Игорь Лощилов - Несокрушимые
А вдоль крепостных стен двигалось в это время огненное марево, это Иоасаф в сопровождении братии совершал святой обход и кропил стены. Монахи несли свечи и пели. В народе прошёл слух, что поход возглавляется самим Сергием. Многие вставали на колени и молились: «Помози, угодниче Божий Сергий, защити свою обитель, победы на супротивные нам даруя». На душе у них становилось светло и радостно.
В польском стане кипела своя работа, войска обустраивались, развёртывали хозяйство, спорили из-за мест, копали землянки. Отряды подходили один за другим и не было им числа. Поляки, составлявшие не самую многочисленную, но главную ударную силу и наиболее дисциплинированную часть армии Сапеги, пришли одной колонной, их расположили на западной и южной стороне от крепости. Примкнувшие к ним казацкие шайки, шедшие и прибывавшие кто как хотел, вклинивались в расположение, затевали споры и, не зная мирных способов разрешения, тотчас хватались за сабли. Они признавали власть только своих атаманов и ещё Лисовского, начальника того же пошиба. Распоряжений гетмана не выполняли, как говорили, «дожили на них хрен с казацким чубчиком». Их буйный нрав являлся предметом постоянных стычек между Сапегой и Лисовским.
Постепенно подходила и артиллерия. Ей отводились позиции в расположении польских войск. Четыре батареи разместились с южной стороны: на горе Волкуше, на Московской дороге, в Терентьевой роще и на горе против монастырской мельницы. С запада устанавливалось пять батарей, в основном на горе Красной, откуда крепость просматривалась наиболее хорошо. Говорили, что помимо обычных пушек ожидается прибытие тяжёлых осадных орудий. Пока же довольствовались тем, что имели, их и так было шесть десятков. В осадных играх пушки — первый козырь, Сапега самолично следил за тщательностью их установки и требовал надёжного укрытия, для чего изготовлялись туры — плетёные короба, заполненные землёй.
На эти работы привлекали местных жителей, кого удавалось словить. Казацкие отряды рыскали по окрестностям и брали всех подряд, не исключая баб, правда, на них ложилась несколько другая повинность. Одна такая шайка наехала на село Молоково и пленила тамошнего парня по имени Суета. Пленила случаем, опутав спящего. В бодрости он бы ни за что не дался, ибо силы был необыкновенной, но спал мертвецки, до полного бесчувствия и растолкать его стоило немалых трудов. Его привязали к лавке и вынесли во двор, потом, продолжая потеху, прикрутили вожжами к тележному дышлу и ну стегать кнутом. Парень очнулся и долго ничего не мог понять, то-то смеху было, и когда тащил тяжело груженную телегу, всё соображал, когда это он превратился в коняку.
Дошли до отрядного стана, что расположился у Косого оврага, там потеху продолжили, приглашая новых зрителей. Хомут на парня надели, торбу привесили — дескать, похрумкай. Потом кобылу подвели — огуливай. Суета молча пялил на охальников непонимающие глаза, его стали подстёгивать кнутом: ну-ка лезь на кобылу, не то живо мерином сделаем! Начали сердиться на строптивость и готовиться к исполнению угрозы да ещё за бабами послали, дабы увидели, что бывает ослушникам. Случившиеся здесь поляки пожимали плечами, они тоже не понимали, зачем так гнусно измываться над своим соплеменником, ни в чём не повинном. Тем временем сыскали холостильщика, влили в него ковш водки и приказали готовиться к работе. Несколько охотников стали подкрадываться к парню с разных сторон, чтобы опутать ноги, а затем завалить. Дело переставало быть шуткой, теперь Суета видел это точно. Он заметил краем глаза, как один из охотников готовится дать сигнал к общему броску и, опередив на мгновение свист, рванулся вместе со своим возом к лежавшему впереди валуну. Телега наскочила на него колесом, наклонилась, Суета налёг на дышло, и она перевернулась, вывалив груз. Суета рывком вытащил опорожнённую телегу, сделал крутой поворот и выдернул дышло. Теперь пусть свистят во всю мочь, он сам до них доберётся. Взмахнул раз — упал свистун с раздробленной головой, другой раз — целый ряд на земле оказался.
