Пол Джефферс - Боги и влюбленные
Когда я пришел к нему в счастливый день возвращения Марка Либера, он, несмотря на всю свою чувствительность, уже приготовил подходящее замечание, хотя оно вполне могло ранить мои чувства. В качестве предупреждения он заявил:
— Мы не будем тратить время на мечты о наших героях, Ликиск.
Уязвленный, я ответил:
— Уверяю вас, господин — я пришел, чтобы учиться, и отнесусь к вашим урокам с полным вниманием.
Он раздраженно сказал:
— Это будет приятной переменой.
— Уверяю вас, господин, я говорю совершенно искренне, — ответил я на несовершенном греческом, желая впечатлить Корнелия своим усердием.
Исправив допущенную мной грамматическую ошибку, он предупредил:
— Я очень надеюсь, что сегодня ты будешь хорошим учеником. Розги у меня наготове.
Уже не раз испытав на себе воздействие этой связки березовых прутьев и зная, что Корнелий без колебаний опустит ее даже на тело, которое недавно ласкал Цезарь, я приступил к урокам (что оказалось крайне непростой задачей, поскольку мой ум был поглощен приездом Марка Либера). Однако я был мальчиком, всегда готовым схитрить, и довольно искусно провел с Корнелием обычный ученический прием.
— Можно мы отложим греческий и проведем утро за философией? — уважительно спросил я.
Корнелий с подозрением ответил:
— Ликиск, ты ведь никогда не интересовался философией. Я удивлен.
Использовав одно из его любимых изречений в качестве возражения, я ответил:
— Никогда не удивляйтесь!
Корнелий потеплел и, положив худую руку мне на плечи, повел прочь из перистильного двора с окружающей его колоннадой, где мы обычно занимались. Мы отправились в яркий, цветущий сад. Стоял прекрасный солнечный день, веял теплый ветерок, в кронах дубов пели птицы. Лучи солнца касались далеких статуй Приапа, Януса и Марса.
— Итак, что же мы будем обсуждать? — наставительным тоном спросил Корнелий.
— Может быть, любовь? — сказал я.
— Любовь? — переспросил он, как мне казалось, попавшись на мою удочку.
Если в этот замечательный день я не мог говорить о Марке Либере, то почему бы не обсудить переполняющие меня эмоции?
— Может ли мудрец влюбиться? — поинтересовался я.
Он прямо спросил:
— Это философский вопрос, или у тебя что-то на уме?
Покраснев, я с запинкой ответил:
— Н-нет, это философский вопрос. Конечно, философский.
— Мы с тобой далеки от того, чтобы называться мудрецами.
— Я задал вопрос и ожидаю ответа.
— Могу сказать лишь одно: любовь ранит, когда она достается тяжело, не меньше, чем если достается легко.
— Почему любовь должна ранить?
— Человеческие сердца очень хрупкие, Ликиск.
— Вы когда-нибудь любили?
— Да.
— И это причинило вам боль?
— Да.
— Я никогда не позволю, чтобы любовь причинила мне боль.
— Тогда ты будешь исключением. Первым смертным, которого любовь не ранила. Но нет, Ликиск, ты узнаешь, что любовь приносит боль, и жизнь несправедлива. Кто мы, если не моряки в огромном море? Прилив взметает наши лодки, и мы висим на гребне волны, стуча бортами друг о друга; иногда наши лодки терпят крушение, и мы всегда испытываем страх. В этом гневном море, открытые любой буре — в том числе и любовной, — у моряка есть только одна надежная гавань. Смерть.
— Какой мрачный взгляд, — угнетенно произнес я, уставившись в землю и прислушиваясь к ветру. Посмотрев в синее небо, на играющих птиц, почувствовав тепло солнца, я ответил:
— Думаю, в жизни должно быть нечто большее, чем бури и смерть.
— Естественные мысли для влюбленного мальчика.
Вновь опустив голову, я сказал:
— Думаю, Прокул не слишком мне помог, велев учиться. Мне казалось, если я стану ученым, то буду мудрым, и мудрость меня освободит.
— Только смерть освобождает человека.
— Но не любовь?
— Не любовь.
Мы дошли до конца сада и сели между Приапом и Марсом.
— Вы знаете, что я отдал приказ, по которому убили человека?
— Гладиатора? Да я об этом слышал. Значит, это тебя беспокоит? Ты любил того гладиатора?
— Нет. Я вспомнил о нем, поскольку мы заговорили о смерти. Теперь, когда я думаю о смерти, то думаю и о Поликарпе. А когда думаю о любви…
— Заканчивай свою мысль, Ликиск.
— Ничего.
— Ты бы хотел сохранить имя своего возлюбленного в тайне. Это говорит о том, что он не знает о твоей любви. Или, возможно, она?
