Юлия Глезарова - Мятежники
– Он не трус, – вступился за Роменского Щепилло, – я в деле видел. Ты не знаешь его, Анастас.
– Оставьте, господа. Он имел право высказаться. Впрочем, – Сергей тряхнул головою, пытаясь отогнать невеселые мысли, – ты прав, Кузьмин. Может быть, он и не трус, но поведение его недостойно. Путь наш не будет усыпан розами, но… мы победим, мы не можем не победить. Господь с нами, и я постараюсь доказать это и вам, и солдатам нашим…
– Скажи, – спросил Сергей у Кузьмина, когда все вышли, – куда людей мы поведем?
Кузьмин с удивлением поглядел на него.
– Я думал… Ты знаешь …
– Да знаю я, знаю, обсудить хотел просто. Гляди…
Сергей раскрыл на столе карту.
– …вот Киев. Город большой, убежищем нам служить может… в случае необходимости. Понимаешь?
Кузьмин кивнул, и на лице его обозначилось напряжение мысли. Сергей вновь вспомнил Испанию, Риего, Кадикс… Оттуда, из провинциального Кадикса, началась настоящая революция, и Киев мог стать таковым же и для России.
– Но в городе верных людей нет у меня. Трубецкой уехал… если б только он не уехал…
– Я не знаю офицера сего, но он уехал – что теперь говорить. В Киеве вóйска много, артиллерия. Можно тайно войти в город… попробовать. Там заставы на дорогах только, а ежели через поле войти…
– Но солдат наших в городе не спрячешь, гарнизон сопротивляться станет. Бой в городе знаешь что такое? Нет, в Киев пока идти не надобно, можно вот на Житомир попробовать. Славяне там, обещали содействие. Связи нет… отписать бы им, письмо передать… Миша ездил неудачно.
Сергей увидел, как нахмурился Кузьмин при упоминании Бестужева.
– Ну, ежели Мишка твой не доехал, не значит еще, что вообще доехать нельзя. Разреши, я… попробую.
– Нет, ты здесь мне нужен. И потом – далеко до Житомира. Может, на Белую Церковь? Там 17-й егерский… в нем друзья…
– Сергей запнулся, но все же договорил, – друзья Мишины. Поддержку обещают.
Кузьмин оторвался от карты, выпрямился.
– Знаешь, подполковник, думаю я… зачем со мною тебе советоваться? Призови Мишку своего, он совет тебе подаст.
– Да отчего ты так не любишь его? Что сделал он тебе?
– А ты будто сам не понимаешь…
Сергей понял, но сделал вид, что смысл речей поручика не дошел до него.
– Объясни мне…
– Изволь… чудной ты становишься, когда он рядом. Разговаривать сложно с тобою. В иное время терпел я его, ради тебя терпел. Как и братца твоего, если правду говорить. Ныне же не время сантиментам предаваться. Бесполезны они нам, отошли их.
– Не хотят они меня покинуть, сколько не прошу.
– Может мне попросить, батальонный? А? По-хорошему… – Кузьмин сжал пальцы в кулак, на несвежей перчатке вдруг проступило пятно крови, поручик поморщился, верно задел ссадину.
– Нет, этого не надобно, – коротко произнес Сергей, – Руку перевяжи, – ведь болит…
– Пустяк, пройдет… Кузьмин вздохнул, с трудом развел опухшие пальцы, – Пусть остаются… только не лезли бы ни во что.
– Обещаю тебе… лезть ни во что они не будут, я не позволю им, – сказал Сергей грустно. – Скажи лучше, чем солдат довольствовать?.. Суммы полковые Гебель спрятал, найти не могут. Жалованье раздать надо, а денег нет…
– Что значит найти не могут? Я душу из него вытрясу, я перетряхну дом его, в перины залезу, я найду…
– Ежели ты тронешь его… – тут уже Сергей оторвался от карты, – я тебя… от полка отлучу… Пойдешь своею дорогою…
– Да куда ты без меня денешься, батальонный? – Кузьмин насмешливо поглядел на него. – С кем советоваться будешь? С Мишкою? С Соловьевым и Щепиллою? Так они все еще меньше меня в деле военном смыслят… И Роменский придет, смущать тебя станет. А так велел я караул выставить, никого без разрешения моего не пускать.
Тут Кузьмин, как показалось Сергею, понял, что наговорил лишнего, он покраснел.
– Прости меня, Сергей Иванович… Уже три часа, ты с пяти утра на ногах, не обедал, поди… я распоряжусь, принесу тебе. Я мигом…
Кузьмин убежал. Сергей же понял, что он и вправду не знает, что делать. «Артамон… он должен помочь мне», – Сергей вспомнил кузена, всего три дня тому обещавшего поддержку.
26 декабря они с братом были у Артамона, в Любаре.
Тот уже знал все: вести дошли. Кроме газет пришли письма, а в них – страшные, поражающие душу, подробности.
