Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
Видя вредную задумчивость на лике бывшего вице–директора по политической части, Трепов, после ушата ледяной воды, преподнёс и сладкий пряник:
— Не грустите, уважаемый Пётр Иванович. Выгородить я вас не сумел, но уговорил его величество назначить вам семь тысяч рублей годового пенсиона. Далеко не каждый генерал получает после службы такие деньжищи.
«Как не крути, департамент полиции солидная и гуманная фирма, а император — великий человек», — стал благодарить Трепова Рачковский.
* * *
3‑й драгунский Сумской Его Величества короля Датского Фредерика Восьмого полк принимал участие в больших летних манёврах.
— Хотя название подкорректировали, и полк стал называться именем короля, а не принца, что много выше по статусу, манёвры я ненавижу по–прежнему, — рассуждал за чашкой чая с клубничным вареньем штабс–ротмистр князь Меньшиков. — Лошади похудели, а кавалеристы утратили свой блеск, — угощал привезённым из фамильного поместья вареньем поручика Рубанова и корнета Соколовского. — Задание на завтра от полковника Нилова получил. Теперь моя главная задача просчитать, как благополучно вывести эскадрон из игры хотя бы к обеду, чтоб спокойно проследовать в предназначенную для бивака деревню. Вам, поручик Рубанов, поручаю с утра направить разведчиков, во главе с корнетом, — кивнул на хлебавшего горячий чай Соколовского, — дабы уяснить, с какой стороны произведёт нападение условный противник. Когда спектакль начнётся, в бой не вступать, чтоб не мучить лошадей, а по возможности постараться быстрее сдаться в плен. Да, да и не смейте возражать, — заткнул рты собравшимся что–то сказать офицерам. — А сейчас — спать.
Утром эскадрон занял плешивый, от росшей местами пожухлой травы, бугор и стойко ожидал нападения «противника».
— Эскадрон, спешиться, — приказал Меньшиков. — И ослабить лошадям подпруги.
— А вдруг нападут? — заволновался Глеб.
— Да и чёрт с ними. Чай, не на войне с японцами. Главное, чтоб мой сундучок с вареньем не опрокинули, — тоже заволновался князь. — Курите, ребята, — разрешил нижним чинам.
— Ваша светлость, — примчался со своими разведчиками корнет. — Пехтура окружает, — обвёл рукой вокруг бугра. — Если сейчас сымитируем рубку, то победим.
— Да успокойтесь, корнет, и расслабьтесь… Лошадь вон заморили. Нужно вам было так скакать?
— Ваше высокоблагородье, вражеские пехотные морды берут нас в кольцо, — доложил подбежавший вахмистр.
— Не обращайте внимания. Пусть ползут и пачкают форму, — услышали недалёкое «ура–а» и увидели бегущих со штыками наперевес довольных от выигранного «сражения» солдат. — Мы убиты, — заорал размахивающему револьвером подполковнику Меньшиков. — Насмерть убиты, — ещё раз повторил задохнувшемуся от радости и подъёму на бугор поручику с шашкой. — Вахмистр, велите людям подтянуть подпруги лошадям. Сейчас отправимся на постой в деревню, — распорядился князь.
Не тут–то было!
Хмурясь, краснея лицом и приложив ладонь к бешено колотящемуся сердцу, перед Меньшиковым возник наблюдающий за манёврами штабной полковник:
— Уморился на бугор лезть, — кряхтя и отдуваясь, сообщил он, глядя в глаза командирскому коню. — Что, не могли сопротивления оказать?
— Не могли, господин полковник, — рассудив, что обращаются всё же к нему а не лошади, ответил ротмистр. — Враг использовал фактор неожиданности и разгромил нас. Мы все пали смертью героев, защищая этот стратегически важный бугор.
— Нет! Вы не пали смертью героев. Вы взяты в плен.
— Ну, какой плен? Мы все убиты, — споря с полковником, вскарабкался на лошадь штабс–ротмистр.
— Эскадрон не сражался, а посему пленён и сейчас последует за пехотным полком на их место дислокации, что в десяти верстах отсюда. Там до вечера, без обеда побудете военнопленными, а затем я вас отпущу на волю. К ночи, глядишь, и доберётесь до своей деревни, — предрёк злосчастную судьбу кавалерийскому эскадрону штабной полковник.
Подобная перспектива, в результате которой остались бы голодными люди и лошади, явно не устраивала князя.
— Эскадро–он! По коням и прорываться! — проорал он команду.
Расслабившиеся пехотинцы, не уразумев ещё пехотным своим умом всей кавалерийской подлости, пытались задержать их, цепляясь за уздечки, сёдла и ноги «пленённых». Но те, матерясь и отбрыкиваясь, лавой ринулись за улепётывающим от полковника командиром.
