Рекс Стаут - Великая легенда
Глава 5
Одураченный Еленой
Сказать, что царь Приам удивился, когда я ознакомил его с результатом моей миссии в лагере греков, означало не сказать ничего. Разумеется, он не знал о моем требовании насчет Дельфийского оракула и поэтому не понимал причины их отказа.
Тем же вечером царь созвал специальное заседание совета, на котором присутствовал и я. Было решено возобновить военные действия на следующий день, и каждый военачальник получил приказ находиться в определенном участке поля. Гектор продолжал командовать всеми войсками.
После совещания я отправился в дом Париса и попросил повидать Елену, но мне ответили, что она закрылась в своей комнате и не желает никого видеть.
Гортина, с которой мне удалось перекинуться несколькими фразами, сообщила, что ее хозяйка не впускает даже Париса. Мне пришлось удовлетвориться этим, и, избежав вопросов Гортины по поводу моего обещания, данного ей три дня назад, я вернулся в свои покои во дворце и лег спать.
Утром я проснулся поздно — летнее солнце ярко освещало комнату. Быстро одевшись, я позавтракал фруктами и печеньем, после чего стал готовиться к очередной попытке добиться аудиенции у Елены.
Ночью мне снилась красная ворона, преследуемая дроздами, что считалось добрым знаком. Хотя я ни в малейшей степени не суеверен, нельзя отрицать, что приметы иногда сбываются.
Выйдя из дворца, я зашагал по широкой аллее к дому Париса, когда внезапно меня окликнули сзади.
Обернувшись, я увидел царского гонца, спешившего ко мне. Он сообщил, что Приам срочно требует меня в свои личные апартаменты.
Это было весьма некстати, но мне пришлось повиноваться, и я двинулся назад во дворец.
Там меня ожидали еще более неприятные известия.
Мне следовало отправиться на поле битвы и передать Гектору распоряжения на сегодня. Это должно было занять два часа, если не больше, поэтому я со вздохом отказался от визита к Елене. Послав гонца в конюшни за лошадьми и колесницей, я вернулся к себе, чтобы надеть доспехи.
Через четверть часа я был уже на пути в поле. Новость о том, что битва возобновилась с удвоенной силой, очевидно, распространилась по всему городу — улицы были полны стариков, женщин и детей, возбужденно переговаривающихся и жестикулирующих.
Я почувствовал угрызения совести, осознав, что, если бы не мое вчерашнее предательство, эти люди сейчас спокойно отдыхали бы в объятиях своих сыновей, мужей и отцов. Но я не жалел о содеянном, твердо решив, что Елена должна быть моей. Все дело было в этой колдунье, достойной покровительства Афродиты, если та в самом деле существует.
Выехав за ворота, мы оказались на равнине перед городом. Вдалеке, где шла битва, клубилось облако пыли, не позволяя ничего разглядеть и напоминая летнюю грозовую тучу. Возница натянул поводья и спросил меня, в какой части поля может находиться Гектор, но я знал не больше его, и мы двинулись прямо в центр клубящегося облака.
Этим утром я смеялся над бравадой троянских вождей, громогласно заявлявших, что сегодня они будут сражаться у самой границы греческого лагеря. Но вскоре я узнал, что их слова не были пустой болтовней.
Шум битвы достиг наших ушей, когда мы находились еще далеко от сражающихся. Звуки ударов стали о сталь и меди о медь, хриплые крики воинов, свист стрел, грохот боевых колесниц — все это сливалось в оглушительный шум.
Так как переговариваться стало невозможно, мой возница, не оборачиваясь, мчался вперед.
Я не заметил, как мы приблизились к месту сражения. Вокруг нас валялись десятки убитых и раненых, и мое сердце радостно забилось, когда я по цвету их одежды и форме доспехов понял, что большинство из них — греки.
Внезапно мимо моего уха просвистела стрела, и я съежился за бортом колесницы. Возница продолжал гнать лошадей, и я восхищался его хладнокровием. Он сидел на виду у противника, защищенный лишь броней простого солдата.
Как мне описать то, что произошло затем? В хаосе битвы было невозможно отличить друга от врага. Справа я увидел Пандара с его лучниками, посылавшими смертоносные стрелы над головами троянцев во вражеские ряды. Колесницы неслись вперед, сея разрушение на своем пути; пешие солдаты гнали греков, разя их копьями.
Эней сражался во главе своего отряда, держа в правой руке тяжелый меч, а в левой — тонкий этолийский дротик. Он размахивал ими над головой, время от времени поражая очередного злополучного грека, подвернувшегося ему под руку.
