Франтишек Кубка - Мюнхен
— Для вас было бы лучше вернуться в Москву. Ты долго еще будешь чужим дома. Тебя нигде не возьмут на работу. Это будет борьба за хлеб. Но… старина, ты когда-то писал хорошие стихи. Потерпи, казак, будешь и ты атаманом…
По сути, Мирек был рад решению Яна.
Оставалось сообщить обо всем Вадиму Петровичу в Институт истории в Москву.
Труднее было написать комиссару Окулову.
Окулов ответил через три недели:
«Я знал, что зов родины неодолим. Не забудь, однако, о стране, которая приняла тебя как родного, о народе, с которым тебя связывает жена. Береги ее. Мы будем вспоминать о тебе как о хорошем друге. Не забывай Ирку и его могилу на байкальской станции. Издали на тебя будет смотреть и твой комиссар Окулов».
Ян Мартину во второй раз пошел на виллу «Тереза». У железной калитки вновь ходил постовой, опять нелюбезно спросивший: «Вам куда, молодой человек?» Услышав ответ, он снова показал Яну рукой на калитку.
По винтовой лестнице спускался светловолосый близорукий человек.
— Проходите ко мне, — сказал он и показал Яну дорогу. — Что вам угодно?
— Я остаюсь в Чехословакии! — сказал Ян почти строптиво.
— Ну… оставайтесь, это ваше дело! А как жена? Она тоже остается?
— Да.
— Если у вас будут трудности, заходите. Мы всегда вам рады. Ваша жена хочет сохранить советское гражданство? Если понадобится помощь, пусть зайдет к нам, хорошо? До свиданья.
Таким образом, все было решено очень быстро. Все? Все! Но в сердце оставалась большая тревога.
На Прагу падал снег. Было много солнца, и город сверху напоминал хрустальный замок из зимней сказки. Где-то, наверное в храме Людмилы, звонили полдень. Колокола родины…
11
На горы спустилась молодая весна, такая же веселая, как и десять лет назад, когда Ян с 11-м полком уезжал в Карпаты. Цвели луга в предгорьях Шумавы. Таня выбегала на зеленые склоны над оттаявшей Кубицей и гонялась с сыном за бабочками-капустницами. Еничек падал в траву и болтал ножками. Мать сплетала ему венки из весенних цветов. Вдали, на Яворе, еще лежал снег, однако солнце пригревало все сильнее и сильнее, и однажды утром яблоневая аллея у «Лесного отеля» расцвела так пышно, будто не знала, что летом принесет всего-навсего кислые яблоки.
Ян Мартину приехал сюда с Таней и Еничеком для сбора материалов о Врхлицком. Когда-то здесь, у мраморной балюстрады «Лесного отеля», сиживал смертельно больной поэт. Это был его край. Эти прелестные горы в серебряной мгле были его горами. Ян писал о нем диплом под названием «Славянские мотивы у Ярослава Врхлицкого», работа над которым была прервана войной.
Мать, как и обещала, сделала все, что было в ее силах. Она заняла денег на ремонт ольшанского дома. Ремонт предстоял большой. Но, занимая деньги, мать смотрела вперед и раздобыла столько, сколько было нужно на ремонт и на учебу Яну.
Ян принял дар матери. Когда-нибудь он вернет его ей. А пока он пошел и записался на факультет, где теперь учились юноши и девушки на десять лет моложе его — его бывшие однокашники уже были доцентами и профессорами в новых университетах в Брно и Братиславе. Молодежь на коллегу Мартину смотрела с застенчивым любопытством. Старенький профессор говорил с ним сердечно и учтиво. Его радовало, что Ян продолжает учебу.
— Жизненный опыт — это и научная школа. Нам нужны слависты, это наша классическая традиция со времен Добровского. Нам нельзя от нее уходить. Там, на восточной стороне… — старик не докончил фразу.
Ян учился, учился и писал дипломную работу. Он привез с собой в деревню горы книг и целыми днями просиживал в комнате. Поднимая глаза от бумаг, он видел Шумаву и балюстраду, где сиживал Ярослав Врхлицкий. До Домажлице отсюда было двадцать минут езды поездом. Там был дом, где умер Врхлицкий. В Домажлице когда-то жила и Божена Немцова.
Ян не рассказывал Тане, что здесь, в этих местах, он уже когда-то бывал, что приезжал сюда к Маше. Зачем ее беспокоить? Здесь уже не было Маши, не осталось ее и в сердце Яна.
Но о войне он рассказывал, рассказывал о том, как немцы с песнями ехали на восточный фронт.
«Ieder Schuss ein Russ» (каждым выстрелом одного русского) — было написано на вагонах.