Эскадрон прорвался и порысачил в деревню, где через час по прибытии, поручик с тремя пехотинцами в синяках от кавалерийских каблуков, без шума и драки, арестовал князя и увёз на принадлежащей пехотному полку двуколке, что несколько сгладило тяжёлые чувства от ареста. К тому же штабс–ротмистра весьма радовало то обстоятельство, что коней и людей вовремя покормили, и сундучок с вареньем в схватке не пострадал — будет с чем чаёк на гауптвахте попить.
В день его освобождения, «пали не только тяжкие оковы», но и закончились учения, что тоже являлось хорошим знаком для дальнейшей службы.
Полк направился в Москву.
Порадовавшись на справных лошадей, Меньшиков скомандовал:
— Запевалы, вперёд!
Восемнадцать солдат, по шесть в ряд, построились за ним во главе эскадрона.
— Запевай!
И эскадрон, колонной по трое в ряд, подхватив песню, двинулся в поход.
Сначала затянули любимую:
Под драгуном лошадь ходит,
Как даёт ей шенкеля…
Словно пляшет в хороводе,
И кусает трензеля…
Насладившись пением, Меньшиков оставил руководить эскадроном Рубанова, а сам отъехал с рапортом к командиру полка Нилову.
— Эскадро–он! «Девицу красну» запевай! — скомандовал поручик.
— Девица красная, щуку я ловила, — заголосил запевала, и эскадрон под аккомпанемент стука подков по дороге, с присвистом и гиканьем подхватил:
— Щуку я! Щуку я! Щуку я ловила…
Напыжившись и набрав в грудь побольше воздуха, запевала что есть мочи завопил:
— Девица красная. Уху я варила…
Въехали в деревню. Уловив слова и неправильно растолковав смысл песни, девки мигом исчезли по домам, а мужики — рот до ушей, затыкали ладонями детишкам уши.
— Уху я! Уху я! Уху я варила, — дружно гремел эскадрон.
Услышав псевдостроевую песню в исполнении «несгибаемого» 1‑го эскадрона, командира коего Нилов в данный момент нещадно прорабатывал за проваленные манёвры, полковник на время потерял дар речи, что дало возможность штабс–ротмистру немного передохнуть от наставлений. Чертыхнувшись, полковник юным корнетом, забыв про ишиас, взлетел на коня и галопом помчался догонять весёлый эскадрон.
Гордо ехавший впереди поручик Рубанов отхватил трое суток гауптвахты «за ловлю рыбы в мутной воде», — как выразился полковник. Ну и до кучи он впаял двое суток многострадальному командиру эскадрона, за грубые упущения по воспитанию субалтерн–офицеров.
«Добрые знаки судьбы не всегда сбываются в жизни, — мысленно философствовал князь. — Впереди опять брезжат тяжкие оковы и мрачные стены темницы, а там недалеко и до городка Берёзова, где провёл последние годы жизни мой пращур», — несколько пессимистично глядел в своё будущее.
Аким Рубанов, вернувшись с женой из отпуска, в летний лагерь не попал, и, таким образом, избежал манёвров.
Приказом по полку его оставили нести службу в Петербурге.
В сентябре, когда из Рубановки вернулись родители с ненаглядным чадом, Ольга несколько дней жаловалась им на супруга:
— У него оказался «колокольный кругозор». Всё время вспоминал Россию, Рубановку и особенно летний лагерь, мечтая попасть на манёвры. Его совершенно не трогали красоты Неаполитанского залива…
— Нет, почему же, вино на побережье продавали неплохое, — оправдывался Аким. — И Везувий — ничего себе вулканчик… Но сермяжная моя Россия мне больше по душе. А главное, из–за чего злится Ольга, что меня совершенно не впечатлил «балкон Джульетты». Барышни всех национальностей просто млели, глядя на этот балкон…
— Это, на который Ромео к ней по ночам лазил? — отведав привезённого вина, проявил эрудицию Максим Акимович. — Юные развратники! В четырнадцать лет вишь, любовь у этих сопляков… Выпороть их следовало… Глядишь, и учиться на пятёрки бы стали…
— Максим, а как же — любовь? — опешила жена.
— Балкон этот и вовсе взорвать надо, — разошёлся супруг, чтоб об уроках в гимназии думали, а не о поцелуях под луной…
— Правильно мама' говорит — ведь это ЛЮБОВЬ! — трагически воздев руки, патетически возопила Ольга, рассмешив этим жестом и воплем Акима.
— Любовь и у Медичи была… Сколько, стервь, понапрасну мужиков погубила… А на её гробницу, подобные моей супруге экзальтированные дамы, поклоняться ходят.
— Взорвать к чёрту вместе со всем блудливым погостом! — вынес справедливый мужской вердикт Рубанов–старший. — Правильно, сынок, мыслишь. Речные плёсы на Волге у Рубановки, и склонившиеся к воде ивы, куда прекраснее латинской красоты.
