Константин Масальский - Осада Углича
— Вот что писал святейший патриарх, — сказал Феодосий. — Объявите мне теперь, хотите ли присягнуть Владиславу или, лучше сказать, Сигизмунду? Он не даст нам сына, а его именем хочет завладеть царствам русским.
— Да здравствует царь Василий Иванович! — воскликнули стрельцы. — Умрем за нега, положим за веру, царя и родину наши головы!..
VIII
Феодосий разослал по разным городам грамоты, призывая в Углич всех преданных царю Василию. Между тем, Сигизмунд посылал в Москву повеления боярской Думы, раздавал места, награждал поместьями, одним словом, начинал царствовать в России, маня всех неискренним обещанием пожаловать русским в цари Владислава.
— Боже мой! Боже мой! — говорила Лидия Евгении. — Когда кончатся эти смутные, несчастные времена? Я, конечно, не понимаю хорошенько, в чем дело, но замечаю, однако же, что все идет очень плохо; у всех такие постные лица. Впрочем, не от того ли это, что завтра наступает Великий Пост? Не говорил ли чего тебе, сестрица, Феодосий о делах? Как они идут? Мне он ничего не объясняет; я уже несколько раз его спрашивала.
— Да, Лидия. Мы живем во времена незавидные. Царь наш в плену; ты, я думаю, это знаешь?
— Слышала об этом. Впрочем, ему в Польше будет веселее жить, чем здесь. Помнишь ли, как мы там веселились?
— Ах ты, глупенькая! Ты по себе судишь.
— Да почему же ему там не повеселиться, пока его не отобьют у поляков. Феодосий ведь говорил, что русские во что бы то ни стало освободят царя. О чем же ему горевать?
— Сколько крови должно пролиться из-за этого! Долго еще ждать нам счастливых, радостных дней!
— У тебя все печальные мысли. Оставим этот разговор. Скажи лучше, скоро ли твоя свадьба?
— Теперь не то время, чтобы об этом думать.
— Как не то? Ах, да, я и забыла, что завтра наступает Великий Пост.
— Пост и пройдет, но свадьбы моей ты не дождешься. Вероятно, Илларион и Феодосий не будут уже тогда в Угличе.
— Да где же они будут?
— В походе.
— Ну вот, опять поход! Только и слышишь про походы! Как они мне надоели!
— Что делать, Лидия. Будем молиться Богу, чтобы послал скорее России мир и тишину.
— А знаешь ли что, сестрица? Где мы будем завтракать и есть блины сегодня? Отгадай.
— В большой нашей комнате, я думаю. Где же нам завтракать?
— Нет, ты не отгадала. Какой чудесный вид оттуда на Волгу и во все стороны! Я думаю, оттуда верст на десять все кругом видно, как на блюдечке.
— Я не понимаю тебя.
— Видишь ли ты эту угловую башню, к которой примыкает этот вал, а с другой стороны каменная стена?
— Вижу.
— Мы в этой башне будем завтракать.
— Как же это?
— Уверяю тебя. Феодосий любит ходить по стене и по валу и смотреть на свои любезные пушки. Верно, и теперь он там бродит с Илларионом. Я и вздумала зазвать их в башню и удивить неожиданным завтраком. Надобно же стараться развеселить их чем-нибудь: они оба все такие грустные.
— Проказница! Как же ты это придумала? Как тебя часовой пропустил на башню?
— Меня-то не пропустить — сестру начальника крепости! Он, было, в самом деле не пускал нас туда, то есть, меня и кухарку нашу, Сидоровну, но я так на него крикнула, что он совсем струсил. "Как ты смеешь, негодный, нас останавливать, — сказала я ему, — если нас послал твой начальник? Разве ты не знаешь, что я его сестра?"
— Что же там делает теперь Сидоровна?
— Да, я думаю, уже блины печет.
— Блины печь в крепостной башне! — сказала Евгения, засмеявшись. — Чего только тебе не придет в голову! Феодосий, верно, расхохочется.
— А мне это и нужно. Пусть он хоть ради масленицы посмеется с Илларионом. Мне уже наскучило смотреть на их нахмуренные брови. Я, право, даже забыла, какая у них улыбка, и кто из них приятнее улыбается.
— Но, кажется, мы останемся без блинов. Где их печь в башне?
— Мы с Сидоровной нашли там какую-то дрянную печку, в маленькой комнате с четырьмя узкими окошками. Часовой сказал нам, что в этой печке в старину ядра калили. А мы будем в ней блины печь. Сидоровна уже принесла вязанку дров и развела огонь. Вон, посмотри: какой там дым идет из башни. Пойдем же, сестрица, отыщем Феодосия с Илларионом и заманим их к нашему завтраку.
Они вышли из дому, Феодосий в самом деле ходил по валу с Илларионом. С ними был еще их близкий знакомый, угличский торговый человек Алексей Матвеевич Горов, седой, почтенный старик.