Троил и Антилох[62]] ехали в одной из царских колесниц, обрушивая свои мечи на греков. Пешие солдаты каким-то чудом поспевали за ними, пронзая копьями тех, кого не успели прикончить их вожди.
Троянцы наступали повсюду, а греки с отчаянием на лицах беспорядочно бежали к своему лагерю.
Внезапно я заметил Гектора на его знаменитом белом жеребце. Он поднял копье, и я увидел перед ним могучую фигуру Аякса Теламонида, бросавшего огромный камень. Просвистев в нескольких дюймах от Гектора, камень обрушился на голову одного из солдат.
Копье Гектора запело в воздухе и пронзило доспехи Аякса.
Грек пошатнулся и упал на колени, зовя товарищей.
Они подбежали к нему и успели усадить его на колесницу Мелеагра[63]], прежде чем Гектор атаковал их.
Первым ударом копья он поразил четырех греков и яростно устремился вперед, сокрушая всех на своем пути. Когда его копье сломалось, он выхватил дротик у бросившегося на него грека и вонзил острие ему в шею.
Охваченные ужасом греки обратились в позорное бегство. Гектор преследовал их, сбросив шлем и открыв лицо для вражеских дротиков. Его доспехи утратили блеск, покрывшись кровью и пылью, однако он продолжал скакать вперед.
Менелай, Диомед и сам Агамемнон пытались остановить Гектора, но он гнал их перед собой, как овец.
За ним устремились пехотинцы. Воздух наполнился криками отчаяния — стало очевидным, что греков вынуждают отступить к их кораблям.
— Вперед! — крикнул я вознице, так как мне показалось, что он натянул поводья.
Возница открыл рот, но не успел ответить. Судорожно взметнув руки кверху, он рухнул наземь. Отлично натренированные лошади, лишившись правящей руки, застыли как вкопанные.
Я спрыгнул с колесницы и подбежал к вознице. Он был мертв. Из раны на шее текла струйка крови — греческий дротик пронзил его насквозь.
Моей первой мыслью было самому погнать лошадей вслед бегущим воинам, но потом я решил первым сообщить радостные вести троянцам. Острием копья я перерезал упряжь одного из коней, вскочил на него, схватил поводья и повернул его к Трое.
Бедное животное, несмотря на усталость, послушно откликнулось на мой приказ и помчалось по полю, словно второй Пегас[64]], топча бесчисленные мертвые тела. Один раз конь поскользнулся в луже крови, и я решил, что мне пришел конец, но он быстро выпрямился и понесся дальше.
Вскоре мы оказались на равнине, и впереди замаячили городские стены. Это зрелище придало мне сил, и я пришпорил коня. Мы промчались через ворота в облаке пыли.
Меня приветствовали крики людей, но я не стал останавливаться и с возгласом «Троя победила!» поскакал ко дворцу. Женщины и дети пытались меня удержать, требуя подробностей, но я не останавливался, пока не добрался до величественных мраморных порталов.
Я застал царя Приама в его комнате вместе с дочерью Кассандрой и старым Антенором. Стражник попробовал меня остановить, но я оттолкнул его и вошел.
В тот день я принес во дворец радость. Ничего не может быть приятнее, чем сообщать хорошие новости.
Приам плакал от счастья, громко вознося хвалу своему сыну Гектору; Гекуба и Поликсена обнимались со слезами на глазах; Кассандра сидела в углу, многозначительно улыбаясь. Наконец, когда Приам в тысячный раз поблагодарил меня и отправил дюжину гонцов в разные концы города, я отправился к себе и принял желанную ванну.
Думаю, мне можно простить недолгое отступление от темы. Это касается ванны. Вообразите мою досаду, когда, подойдя к моему сундуку с благовониями, я обнаружил, что обе баночки с килетским маслом исчезли!
Поистине вороватые рабы — сущее проклятие! Пришлось воспользоваться экстрактом из Пилоса, а нет ничего более неприятного для мужчины, чем отправляться с визитом к даме пахнущим дешевыми духами.
Как вы, возможно, догадались, дамой в данном случае была Елена Аргивская, Ее не могли не обрадовать вести, которые я принес с поля битвы, так что момент был для меня самый благоприятный.
Я знал, что многие обвиняли Елену в тайных симпатиях к грекам, но, хотя она охотно вернулась бы в Спарту, чтобы положить конец войне, я не верил, что она не горевала бы, видя поражение троянцев.
Как же велико мужское тщеславие! Теперь мне хочется смеяться над собой, но тогда я с радостью в душе устремился к воротам дома Париса. Я жаждал завоевать Елену — самую желанную из всех женщин!
