Александр Доронин - Кузьма Алексеев
В скором времени и родители Зинаиды и старый свекор на тот свет отправились. Маялась, маялась Зинаида одна да и взяла к себе жить свекровь. Теперь они как две кукушки живут — ни яиц от них, ни цыплят. Кукуют в пустом доме. А тут, откуда ни возьмись, напала на женщину любовь нечаянная. Присушил ее Филипп Савельев, сельский кузнец. Да так, что дня без него прожить не мыслит. Но доставался ей Филипп только по ночам. И по утрам от горячих поцелуев губы Зинаиды алели, как пышные маки на огороде. Провожая милого, жаркая вдовушка горячо шептала: «Филиппушка, завтра придешь? Любый мой! Останься, успеешь еще…» — «Боюсь, проснется старая стерва. Пора мне», — отвечал Филипп, снимая с шеи руки Зинаиды. Она опять обнимала. Он снова снимал их, пьянея от жарких слов.
Через затянутое бычьим пузырем окошко брезжил жиденький рассвет. Тихонько мерцал, словно боялся пройти мимо их дома. Ветвистая, одинокая березка нагнулась к самому окошку и царапала веткой по поверхности сухого бычьего пузыря, поскрипывала, словно хотела помешать влюбленным миловаться, предостерегая от чего-то. Ей помогал и ветер, шуршащий соломой на крыше. Но мужчина и женщина ничего не видели и не слышали, кроме тревожных стуков своих сердец.
Филиппа тоже когда-то женили, не спросив. Про Агафью, будущую жену, до свадьбы он ничего не знал. Сосватали и привели ему невесту из соседнего Кужодона. Надели ему на шею, как лошади, хомут, носи — не спрашивай. Хомут этот не снять, не выбросить — развод считался самым позорным делом, сродни сумасшествию.
Зинаида поняла, о чем думает возлюбленный, поэтому, прижимаясь к нему, прошептала:
— Наша долюшка, Филиппушка, друг друга любить молча, тайно, чтобы злые языки в селе нам не мешали. А там видно будет… Мельседей Нишкепаз даст нам счастья.
Филипп ее не слушал. Ему почему-то вспомнился Кузьма Алексеев. Кого он спас на реке? Зачем к отцу Иоанну приходил этот монах? Кто его послал, с каким делом? Филипп опустил ноги с постели на земляной пол, стал торопливо одеваться.
С печки послышался кашель бабки Акулины. Хотя она и была туговата на уши, зато глаза острые. Поэтому Зинаида перед запечьем повесила занавеску, она немного спасала от любопытства свекрови…
— Когда придешь? — прошептала напоследок молодуха.
В ответ раздался хлопок закрываемой двери. Филипп ушел, как неотвратимо уходят дни, недели, месяцы и годы… А там и старость порог переступит. Зачем Верепаз посылает несчастную любовь, эту грешную радость?..
* * *Агафья бросила в печку сухих поленьев, подожгла. Огонь мгновенно вспыхнул, загудел, веселясь и приплясывая. С печки соскочила взлохмаченная кошка и, жалобно мяукая, закрутилась возле ног женщины.
— У-у, пугало огородное, все не насытишься никак. Вроде хозяина своего, до полночи на улице шляешься, а теперь тебе молочка дай. Подожди немного, корова еще не доена.
Привязанный в углу избы теленок тоже подал свой голос — замычал на весь дом.
Агафья наполнила два чугунка нечищеной картошкой — поросятам, в один из них сунула несколько головок репы (это для себя и мужа) и снова прилегла на лавку. Ноги мучительно ломило, а в сердце будто кто кол воткнул — не вздохнуть, не охнуть. От травяной настойки, которую Филипп принес от Кузьмы Алексеева, сердечные боли немного отступили. Но как заставить умолкнуть сердечные думы, которые роились, как пчелы, летали, гудели, больно жалили Агафью? О мужниных полуночных прогулках Агафья знала давно, поэтому ревела ночами, как корова перед отелом, когда обнаруживала, что мужа рядом в постели нет. После этого, казалось, и утро не наступало, а светлый день ночью оборачивался. Такова, видно, ее судьба. Сказать, что она не любит своего мужа, нельзя, она привыкла к его присутствию, как одинокая ивушка, растущая у дороги, привыкает к холодным порывам ветра. Узы семейные могли бы дети крепить, да детей не дал им Верепаз. Но не только в этом была причина их постоянных ссор и взаимной неприязни. Дело было в давно отшумевшей их свадьбе. Тогда Филипп осерчал на тестя за то, что тот дал мало приданного за свою дочь. Всего-то — коровенку тощую, кое-какую одежонку, две кадушки да три рубля деньгами. Зятьку этого оказалось мало. На новый дом еще денег потребовал от тестя, видишь ли… А откуда у мужика лапотного богатства? Где ему взять? Кроме Агафьи, у него еще было трое детей мал мала. Да не муженек ей попался, а гонитель за богатством. Сейчас скотину держат, усадьба немаленькая, огород есть — не хуже, чем у других. А Филиппу все мало. Одну репу согласен жевать, над каждым куском трясется, собственными руками взвешивает ей муку на хлеб в запертом на ключ чулане. И всегда строго предупреждает: «Это тебе на три дня!»
