Пол Джефферс - Боги и влюбленные
— Лучше бы он оставался в Кампании и дал Сенату править, — сказал Прокул, и его лицо сперва порозовело, а потом покраснело. Отбросив сдержанность, он стукнул кулаком по ладони и склонился вперед в своем кресле:
— Когда после смерти Августа Тиберий получил власть, у Сената была мимолетная надежда, что мы, наконец, сможем хотя бы частично вернуться к республике. Тиберий убеждал нас, что у него нет намерений становиться диктатором. Я был в Сенате, слышал его сладкие речи. Сидя среди нас, он говорил: «Вы будете партнерами в моих трудах». Мы ему верили. Единственное, что меня успокаивало, это то, что вдова Августа до сих пор жива. И пока она жива, Тиберия еще можно как-то сдерживать.
Молодые солдаты терпеливо молчали, чувствуя, что старику есть что сказать. Каждую секунду я ждал, что меня выгонят из комнаты, но никто не обращал на меня внимания, а я был слишком напуган (и заворожен), чтобы уйти по собственной воле.
Прокул продолжал:
— После смерти Августа у меня возникли серьезные опасения, но я согласился немного подождать, посмотреть, дать Тиберию шанс. В этом Сенат был един, хотя я горжусь, что, в отличие от некоторых, избежал низкопоклонства. Это было отвратительно. Вчера они обливались слезами из-за смерти Августа, а сегодня улыбались и выстраивались в очередь, чтобы принести клятву верности Тиберию. Первым был Секст Помпей. Что за низкий подхалим, подумал я тогда и до сих пор так думаю.
В конечном итоге все мы поклялись в верности, включая и меня. Да, я присоединился к остальным. Вероятно, из-за надежды и патриотизма, я аплодировал вместе со всеми, когда из уст Тиберия лились сладкие обещания. Мы были готовы стать его партнерами. Он не хотел, чтобы его называли Цезарем. Неважно, что к тому времени он окружил себя военными и личными телохранителями, всеми уловками двора. Этот хитрый лис даже сказал, что не способен взять на себя все бремя правления.
Какое притворство со стороны человека, которого считают убийцей юного Постума! Тиберий отрицает свою причастность, но я ему никогда не верил. Он слишком сильно хотел власти, чтобы позволить назойливому наследнику оспаривать его права.
Потом начался фарс, будто он не хочет называться императором, хотя преторианцы уже выполняли его указания! А мы продолжали слушать заверения, что он — слуга Сената, и многие готовы были в это верить. Но очень скоро с моих глаз упала пелена. После обвинений в адрес Либо.
Сенатор сделал паузу, глотнул вина, а затем обратился к Гаю Абенадару:
— Я говорю о Марке Скрибонии Либо Друзе, которого хорошо знал твой покойный отец. Они были близкими друзьями с тех самых пор, когда им исполнилось столько, сколько сейчас тебе. Либо был корыстным человеком, склонным к чрезмерным тратам и другим излишествам. Тиберий знал, что нарастает скандал, мог прекратить его одним словом, но решил сохранить свои знания в качестве улик и собрать еще больше. В конце концов Либо обвинили в подрывных планах.
Сенатор печально вздохнул.
— Жаль, что твой отец не может подтвердить мои слова.
— Уверен, вы говорите чистую правду, — сказал центурион. — Возможно, я помню Либо. Но я был очень мал и не обращал внимания на друзей своего отца.
— Со всем уважением, Гай, но какое счастье, что твой отец не видит того жалкого спектакля, который Тиберий разыгрывает перед Римом. Дело Либо было только началом. Сейчас нами правит человек, наводящий ужас, опьяненный властью, скатывающийся к грубым непристойностям. Он превратился в деспота, и мы единственные, кто испытывает по этому поводу чувство вины.
Выдержав уважительную паузу, Марк Либер произнес:
— Отец, если тебя так сильно огорчает Тиберий, почему ты пригласил его на недавние игры?
Прокул всплеснул руками.
— Последняя тщетная попытка уладить разногласия. Я знал Тиберия еще в те времена, когда мы оба были молоды, и тогда я им восхищался. Он был отличным солдатом, и я очень на него надеялся. Я думал, что прошлое поможет решить текущие противоречия.
— Он стал твоим врагом, отец?
— Я не могу молча сидеть и чувствовать себя спокойно. Человек, ведущий общественную жизнь, должен думать о потомках. О будущем следует говорить сейчас.
— Ты выступал в Сенате?
— У меня репутация хорошего оратора, Марк.
— И сколько сенаторов на твоей стороне?
Прокул сделал паузу, потом пожал плечами.
— Их можно сосчитать по пальцам одной руки.
