Саймон Скэрроу - Меч и ятаган
— Держим провал! — провопил Миранда. — Стоим, братья мои!
Сыпучий шорох камней под множеством ног становился все ближе. Томас помог Стокли встать на ноги. Вместе с Ричардом и горсткой уцелевших защитников они заняли позицию на краю каменной осыпи и изготовили оружие. Вот показались головы и плечи передних рядов неприятеля.
Уверенно надвигалась его слепая безжалостная сила. Сумрачно поблескивали кривые лезвия ятаганов, острия копий. Были среди наступающих и лучники с аркебузирами, которые, не боясь уже встречных выстрелов, с глумливой неспешностью наводили длинные стволы на оставшихся в живых. Один, мешая своим, и вовсе остановился, чтобы вернее нацелиться и поднести фитилек к пороховой полке. Ствол дернулся, плюнув дымом и огнем, а капитан Миранда на своем стуле резко накренился. Опала рука с мечом, клинок вывалился наземь; над сердцем испанца зияла дыра величиной с голубиное яйцо. Челюсть отвисла, поблекли глаза. Но вот он, вопреки всему, снова поднял голову, и в воздух взвился его последний пронзительный крик:
— Бейтесь, братья!
Под выстрелами пали еще двое защитников.
Ричард, потрясая копьем, выкрикнул:
— А ну, шакальё, посмотрим, кто кого!
В этот миг Томас, краем глаза уловив стремительное движение, машинально на него обернулся. Сверху, оставляя дымный след, летел горшок с зажигательной смесью. Отпрыгнуть было некуда (да и поздно уже), и снаряд ударил по нагруднику. В то же мгновение яркой вспышкой взвихрились жаркие языки пламени…
Глава 38
Какое-то время — недолго — было лишь ярящееся зноем зарево, и Томас отшатнулся от очага пламени, пришедшегося в основном на стену. Он бросил меч, начал сбивать с себя огонь и тут заметил, что воспламенились руки. Боль грянула как удар — жгучая, опаляющая нервы — по правой стороне лица, левой руке и ноге.
— Отец! — донесся крик Ричарда.
Томас не откликнулся уже потому, что горло перехватило, а наружу сквозь стиснутые зубы рвался из груди дикий животный вопль. Чувствовалось, как чьи-то руки сбивают с него пламя и волокут через парапет туда, где у верха лестницы, что ведет во двор, стоит чан с морской водой, заготовленной специально для подобных случаев. Томас еще не успел ничего понять, как уже грузно опрокинулся в воду. Боль на лице сразу же унялась, а на губах осел вкус соленой воды. Затем, когда голова вынырнула на поверхность, палящая боль возвратилась. В правом глазу, куда им ни гляди, все мутилось; пришлось, наморщась от боли и усилия, его зажмурить.
— Кто-нибудь, помогите! — криком взывал Ричард. — Рыцарю надо срочно вниз, в часовню!
Слыша себя словно со стороны, Томас яростно крикнул:
— Никаких часовен! Буду стоять и биться!
Он вылез из чана и упрямо полез обратно к провалу, сквозь боль от ожогов силясь сосредоточиться.
— Меч! Мой меч, дайте его мне!
Ричард смотрел на отца с ужасом, и рукоять меча Томасу в ладонь вдавил Стокли:
— Держи.
Томас без колебания шагнул вперед, к цепочке людей, с мрачной решимостью бьющихся за злосчастную осыпь. Кое-кто из турок уже продрался на стену; двое янычаров наседали на полковника Маса. Тот, сидя, отчаянно отражал их удары, а одного так и вовсе изловчился ткнуть в горло. Но тут его ударила пуля, и он упал со стула. Второй янычар тут же подскочил и наотмашь рубанул поверженного Маса по лицу — раз, и другой, и третий. Не успел Томас кинуться на помощь, как его самого развернул тупой удар по левому плечу; не удержавшись, рыцарь рухнул на колени. Снова его подняли на ноги и оттащили чьи-то руки.
— Он ранен! — завопил Ричард. — Ему здесь не место!
— Забирай его, — прорычал, не оборачиваясь, Стокли, — я прикрою вас обоих.
Ослепленный, оглушенный страшной болью, Томас ощутил, как его руку кто-то закидывает себе на плечо (понятное дело, Ричард), и заковылял вместе с ним вниз по лестнице, едва воспринимая окружающее сквозь волны пульсирующей, жгучей боли.
В спину их провожал истошный, полный отчаяния крик:
— Осыпь взята! Турки прорвались!
Ричард крепче обхватил отца и, сходя по ступеням, мельком оглянулся. Османы высыпали из провала и бежали по обе стороны стен, разя тех немногих, кто еще стоял у них на пути. Они появлялись по всему периметру Сент-Эльмо, и те защитники, которые успели ретироваться, искали убежища в складах, где собирались стоять до конца, или же пытались где-нибудь спрятаться. Непосредственно за Ричардом, припадая на ногу, шел Стокли и держал на отлете меч, готовый сразить любого из врагов, кто осмелится приблизиться.