Они убили миллионы русских, но потом сами сдались американцам, англичанам, итальянцам и французам. Теперь жалуются, что распалась империя Франца-Иосифа, в которой они господствовали…
…В это время года в «Лесном отеле» было мало гостей. Пара старых глуховатых пенсионеров, молодая мать с шаловливой дочкой и пан Вальтер из Пльзеня, который приехал сюда на неделю. Ян с ними не знакомился, у него не было времени. Он или писал, или ходил с Таней по лесу…
Однажды в полдень к отелю подъехала большая машина и из нее вышел невысокий человек в дорожном плаще и кожаном шлеме. Шофер помог ему развязать шлем и снять плащ. Приезжий оказался пышущим здоровьем стариком, с короткой седой бородкой и гладким лбом. К нему тотчас подошел пан Вальтер, учтиво поприветствовал пана «генерального», и они вместе вошли в ресторан.
— Доктор Прейс…[6] — буркнул пенсионер на ухо своей жене так, что было слышно повсюду.
Официанты забегали, пришел владелец отеля, низко поклонился и спросил, что гостям угодно.
Он получил краткий ответ:
— Обычный обед, у меня нет времени.
Официанты разбежались, а шеф прошмыгнул в кухню, чтобы за всем присмотреть лично.
Пан Вальтер потирал руки. «Генеральный» был в хорошем настроении.
— Во второй половине дня мне нужно быть в Мюнхене. Мы договоримся, будьте спокойны, пан коллега!
Пан Вальтер вовсе не беспокоился. Он что-то сказал про Гинденбурга.
— Гинденбург — это вооружение Германии, — авторитетно произнес «генеральный». Оба чему-то засмеялись.
Они быстро поели. Пан Вальтер хотел заказать вино, но старик, разрумянившийся еще больше, замахал руками:
— Упаси господи, лишние расходы… Минеральную!
И он заговорил о каком-то стальном тресте. Пан Вальтер был восхищен. Генеральный директор Живностенского банка очаровал его открывающимися перспективами.
— Затем я поеду на неделю в Италию. Посмотрю, насколько кстати оказались доллары для Муссолини… Уже давно пора было Америке заняться им.
— Америка великодушна. И нам бы… — Но тут собеседник заговорщически взял его за руку. Это означало, что о внутренних делах нельзя говорить так громко…
Ян не мог не слышать этого разговора. Он сидел один за соседним столом и ждал Таню. Она кормила в комнате Еника и приходила всегда после того, как он, наевшись, засыпал.
«Генеральный» расплатился за обед.
— Возьмите себе крону на чай и позовите шофера, — приказал он официанту.
— Вы довольны, пан генеральный директор? — спросил подошедший владелец отеля.
— Да, прощайте.
Пан Вальтер проводил гостя к машине. Автомобиль, подняв клубы пыли, исчез. Через пять минут он остановился у пограничного шлагбаума.
Пана генерального директора не интересовало горное ущелье, по которому часто в чешские земли вторгались вооруженные орды врагов. Он не помнил, что здесь на вершинах гор ходские чехи зажигали костры, чтобы дать знать в Домажлице о приближающейся опасности. У него были иные заботы: он готовился сообщить немецким коллегам о желании чехословацких банков и стальных компаний протянуть руку германским банкам, помочь им воскресить могущество Германии, с тем чтобы она помогла Европе отодвинуть Азию на положенное ей место.
«Лучше всего цитировать англичан, — размышлял пан генеральный директор, — например Болдуина: «Защитный вал западноевропейской цивилизации должен быть прочным, чтобы выдержать разрушительные атаки с востока…» Как только по-немецки будет «защитный вал»? А… Шутцвал… Шутцвал…»
Пограничники проштамповали дипломатический паспорт пана генерального директора. Ему даже не пришлось выходить из машины. Да и таможенного досмотра не было, таможенники только честь отдали.
В тот вечер директор объединения заводов «Шкода» Вальтер писал длинное письмо в центральную контору в Праге.
А Ян писал о славянских мотивах в творчестве Ярослава Врхлицкого.
12
В мрачном малом актовом зале Каролинума Ян Мартину, которому было уже почти тридцать два года, получал диплом доктора философии. Он сдал экзамен на степень доктора, написал и представил свою дипломную работу. Ректор, декан и профессор сидели в своих сборчатых одеяниях на небольшом возвышении у стола, на котором лежал красный плюшевый футляр. Седой педель в берете, синем плаще и с факультетским жезлом в правой руке стоял как солдат на часах.
Профессор, вручавший диплом, представил обоим высокопоставленным персонам virum clarissimum[7] Иоанна Мартину из Ольшан, который, написав дипломную работу и успешно подвергнувшись установленным испытаниям, обращался с просьбой о присвоении ему звания доктор философии. Ректор и декан прослушали речь профессора, произнесенную на латинском языке, затем декан с равнодушной улыбкой на губах произнес предписанные фразы, предложив профессору осуществить церемонию вручения диплома.