— Лучше продолжим разговор о смерти.
— Очень хорошо. Я знаю, когда поменять тему.
— Мы говорили о свободе. Ваши слова приводят меня к мысли, что смерть освобождает человека. Освободил ли я Поликарпа?
— Только от его земных страданий. Ты не сделал ему ни плохого, ни хорошего. Ты просто его убил.
— Поликарп обвиняет меня в том, что я его убил?
— Поликарп больше не думает и не чувствует. Черви уже съели его мозг.
В гневе я вскочил и отбежал прочь.
— Как вы можете говорить такие ужасы!
Длинноногий Корнелий быстро догнал меня и схватил за руку.
— Естественное не ужасно. Для червей естественно поедать трупы. Это не вопрос морали. Льва нельзя назвать безнравственным, когда он убивает газель для пропитания. Льву естественно убивать газелей.
— Но разве естественно одному человеку убивать другого?
— Строго говоря, Поликарпа убил его противник.
Я яростно затряс головой.
— Но ведь это я подал знак! Я принял решение. Меня так впечатлил Цезарь, я так раздулся от собственной важности и так расстроился, что Поликарп проиграл… Он испортил мне весь день, потому что я хотел, чтобы он выиграл!
Я едва не расплакался. Не желая, чтобы меня стыдили, я бросился бежать по саду, остановившись только для того, чтобы крикнуть:
— Я не согласен с вами насчет любви. Я думаю, любовь — это здорово!
Повернувшись, я влетел в дом, оставив Корнелия между освещенных солнцем статуй.
Когда Марк Либер прибыл, я не имел права находиться в зале приемов, зато мог спрятаться в передней и подсматривать. Трибун приехал не один. Его спутником оказался солдат — судя по форме, центурион. Он был молодым и очень красивым. Пока Марк Либер обнимал Прокула, он держался позади.
— Мы так давно не виделись, Марк Либер, — сказал старик.
— Слишком давно, отец, — ответил Марк Либер, вновь обнимая его. Доносившийся из зала мужественный голос звучал для меня как лиры, флейты и хор. Я не мог отвести от него глаз. Красивый в своей форме, Марк Либер был высоким, сильным, уверенным и обладал легкой походкой человека, который знает, чего хочет. Темным волосам требовалась стрижка, лицу — бритва, а телу, как я надеялся, массаж.
Повернувшись, Марк Либер взял своего друга за руку и представил Прокулу.
— Это Гай Абенадар.
— Ах да, — воскликнул сенатор. — Я хорошо знал твоего отца и помню тебя ребенком. Теперь центурион, да? Военная карьера.
— Чтобы однажды командовать армией, — учтиво сказал Марк Либер. Центурион выглядел скорее смущенным, чем польщенным.
— Уверен, — сказал Прокул, идя между молодых солдат и положив руки на их широкие плечи, — что оба вы устали. И разумеется, хотите принять ванну.
Хлопок в ладоши — и перед ними очутился Ликас. Марк Либер приветственно обнял большого черного раба.
— Действительно, — улыбнулся Марк Либер, — ванна и массаж Ликиска. Где этот мальчик?
— Я пришлю его вам, господин, — сказал Ликас.
Торопясь прочь, я думал, что мое сердце разорвется. Я помчался в корпус, расположенный позади сада рядом с идолами. Там находилась купальня. Это было светлое, открытое, просторное помещением, где купальщики могли вымыться в чистой воде под лучами солнца. Прислуживание в ванной входило в мои домашние обязанности.
Когда я приготовил все масла, притирания для массажа и вошел в купальню, солдаты были уже в воде. В руках я нес кувшины с нежно пахнущими маслами, которые привычно вылил в ванну.
Увидев меня, Марк Либер вскочил.
— Ликиск, это ты?
Поставив кувшины на скамью, я нервно взглянул на него:
— Да, господин.
Находившийся по пояс в воде Марк Либер с улыбкой покачал головой. С его мокрых волос сорвались капли. Они украшали его тело, словно драгоценные камни. Я обратил внимание на новый шрам с левой стороны, тонкую белую линию длиной с ладонь.
— Когда я видел тебя в последний раз, — засмеялся он, — ты был совсем ребенком. Выпрямись и дай мне на тебя взглянуть.
Я встал, неловко пригладив тунику, чтобы показать свою новую фигуру. И слегка выпятил грудь.
— Гай, — сказал Марк Либер своему приятелю. — Это Ликиск. Помнишь, я тебе о нем рассказывал?
— Ребенок, которого ты нашел в Германии, — ответил центурион. Он лежал в воде по самые плечи. — Привет, Ликиск.
— Добрый день, центурион, — ответил я.
