Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2
Анастасия была рада нечаянному свиданию со своим младшим, но спросила с опаской:
— Отчего же не домой, а сюда решил явиться?
— Я и ехал в Тверь, но по дороге сказали мне, что вы в Москве, а дядя помчался в Орду.
— Константин? Чегой-то он там забыл?
Всеволода сообщение брата переполошило, он-то сразу понял, что поехал искать в Орде дядя — ярлык на его, Холмский, удел.
— Надо тебе тоже ехать к хану судиться, — посоветовал Семён Иванович. Он уже чувствовал себя как отец родной для всех. — Серебришко-то имеешь?
— Мало дело имеется.
— Значит, отправляйся не мешкая. А мать пущай с дитями у меня гостит, покуда ты не возвратишься. — Он погладил кудрявую голову юного Миши, а на княжну Марью отчего-то не сразу осмелился поднять взгляд, лишь осторожно покосился в её сторону, наткнулся на прищур зелёных глаз, и что-то дрогнуло в сердце, вспомнилась знойная и опасная степь, далёкая и недоступная ханша с завораживающим взглядом. — Вот что ещё, Всеволод... Для Джанибека серебра, сколь можешь, приготовь... А ещё... Знаешь, есть у него хатуня, Тайдула, зело разумна да властительна... Ты к ней беспременно пойди. Скажи, что от меня, что, мол, у меня спасался от Константина и прямо, мол, от меня к ней побег за покровительством.
— К ней-то небось тоже с пустыми руками не явишься?
— Вестимо так. Ты уж обмысли какой нито важный поминок для неё.
Анастасия, слушавшая разговор внимательно и с большим участием, вспомнила:
— Есть у меня такой важный поминок. Птица заморская, жар-птица зовётся...
— Что ты, что ты, мать! — запротестовал Всеволод. — Она же у тебя со свадьбы, память об отце.
— Золотая птица? — деловито осведомился Семён Иванович.
— Из золота. Рубины в глазах. В гребне и хвосте — иные камешки многоценные.
— Нет, нет, мать, не возьму!
— Я в прошлый раз по бабьей дурости пожалела, — не слушая сына, продолжала Анастасия, — не отдала Саше с Федей. Взяли бы .они её в Орду да поднесли бы ханше какой, можа, живы бы вернулись. — Она говорила вполголоса, печально, но слёз в глазах не было — видно, всё уж выплакала. — Бери, Сева, на счастье и удачу.
— Нет, нет...
Княжна Марья чуть подалась к брату:
— Бери!
Слово прозвучало неожиданно резко, так что сразу установилась в палате тишина, полная, выжидательная.
Анастасия обняла сына, повторила тихо:
— Бери, не сумлевайся.
— Ты же так берегла её, Маше к свадьбе обещала, — оцепенело возразил Всеволод.
— Какая для меня свадьба может быть! — как бичом хлестнула княжна. — Не об чём говорить!
И снова дрогнуло у Семёна сердце: такой же голос и взгляд были у её отца и у брата её Фёдора. Как видел их Семён в Орде, помнить будет до самой смерти.
7
Несметное количество провизии для свадебных столов везли и везли отовсюду — сухопутно на лошадях, а по рекам на карбасах, ладьях, стружках. В садах началось слетьё дуль и яблок — скрута, арката, аниса, налива. Пиво с гвоздцы, с другими пряностями и пиво обарное хмельное сварены и выдержаны на ледниках в еловых семипудовых бочках долюби, вдоволь на всех. Новгородские и ганзейские купцы доставили возы заморских фруктов да вин. Амбары и погреба на хозяйственном дворе ломилисьот припасов.
Рожь в полях была уже сжата и обмолочена, но в предвидении свадеб на ближнем жнивье сохранили снопы, составленные для просушки в суслоны — по девять штук стоймя и по одному снопу нахлобучкой.
Каждая брачная постель в трёх повалушах складывалась из сорока снопов, а рядом ставили бочки и кади, полные пшеницы, ячменя, овса, — чтобы преизобильна оказалась жизнь у молодых. Вдобавок неподъёмные колоба хлеба, круги сыра, которые каравайники вынуждены были перетаскивать на носилках. Ну конечно же не забыли и про курей верченых. Вроде бы всё загодя предусмотрели, ан обнаружилась всё же одна промашка.
Враз три свадьбы готовились в Кремле впервые, и никто не сумел предвидеть, что в ризнице не найдётся шести брачных венцов.
Правда, митрополит Феогност сказал, что можно обойтись и тем, что есть, поскольку всё равно Церковь не дозволяет одновременного венчания нескольких пар, однако Семён Иванович желал, чтобы великое кремлёвское бракосочетание ни в самой малости не утратило великолепия.