В сенях послышались шаги. В избу зашел Филипп. Сапоги свои, видимо, за дверью оставил, в избу вошел босиком, встал перед нею, потягиваясь и позевывая.
— Нагулялся, чай, в волюшку, милый? — с издевкой спросила Агафья, чувствуя, как в сердце вонзилась острая игла.
— Да вот до ветру бегал, живот что-то схватило, всю ночь маюсь.
— Это тебя Верепаз наказывает за твои грехи. — Агафья помолчала, прислушиваясь к боли в сердце. Муж тоже молчал. И она сменила гнев на милость: — Иди уж, ложись спать, а не то растянешься посреди кузни. Да еще тебе на сход идти. Кузьма за всех вас, дураков, о завтрашнем дне думает…
— Тогда разбуди меня, чтоб не проспал, — залезая на печку, строго сказал Филипп.
— Ой-ой, пес блудливый, еще командует! На уме одни любовные утехи, до самой старости в молодых бы хаживал!
— Ну, разошлась, уснешь теперь! Тьфу!
Филипп слез с печки, прошел в переднюю, открыл окно. Повеяло сыростью и холодом. Их домик стоит на самом берегу Сережи. Из окна хорошо видно, как река гонит свои сердитые волны. В эту минуту за спиной Филиппа раздался истерический смех жены:
— Ха-ха-ха! На задницу свою глянь-ка! Не Зинка ли штаны прогрызла?!
— Ты что, рехнулась? — рявкнул Филипп.
Но жена продолжала смеяться, хлопая себя по бедрам от охватившего ее восторга. Филиппу ничего не оставалось, как снять штаны. Ох ты! В самом деле они были с большим изъяном: на ягодицах зияла дыра.
— Ну ладно, потешилась и будет! — грозно прикрикнул на жену сконфуженный Филипп. Он совсем забыл о досадном случае. Скрываясь по задворкам, пробираясь воровски домой, он не заметил в предрассветных сумерках соседского пса, и тот безжалостно вырвал из его штанов целый клок.
Греховодная любовь к добру не приведет, это точно.
* * *Куда бы ни кинула весна свой ласковый взгляд, всюду становилось тепло, приходила радость. В поле заглянула — хлеба дружно зазеленели, глаз не оторвать. Приласкала взором лужок — там цветы пышным ковром поднялись. Пролетела над лесом — и запели тысячи разных птичьих голосов. Через речку прошла — рыбки начали в воде играть-резвиться.
Ходит-бродит весна, сама себя нахваливает: «Краше меня на всей земле не сыскать, я сильнее всех на этом свете. Не только травы и зверье своей воле подчиняю, но и человека. В мое время он в моей власти». И в самом деле, вон красавица по воду идет, подняла голову, услышала жаворонка, вздохнула грустно: ответит ли ей милый взаимностью, сладится ли у них любовь? Вечером она приоденется, волосы свои приберет — и на гулянку с подружками побежит, оглядываясь, не поджидает ли друг верный у ворот?
Парни сельские тоже покой потеряли. От румяных девичьих лиц, ярких платков и звонких голосов голова кругом идет и дух перехватывает. Если самые желанные глаза рядом сияют, значит, весна пришла.
У людей старшего возраста свои заботы. Надо чем-то скот накормить, а на сушилах уже пусто, одна труха осталась. Надо инвентарь к севу подготовить, старый поизносился, а новый купить не на что. Однако все трудности не мешают мечтать о хорошем урожае и прибавке скота. На то и весна!
Всем сердцем радовались ее приходу и старики. Выползали степенно под окна, на завалинку, грели ноющие кости, перекликались с соседями. Пережита еще одна тяжелая зима, вместе с ней ушли мысли о смерти. Весной умирать кому хочется?..
А тут еще Пасха на пороге, светлое Христово Воскресение! Главное, страстную неделю пережить. Голодно, пост великий затянулся, а в сусеках у большинства сеськинцев одни мыши пищат.
* * *Отец Иоанн, собирая к вечерне своих прихожан, молитвы читал не длинные. Он давно заметил, что старославянские слова и выражения оставляли мужиков равнодушными и наводили скуку. Откуда им, эрзянам, знать мудреный язык церковников? Он сам-то зачастую просто заучивал тексты, не совсем понимая их смысл. Но Пасха — праздник особый: Заступник человеческий воскрес из мертвых, доказав этим истину — за добро и страдания воздастся, даруется Божья милость и благодать, прощаются грехи.
Так отец Иоанн объяснял народу смысл праздника, стремясь пробудить в темных душах свет божественного разума. И откуда ему, христианину в шестом поколении, было знать, что вчерашние язычники, вслух не возражая своему духовному наставнику, по-своему радуются приходу Светлого Воскресения? Для них это было начало новой жизни, пробуждение после долгого зимнего сна.
