Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы
Сотник выслушал переводчика, хлопнул парня по плечу:
- Слово Куремсы - верное. Отпущу, когда ты исполнишь свое.
- Подождите, ироды, вот придет мой Алешка с боярином Василием, он за все спросит! - прохрипел пастух. - А тебе, страмец конопатый, будет петля на осине, коли выдашь.
- Не лайся, дед Лука. Черное болото - што пузо коровье: дорога туда узка, а сколь ни влезет - все сварится. Помирать все одно придется - на осине ли, в омуте либо на полатях.
Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.
- Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я сам видел, как он наполнял турсуки веселым питьем!
Нукеры осклабились - сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котел с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами, жадно проглатывали, запивая сбродившим медом, быстро пьянея от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника все чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь - вдруг иной добычи не попадется? Плевок на его лице высох, голова кружилась, и злючка становилась все желаннее.
- Я, пожалуй, сам начну учить ее любви, - сказал он, вставая. - Десятник пойдет за мной, остальные пусть кинут жребий.
Нукеры оживленно загалдели, провожая начальника завистливыми взглядами и скабрезными напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял, кивнул десятнику: ступай. Потом молча сидел у костра, потягивая мед прямо из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:
- Что теперь делать с ней, наян?
- Почему ты спрашиваешь, Орка? - Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков. - Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть сама утопится - мне такие попадались. Садись и пей.
Десятник налил себе меду в деревянную чашку, но не донес до рта - длинная желтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое, - словно сшила ноги вместе. Орка взвился от боли и упал лицом прямо в огонь, покатился, завизжал, как свинья, почуявшая нож под сердцем. Куремсу спас стальной панцирь - бронебойная стрела прошла сдвоенную кольчугу на сгибе локтя и остановилась, не дотянувшись длинным граненым жалом до левого соска.
- К оружию, нукеры! - заревел перепуганный насмерть сотник, вскакивая, но воины его бежали к лошадям, кормившимся посреди поляны. На месте остались двое: Орка и еще один, только что вышедший из балагана - он стоял на коленях, сжимая руками сулицу, пробившую его насквозь со спины. Среди удирающих тоже были подбитые стрелами: один падал и вскакивал, другой семенил, согнувшись, вырывая из бока окровавленную тростину. Свистя, ревя, улюлюкая, из леса выбегали мужики в лохматых шапках с длинными блескучими топорами в руках; их показалось так много, что ордынский сотник ощутил небывалую прыть, сайгаком перемахнул костер и кинулся вслед за нукерами. Кони были близко - только бы ухватиться за луку седла! Вдруг жутко, оглушающе рявкнул медведь, и верные кони кочевников, никогда не выдававшие своих хозяев, метнулись от них к озеру, храпя и брыкаясь на скаку. Сотник запутался в траве, упал, увидел мельком, как кто-то широкий, бородатый, настигнув ближнего нукера, с маху ударил его топором по шлему… Оставшиеся без лошадей степняки начали выхватывать мечи, с отчаянным визгом кидались навстречу преследователям. И тут лишь Куремса заметил, что врагов меньше, чем его нукеров. Вскочив, он со злобным криком выбросил меч в грудь набегающего человека с поднятым топором, враг шарахнулся в сторону, оступился, забыв про топор в своих руках, Куремса увидел близко испуганное безусое лицо и с силой вонзил острие меча в открытое горло. Тотчас раздался яростный крик:
- Круши орду! Бей грабежников! Руби нечисть!
Сотник оборотился на грозный голос. В десяти шагах от него воин с сабельным шрамом на лице, одетый в железную броню, ожесточенно рубился мечом с двумя неповоротливыми на земле нукерами. Куремса бросился помогать своим и тут же пожалел, что не побежал в лес - один из степняков стоял, шатаясь, бессмысленно ловя отрубленную кисть правой руки, висящую на тоненькой красной жиле, и поливая землю кровавой струей, второй пытался поднырнуть под меч русского, чтобы обезножить его коварным ударом, да так и остался на корточках с разваленной надвое головой. Русский обернулся к сотнику, Куремса увидел его налитые кровью глаза, остановился как бы на зыбком мостике - дунь сейчас ветерок, и он упадет: в глазах русского была его смерть.
- Ну, вражина, ча стал?