Выбравшись во внутренний двор, они примкнули к горстке людей, отступающих ко входу в часовню. Вот загудел тревожным набатом колокол; медный звон поплыл, перекрывая крики вражьего торжества и редкие, оттаянные мольбы о пощаде со стороны защитников. Но пощады не было. Слишком уж много жизней положили османы за истекший месяц и теперь желали лишь утолить жажду своей кровавой мести. Со Стокли за спиной Ричард шатко брел в сторону часовни. На расстоянии он увидел, как вверху лестницы пал на колени испанский солдат, молитвенно простирая руки к обступившим его нескольким туркам. Они не колебались ни секунды: засекли испанца в неистовом граде ударов и всплесках крови.
— Идемте, отец, — приговаривал Ричард, — еще немного.
Вдруг в дверь часовни, расщепив темное дерево, впилась пуля. У входа стояли два солдата с вынутыми мечами, отчаянно торопя.
— Шевелитесь быстрее, ну же! — прикрикивал сержант в орденском сюрко. Ричард, как мог, ускорил шаг, заволакивая отца через порог.
— Закрыть дверь! — распорядился Стокли, втискиваясь за ними следом.
Для тех, кто не успел, было уже поздно. Наверху лестницы плечом к плечу все еще билась горстка храбрецов; остальных османы согнали со стены и безжалостно забили. Дверь часовни изнутри захлопнулась, и Стокли помог сержанту подтащить к ней ближнюю из скамей. После этого он обернулся к Ричарду и указал на дальний конец храма:
— Уводи его туда, за алтарь. Живо!
Юноша кивнул и, удерживая на себе отяжелевшего, стонущего отца, повел его вдоль прохода. Скамьи по обе стороны защитники оттащили к стенам, чтобы освободить место под раненых, многие из которых сидели и взволнованно прислушивались к победному клекоту врагов, эхом разносящемуся в стенах форта. Ричард, обогнув алтарь, затащил Томаса в конце часовни на ступени и опустил его на плиты пола, возле решетки дренажного лаза.
— О Боже, — невнятно сетовал сквозь стиснутые зубы Томас. — Больно-то как… Уж так больно…
При виде сырых волдырей на правой части его лица Ричард невольно скорчил гримасу. Он, как мог, расстегнул пряжки и снял с отца шлем, нагрудник и латы, оставив на нем гамбизон, толстые чулки и башмаки. Когда он стягивал с его обожженных рук латные перчатки (местами вместе с кожей), Томас не выдержал и закричал. Затем Ричард завозился с тяжеленной решеткой лаза, напрягаясь изо всех сил, чтобы оттащить ее в сторону.
В эту минуту снаружи по дверям часовни загрохотали удары, и сержант тревожно воскликнул:
— Они уже на пороге!
— Попридержи их, — невозмутимо велел Стокли, а сам заковылял в сторону алтаря, одну руку притискивая к окровавленному боку, другой волоча по полу меч.
Добравшись до Томаса с Ричардом, он выбился из сил и какое-то время тяжело переводил дух.
— Вот что, Ричард… — Оливер пошарил возле шеи и выпростал наружу ключ на серебряной цепочке. Бесцеремонно ее порвав, ключ он втиснул в ладонь Ричарду. — На, возьми. В моем письменном столе есть потайное дно. Там ларчик, маленький такой… Это ключ от него.
— Завещание… Генриха? — не сразу выговорил Ричард.
Рыцарь коротко кивнул:
— Лучше будет, если ты его уничтожишь.
Юноша, окинув ключ пристальным взглядом, быстро сунул его под рубаху.
Оливер указал на Томаса, жалобно стонущего на полу.
— Сбереги его. Давайте отсюда, оба.
Ричард поспешно кивнул и, подхватив отца под мышки, потащил к лазу и опустил его так, чтобы тот встал там на ноги. После этого, сев на край, он оглянулся на Стокли:
— А вы что, разве не идете?
— Нет. — Рыцарь указал на кровь, все так же сочащуюся из-под нагрудника. — Рана смертельна. Я остаюсь здесь, с остальными.
— Да поможет вам Бог, сэр, — с печалью промолвил Ричард.
— Ступай! — сердито махнул ему Стокли.
Едва Ричард исчез из виду, Стокли прохромал к решетке и водрузил ее на место, после чего занял позицию перед алтарем, опершись для прочности на меч (ноги стояли нетвердо). Рана теперь саднила, мучила одышка. В часовню со все возрастающей силой ломились, и, несмотря на тяжесть скамьи и усилия двоих сержантов, дверь начинала поддаваться. Смолк звон колокола, и из проема, ведущего с небольшой колокольни, показался Роберт Эболийский. Перед собой монах нес серебряное распятие; высоко его подняв, он прошел на середину часовни и, прежде чем опуститься на колени, повернулся лицом ко входу.