— Тикайте, казаки! — послышались испуганные вопли. Все бросились врассыпную, лишь холостильщик невозмутимо засучивал рукава, не обращая внимания на истошные крики. Его дело без них не обходится, работа такая. Суета убрал его крепким пинком с дороги, он затих, так и не поняв истины. В мгновение ока всё пространство вокруг оказалось безлюдным, Суета огляделся и неторопливо потюхал к ближнему оврагу, волоча за собой дышло. Казаки опомнились, засуетились, кто-то побежал за самострелом, кто-то за пикой, на сабли супротив дышла не шибко надеялись. Словили коней и погнались за Суетой, покуда в овраге не скрылся. А тот себе тюх да тюх, даже не оглядывается, ну что за лапоть? И наверняка не выпутаться бы ему от настырной казачьей своры, кабы, к счастью, не оказался поблизости в овраге Данила Селевин, посланный на выведку. Сил у него мало, всего несколько человек, но не оставлять же человека в беде, тем паче, появилась возможность словить казачков и в лавру для допроса приволочь. Преследователи были уже рядом.
— Стой! Лягай, чертяка! Брось дубину, бо стрельнём! — слышались угрозы.
Суета остановился, крепко упёрся в землю и поднял своё грозное оружие. Отдавать себя просто так он не собирался. Брошенное кем-то копьё прошелестело мимо, стрелы оказались более меткими: одна оцарапала плечо, другая — голень. Суета вскричал диким голосом и бросился на преследователей, вертя дышло над головой. Те стали пятиться, ничего вокруг, кроме огромного детины с его смертоносной палицей они не замечали, появление троицких всадников оказалось полной неожиданностью, они тут же и легли под их саблями. Данила сам срубил двух и погнался за третьим, намереваясь взять его в плен. Он оказался прытким, этот казачок, и ловко запетлял по кустовью. «Ничё, мы этого зайца щас возьмём в силки», — сказал себе Данила и бросился в погоню. Нагнал, ловко бросил аркан и свалил скакуна на землю. Всё это происходило на виду казацкого стана, там всполошились, забили тревогу, но Данила тоже не мешкал, живо увёл своих людей в овраг, прихватив пленённого казака и Суету. Вышло бы ещё проворнее, кабы не этот увалень: опять тюх да тюх, ещё и с дышлом никак не расстанется. Но, в общем, обошлось.
Казак на допросе запираться не стал, выложил всё, что знал, а знал немного. Сам он был с Дона, из отряда Епифанца, в котором полтыщи человек, а с Северской земли казаков поболе будет — за пять тысяч, ещё из Кром, Ельца, Белгорода, Борисова, Оскола, Трубчевска, тех тоже тысячами надо считать. Из больших польских воевод слышал о Тышкевиче, Вишневецком, Маковском, Горском, Мазовецком, Угорском — у них тоже, стать, на тысячи счёт идёт... В монастыре судили-рядили, прикидывали и выходило, что под стены пришло никак не меньше тридцати тысяч. Многовато. Но что делать? Стали готовиться пуще да молиться прилежнее.
29 сентября от Сапеги пришло письмо. Лисовский был против всякого мирного сношения с крепостью, но Сапега не счёл возможным отступить от заведённого обычая: предложить осаждённым сдаться на милость победителя. Письмо привёз боярский сын Бессон Руготин. Его приняли без чести, хотя и не позорили, просто не замечали. Сапега писал:
«...Помилуйте сами себя: покоритеся великому имени государя вашего и нашего. Аще учините тако, будет милость и ласка к вам государя и царя Димитрия, каковыми ни один великих ваших царём Василием Шуйским не пожалован. Пощадите благородство своё, соблюдите свой разум до нас и тогда за сею ласкою увидите лицо наше. А мы вам пишем царским словом и со всеми избранными панами заверяем, что не токмо во граде Троицком наместниками будете от государя нашего и вашего прирождённого, но и многие града и сёла в вотчину получите, аще сдадите град Троицкий монастырь. Если же сему не покоритеся и не сдадите нам града, а, даст Бог, возьмём его, то ни един из вас милости от нас не узрит, но все умрут зле...»
Старцы, до которых довели письмо в первую очередь, возмутились предложению и решили ответить бранным словом. Пока составляли ответ, письмо громко читали всем людям, которые тоже не имели других намерений, кроме защиты лавры от неприятеля. Некоторую осмотрительность проявил только казначей Иосиф Девочкин:
— Лавра царя Бориса тридцатью тысячами ссудила, отдачи не дождалась, Шуйскому пятнадцать тысяч дадено, тоже, видать, без отдачи, так ежели тем же числом от воров откупиться, может, и дешевле стало бы, чем осадными нуждами томиться. Разор лавры многого стоит, да ещё людишек потеряем, а без них надолго не станет никакого прибытка — если всё счесть, то как лучше-то?
Этот вопрос он задал Гурию Шишкину, когда сидели один на один. Гурий удивился:
— Чего же ты при всех промолчал? Сказал бы, как мне, глядишь, и одумались некоторые, а то, вишь, старичье кулаками махать вздумало. И то скажу: не иночье это дело.
— Не сказал, потому что видел: настрой не тот, так и остался бы при своём. Ты небось и тот не поддержал бы.