Катиного мужа побили восставшие солдаты. Если бы не счастливый случай – погиб бы, замерз, ибо били до потери сознания и бросили в сугроб… Хорошо, что сердобольный прохожий вытащил его оттуда и отвез на извозчике домой…
По восставшим били картечью, с близкого расстояния.
Много убитых и раненых.
Трубецкой арестован.
– Говорят, что Пестель застрелился, – добавил Сергей, завершив череду смутных новостей.
Артамон вздрогнул.
– Правильно сделал, – сумрачно произнес Матвей, – душу свою погубил, но многих спас…
Сергей взглянул на брата с ужасом.
– Я слово дал и его сдержу, – с надеждой обратился он к кузену, – мы выступить должны…
– Я своему слову хозяин, – осторожно начал Артамон, – ты знаешь сам… но… После того, что случилось в Петербурге? Можем ли мы рассчитывать на успех?
– У Риего меньше нашего было… Он тоже революцию в новый год начал, – Сергей не сводил глаз с Матвея, видя, как тот мрачнеет все больше, все ниже опускает голову…
– Там же тепло… И по ихнему стилю, – растеряно пробормотал Артамон, – впрочем, я от слов своих не отказываюсь… и тебя поддержу, ежели ты сам выступишь… Выступишь?
Сергей не успел ответить: заскрипело обледенелое крыльцо, запоздалый путник вбежал в сени, и, почти сразу же распахнулись двери в гостиную…
– Сережа! Слава Богу, ты здесь! – Мишель сбросил шинель на пол, рухнул в кресло, – прости, устал смертельно, торопился… плохие новости.
– Что?
– Приказ в полк пришел… об аресте твоем… Гебель бумаги твои забрал… И твои тоже, – повернулся он к Матвею, – тебя тоже арестовать велено…
Матвей поднял голову, заметил встревоженный вопрошающий взгляд Сергея, улыбнулся ему только им двоим понятной улыбкой. Сергею стало страшно, он понял, о чем думает брат…
– Спасибо тебе, Мишель, за новости, – спокойно произнес Матвей, – теперь понятно, что нам только одно осталось… Пестель нам пример показал… Мы погибнем, но многих спасем…, – он с надеждой взглянул на брата, – Многих… Тех, кто в обществе недавно и ни в чем не замешан… Выпьем, брат, и застрелимся весело!
Веселый и решительный Артамон тогда не изменил себе: рассмеялся на мысли Матвея о самоубийстве, сказал, что все образуется и ахтырские гусары не подведут.
Сергей уехал от него в полной уверенности, что в нужный момент кузен не отступится от обещаний своих. Из Трилес он отправил Артамону записку, прося поддержки, да записка, верно, не дошла… Впрочем, могло быть и так, что Артамон уже выступил, только он, Сергей, об том не знал. Следовало подождать.
Через полчаса Кузьмин вернулся, гордо неся на тарелке дымящуюся картошку.
– Ешь, подполковник… Силы тебе беречь надо. Не обижайся ты на меня, глуп я, заносчив. Выпить хочешь?
Кузьмин открыл флягу, протянул ему.
– Пей.
Сергей сделал глоток; в дверь постучали.
– Войдите.
В комнату вошел унтер-офицер Прокофий Никитин, из второй гренадерской роты.
– Ваше высокородие, – Никитин переминался с ноги на ногу, – не извольте гневаться… Солдатики мои послали меня… Просить вас… Ныне время жалования… поиздержались мы…
Сергей молчал, потупившись.
– Будут деньги, будут, – сказал Кузьмин поспешно. – Сегодня же. Не все, конечно, сам понимаешь… Видишь же, что происходит?
– Как не видеть, вижу… И солдатики видят, за свободу стоять готовые… Может, разрешишь нам… того…
Никитин совсем смутился.
– Да что надобно тебе?
– Пограбить маленько позволь… если свобода ныне. Жиды, шинкари богатые, кровососы… деньги есть у них…
– Вон!
Сергей вскочил; тарелка с недоеденной картошкой упала на пол. Никитин скрылся за дверью, Сергей опустился на стул, краска залила лицо его.
– Не кручинься, подполковник, – быстро сказал Кузьмин, собирая картошку с пола. – Найду я денег, дай два часа сроку… Я знаю, где взять.
Мишель долго раздумывал, прежде чем пойти в штаб. Сереже он мешать не хотел, понимал, что если нужен будет – позовет. Но грызла обида: Сережа не взял его с собою, решил один, сам возглавить мятеж, в то время как он, Мишель, все последние месяцы бредил делом, жить без того не мог. Получалось, что какой-то Кузьмин в решающий момент оказался ближе, во всяком случае – нужнее.
Раньше ежели и бывал Сережа им недоволен, то сие проходило быстро. Стоило только изобразить обиду, и друг сдавался, ибо боялся, что останется один. Зная за другом слабость эту, Мишель, ко стыду своему, нередко ею пользовался, добиваясь своего. Ныне понимал он, что с обидою предстоит справляться самому… Отчего так вышло – Мишель понять не мог. Для того-то он и хотел ныне увидеться с другом – чтобы задать ему этот единственный вопрос.
