и предшествующие четыре реплики речитатива заменены очень живым и красочным квинтетом:
ЛЕПОРЕЛЛО: Растерян, смущен, изобличен. Оправдаться не могу. Прощенья вашего молю.