Последовала долгая, тяжелая пауза; наконец, сенатор встал, подавил зевок, прикрыв рот рукой, и объявил, что настало время спать. Солдаты встали и обняли его.
— Чем вы завтра займетесь?
Марк Либер улыбнулся:
— Отправимся за город.
— Марк хвастался вашими лошадьми, — сказал Гай Абенадар.
Тут они заметили, что я сижу в углу, стараясь держать глаза открытыми, чтобы не уснуть.
— Ликиск! — поразился сенатор. — Ты должен был лечь в постель еще час назад!
Я вежливо ответил:
— Да, господин.
— Так иди! — рявкнул Прокул знакомым тоном, в котором звучали одновременно нагоняй и любовь.
Когда я уходил, Гай Абенадар сказал:
— Не опасно ли, что мальчик слышал наш разговор?
— Ни в коей мере, — твердо ответил сенатор.
Марк Либер согласился:
— Ликиск — член нашей семьи. Он заботится о моем отце так, словно это его отец.
— Он и тебя любит, Марк, — сказал сенатор.
— Я тоже его люблю, — ответил Марк Либер.
Эти слова еще долго не давали мне уснуть, и когда, наконец, я все же погрузился в сон, Морфей напевал мне их снова и снова.
V
С началом летнего периода судоходства Прокул отправлялся в Остию инспектировать свое морское предприятие. До Остии было всего шестнадцать миль, однако из-за почтенного возраста Прокул с трудом переносил путешествие и снимал напряжение, оставаясь в городе на целую неделю. Хотя южный порт Поццуоли был гораздо важнее, Прокул держал свои конторы в Остии, предоставляя долгие поездки в Поццуоли своему партнеру Примигению. Там Примигений следил за огромными транспортными судами и кораблями, перевозившими зерно и руду. В Остию направлялись более легкие грузы, которые можно было перевозить на баржах по Тибру.
Избегая роскошных паланкинов, так обожаемых многими сенаторами, Прокул отправился в Остию на большой белой лошади. Марк Либер оседлал любимого черного жеребца. У Абенадара была гнедая кобыла, а у меня — пятнистый жеребенок. Позади нас шла шестерка полевых рабов, отвечавших за багаж.
Не успели мы отъехать от города, как нашему взору предстало жестокое зрелище — распятие. На придорожном столбе висел труп прекрасного молодого человека. (Прекрасного при жизни, разумеется. Его красота было заметна даже сейчас, несмотря на предшествующую казни порку). Над трупом помещалась грубо сделанная надпись: «Куриаций украл у хозяина».
Марк Либер мрачно сказал:
— Интересно, что он украл?
Гай Абенадар пожал плечами:
— Не все ли равно? Закон есть закон.
— Этот закон, — ответил Марк Либер, пришпоривая коня, — ужасно воняет.
Скоро мы добрались до Остии. Я бывал здесь довольно часто, но все равно приходил в восторг от путешествия и чуял запах моря задолго до того, как мы переваливали через последний холм и спускались к болотистой равнине вокруг гавани. Мачты и паруса кораблей были похожи на качающийся лес, поднимавшийся из сверкающей поверхности моря, в которое впадал Тибр. С холмов открывалось потрясающее зрелище! Воздух был чистым, резким, соленым, но по мере спуска становился все менее привлекательным из-за нечистот и мусора, плывших сюда из Рима. Во время нашего предыдущего визита ходила шутка, что горожане Остии могут узнать происходящее в Риме, подсчитав трупы, плывущие мимо них по реке.
Оказавшись в городе, мы были захвачены суетой морской торговли. Вокруг площади высились богатые здания римских коммерческих предприятий. С трех сторон площадь окружало поразительное множество лавок купцов, корабельных контор и агентств, связанных с римским источником жизненной силы: здесь были конопатчики, канатчики, изготовители парусины, торговцы зерном и специями, импортеры тканей, продавцы шкур, горнодобывающие компании, и среди них — торговец Прокул.
Мы направились прямиком в контору, где нас с восторгом встретил Клодий Примигений. Это был настоящий мореплаватель — высокий, гордый, словно мачта на корабле Прокула, обладатель железных мышц и загорелой, просоленной кожи; его лицо загрубело после бесконечных морских путешествий, плечи были мощными, словно у быка, а грудь круглой, как бочка. Его голос можно было расслышать даже в самую сильную из бурь Нептуна.
— Друзья! Дорогие мои друзья! Добро пожаловать в Остию!
От его крепких объятий перехватывало дух — моя грудная клетка едва не расплющилась. Приветствия Марку Либеру были такими энергичными, что выглядели чуть ли не нападением. Примигений обнял даже Абенадара.