— Будут судачить недруги, что беден великий князь на Москве, не наскрёб золота на брачные короны, или что извелись на Москве мастера ювелирного рукомесла.
И золото в казне имелось, и мастера кованого, чеканного, сканого, резного дела не в малом числе проживали рядом с Кремлем — на Варьской улице. Мастера взялись за три дня отковать заказанную кузнь — этим словом они называли всякую свою работу: что боевой меч, что иконный оклад или женские подвески. Кузнью для них стали и золотые короны.
Но уже съехалась вся родня и званые гости, назначены были загодя место, день и час проведения церковного таинства: в Богородическом соборе Кремля, в четверток после обедни. Феогност предложил чин таинства разделить: сначала провести обручение, а спустя несколько дней уж и венчание.
Иван с Андреем слегка огорчились, но Семён Иванович почему-то обрадовался:
— Эти дни с пользой делу употребить можно, где что без догляду да без призору осталось. Пусть бояре проверят все запасы, конюший Чёт-Захарий чтобы всех жеребцов наново подковал, на коих будет с детьми боярскими ездить. Пусть загодя назначат да обучат Свешников, каравайников, фонарщиков, податчиков, окольничих. Да мало ли!
— Батюшка Акинф сказал, что с сугубым тщанием надо соделать венцы для невест — на бархатной подкладке около ушей, с нитками крупного жемчуга. Андрюхе тоже надо по голове соразмерить, а нам с тобой абы какие, — вникал в подробности Иван.
— А отчего это нам абы какие?
— Венцы — знак непорочности, говорит Акинф, а мы с тобой уж вдовцы, нам венцы лишь на плечи возложат.
— Вона как! Я и не знал... Ну, это всё равно. Надо тверского князя проводить.
Иван уж и удивляться перестал. Брата будто подменили: стал каким-то беспокойным, раскидистым.
Во время литургий и обручения в соборе пели хористы на клиросе, читали псаломщики, произносил ектеньи дьякон Акиндин, возглашал священник Акинф, все благоговейно внимали, только Семён нет-нет, да и начинал вертеть головой, словно высматривал кого-то среди гостей, стоявших сзади плотной толпой. Как всякое церковное таинство, обручение завершалось евхаристией. Батюшка Акинф зачерпнул из потира серебряной лжицей святого причастия, поднёс к губам Семёна, но тот словно не видел, косился куда-то на сторону. Иван проследил взглядом — тверские гости у самой двери. Акинф коснулся лжицей сомкнутых губ Семёна, тот только тут опамятовался, испуганно перекрестился, видно, сообразив, что не соблюл благолепия.
На паперети, когда вышли из собора, Семён, словно оправдываясь, сказал Ивану:
— Князь Всеволод ноне отбывает в Орду, надобно пойти на ростани.
Подошли тверяне с поздравлениями. Семён принимал их с принуждённой улыбкой. Спешил обратиться ко Всеволоду:
— Жар-птицу взял?
Приметливый Андрей сказал вполголоса:
— Это сейчас будто самое важное. Обо всём великий князь заботится сверх меры. Только родне будущей, князю смоленскому, хоть бы слово для приличия сказал.
— Ворчун ты у нас, Андрея, — благодушно откликнулся Иван, думая о Шуше. Однако что-то такое было в словах младшего брата. Правда какая-то скрываемая брезжила, только доискиваться её сейчас не хотелось.
— Как птицу будешь ханше подносить? — пытал Семён Иванович.
— Руками... — растерянно ответил Всеволод.
— Да-а, в тряпицу завернёшь и подашь, так? На-ка, мол, тебе!
Всеволод смеялся, стесняясь своей неумелости и неучтивости.
— Нет, так не делается! — Семён прямо кочетом прохаживался. Всё внимание и взгляды были обращены на него. — Алёша, неси-ка!
Зипун на женихе атласу белого, рукава из серебряной объяри, власы рыжие на голове костром горят, глаза рыскают, искрами прыскают. Ох, неспроста ты, Сёмка, суетишься!
Алексей Хвост проворно сбегал во дворец, принёс большое серебряное блюдо, завёрнутое в зелёную тафту.
— Вот на этом подносе и подаришь Тайдуле... Ну и обговори, что надо... как я тебя учил... Запомнил ли?
— Беспременно, Симеон Иванович, спаси Христос за всё!
— Собирайтеся, с Богом! — распорядился Семён, бросив последний взгляд на тверскую княжну, белоликую, змееглазую.