В то время, когда Евгения и Лидия подошли к ним, Горов, большой охотник до пословиц, отвечая на что-то сказанное Феодосием, кивнул печально головой и сказал:
— Да, да, Феодосий Петрович! Видим мы и сами, что кривы наши сани. Но унывать не надобно. Голенький ох, а за голенького Бог. Может быть, и подойдет к тебе еще подмога.
— Неужели в самом деле суждено нашей родине быть под игом Сигизмунда? — сказал Илларион. — Быть не может! Русские не потерпят этого. Думный дворянин Ляпунов, как слышно, собирает в Рязани сильное войско и хочет идти к Москве, чтобы освободить ее от поляков и приступить к избранию царя всею русскою землею.
— Дай Господи, чтобы это была правда, — примолвил Горов. — Сейчас ничему хорошему не веришь — такие времена!
— Что это? — воскликнул Феодосий. — Посмотрите, какой-то дым вьется около башни. Что там могло загореться?
— Батюшки мои! — отозвался Горов. — И впрямь на пожар похоже!
Все поспешили к башне.
— Это не пожар, — сказала Лидия. — Ты напрасно беспокоишься, Феодосий.
— Что же это, по-твоему?
— Это… так, просто дым идет, но пожара никакого нет. Я тебе в этом головой ручаюсь. Да не спеши ты так! Посмотри, мы с Евгенией совсем запыхались. К чему такая спешка! Поверь, это не пожар.
— Как тебе не поверить.
Все вошли в башню и по узкой лестнице поднялись в верхнюю небольшую комнату. Там был накрыт маленький столик, на котором стояли завтрак, большая кружка наливки и несколько серебряных чарок.
— Что это такое? — удивленно спросил Феодосий, осматриваясь.
— Блины готовы, матушка! — отрапортовала Сидоровна Лидии. — Кажется, хорошо получились.
Все засмеялись.
— Что за проказница! — продолжал Феодосий, нежно потрепав Лидию по щеке.
Сели завтракать. Несколько чарок наливки разогнали мрачные мысли мужчин. Как лучи солнца, проникавшие сквозь узкое окно в темную комнату башни, засияла в их душах надежда. Давно уже не были они так веселы.
— Все перемелется, мука будет! — говорил Горов, наливая чарку и любуясь переливами темно-красной наливки на золотой внутренности сосуда. — Слышно, что рязанцы, туляки, калужцы, нижегородцы, новгородцы крепко пошевеливаются. Сигизмунду несдобровать! Царя нашего выручим из плена…
— Москва, между тем, во власти поляков! — вздохнул Феодосий.
— Ненадолго! — продолжал Горов. — Я был там недавно. Что за кутерьма там! Толку не добьешься! Истинно, не знаешь, чего хотят. Один стоит горой за Владислава, другой — за Сигизмунда, третий — за пленного царя, четвертый кричит громче всех, а сам не знает, о чем. Бояре не доверяют полякам, поляки боярам, и никто дела не делает. Выходит, как говорят старые люди, боярин повару не верит, сам по воду ходит.
— Что это за войско направляется сюда? — вдруг сказал вполголоса Феодосий, глядя в окно башни. — Вон там, вдали.
— Наверное, полки идут к тебе на подмогу, — заметил Горов. — А ты горевал, что все забыли пленного царя.
— Посмотри, Феодосий, — сказал Илларион, — с того холма пушки съезжают. Кажется, глаза меня не обманывают?
— Точно, пушки.
Лидия и Евгения смотрели в другое окно, на Волгу, и любовались, как с ледяной горы мелькали по льду, мимо башни, санки катающихся.
Вдруг отворилась дверь, и вошел сотник Иванов с тревогой на лице.
— Что скажешь? — спросил Феодосий.
— Сюда идут поляки, — ответил тот шепотом.
— С какой стороны?
— Я был на другом конце крепости и там с башни их увидел.
— Стало быть, они идут с двух сторон. Но поляки ли это? Пошли нескольких гонцов в разные стороны, а между тем вели всем стрельцам быть готовыми и заряжать пушки. Не забудь запереть все ворота и поднять мосты. Дай знать гуляющим теперь за городом и жителям предместий, чтобы все скорее шли в крепость.
Евгения и Лидия ничего не слышали из этого разговора, продолжая смотреть на Волгу.
— Посмотри, посмотри, сестрица! — сказала Лидия, захохотав, — как этот толстяк свалился с санок и перевернулся. Бедняжка попал головой прямо в сугроб. Слышишь ли, как все там на льду хохочут? А вот поплыли на большом лубке две купчихи. Как они только лед не проломят! Ну, и они завертелись… а вот и свалились. Пойдем, сестрица, покатаемся.
— Давай, если хочешь. А ты не боишься упасть в снег?
— Я съеду не хуже вон того молодца, в бархатной шапке, который сейчас так быстро катится, будто птица летит. Может, невеста на него смотрит, а он думает; пусть она любуется своим суженым.