Куремса, словно разбуженный, швырнул меч на землю, прыгнул в куст, пригибаясь, петляя по-заячьи, кинулся к лесу. Проклятая байдана, как она тяжела и хлещет железным подолом по коленям - в ней разве убежишь? Кто-то из кустов кинулся ему наперерез, от подножки Куремса со всего маху ударился оземь животом и грудью, задохнулся и не смог даже сопротивляться, когда ему заламывали и связывали руки. Потом поставили на ноги, накинули на шею чей-то аркан, потащили к костру. Куремсу шатало. Русский мед коварен - он не сразу пьянит.
Девки ревели навзрыд, хватая за полы мужиков, еще не пришедших в себя после сечи. Развязанный парень с подростками помогал перебраться к костру старому пастуху. Победители натащили целую кучу трофейного оружия, сюда же принесли заколотого сотником парня. Хромой мужик со зверским лицом оттаскивал раненого в ноги десятника на край поляны. Рыжебородый воин в кольчуге сокрушался над убитыми:
- Эх ты, Овсюха горемычный! Чего остолбенел, когда рубить надо? Догнал вражину - по башке ево, и делу конец! Нет - стал, будто повязанный, сам же на меч налетел.
- Ох, дядька Иван, непростое дело человека срубить, - пожаловался молодой мужик. - Я ноне двоих зашиб, а руки-то вон досе дрожмя дрожат.
- Это рази человек? - Окольчуженный витязь зыркнул на пленного злыми глазами. - Однако, лихо, мужики. Вшестером чертову дюжину, почитай, упокоили.
- Пятерых-то мы стрелами да сулицами добыли, остальные и ослабли от страха, - сказал подошедший Роман. - В другой раз этак не выйдет.
- Пожалуй што, - согласился Копыто.
Из крайнего балагана послышался громкий плач девок. Один из мужиков хотел войти туда, но его не впустили.
- Чего у них там? - спросил Копыто.
Подростки и парень отвели глаза, дед, сидевший у костра с перевязанной ногой, глухо ответил:
- Да што - Марью снасильничали, пакостники.
- И этот? - Воин кивнул на пленного.
- Этот - первый.
Копыто шагнул к сотнику. Куремса не носил знака, но бывший разведчик легко угадал в нем начальника.
- Ты кто? - спросил по-татарски.
Куремса выпятил грудь:
- Я начальник сотни. Мой покровитель - великий эмир Таврии оглан Кутлабуга.
- Вон даже как! Где твоя сотня?
Куремса уже не верил, что его убьют. Сотниками дорожат и враги, особенно когда они в чести у эмиров.
- Моя сотня делает, что ей велено.
- Понятно: жгет, режет и насильничает.
- Ванюша, - негромко окликнул Роман. Из балагана вышли девки, среди них стояла Марья, бледная как смерть, с искусанными в кровь губами.
- Вот он, твой обидчик, Марья! - громко сказал воин. - Приказывай: што делать с ним?
Девушка глянула на сотника, закрыла руками лицо, опустилась на землю.
- О-ох, мама родная, как мне теперь жить?
- Никита! - позвал воин парня-пастуха. - Ты все видел, Никита. Нынче ты один из нас не пролил вражьей крови. Должен пролить - не дай бог, ослабнет рука в бою, как у Овсея. Возьми топор.
Парень растерянно оглянулся, веснушки выступили на его побледневшем лице. Один из мужиков сунул ему в руки свое оружие. Куремса понял. Смуглое лицо его покрылось крупными каплями пота, он торопливо залепетал:
- Яман, яман…
Копыто сильно потянул волосяную веревку, и сотник, задыхаясь в петле, поволокся за ним. Следом медленно шел Никита, оцепенело рассматривая топор в своих руках. И тогда мужик, что недавно жаловался на дрожь в руках, взял трофейный меч, неспешно направился к раненому десятнику, который затих, запал в траве на краю поляны. Девки отвернулись, окружая сидящую Марью.
Воротясь, Копыто послал половину людей за ордынскими лошадьми, которые возвращались на поляну из леса, другую - за своими. Девки бросились к ребятишкам, маленького вынули из притороченной к седлу холщовой люльки, стали поить козьим молоком, греть воду. Мужики постепенно собрались снова, рассматривали трофейное оружие - кривые мечи, саадаки, копья с крючьями, небольшие топоры, булавы, шестоперы и джериды, разную походную оснастку степняков. Из сумок сотника и десятника вытряхнули их добычу - женские серебряные мониста и серьги, бусы дорогого разноцветного стекла, золотые бляшки со сбруи, горсть жемчуга, шелковую сорочку и два теплых повойника из легкого козьего пуха, шитую серебром плащаницу, детские сапожки из голубого сафьяна.
