Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2
— Может, Симеон Иванович, ещё как может, — настаивал обиженно Всеволод. — Утесняет предерзостно, с наглостию многою. Будто разума лишился на старости лет...
— Какая старость! Небось и семь по семь ещё нет?
— Семь по семь нет, до библейских лет не дожил, однако одряхлел, да ещё и немочь грудная измотала, плох стал, придирчивый и жалобный. Драл-драл с меня на дань ордынскую, потом колокол вздумал лить, медь в реку упустил и на меня вовсе взъелся. Не поверишь, всю казну велел отдать. А на мне вся семья, с ним в Твери жить никто не хочет, все ко мне в Холм притекли…
— И матушка твоя тоже?
— Выжил меня деверюшка из родного дома! — топнула сухонькой ногой несчастная вдова. — Много, вишь, издерживаю. Накладно ему меня кормить. Да у нас и своя доля есть. Только поддержки ниоткуда нету, ни совета доброго, благого. — Вдова заплакала меленькими привычными слезами. — Злыдень, пра, злыдень! Сглазили его, что ли? Ведь сколько вместе перенесли, а теперь на-ка, врагом и грабителем оказался!
Дивная ликом Мария заметно толкнула матушку коленкой: о прежних-то страданиях не к месту сейчас. И Всеволод миганием глаза это же подтвердил: не яри, мол, дракона московского.
Вдова, вынув из рукава ширинку и слёзы ею осушая, досказывала торопливо новые злодейства и козни дохлого Константина:
— Марьюшку нашу писаную за Ольгерда-мучителя сосватать хотел, с выгодой для себя чтобы!
— И что же Мария Александровна? — Сёмка почтительно устремил на чудную девицу ястребиный свой, тигриный, острый, жёлтый зрак. Аж ноздри у него затрепетали.
— Отказала! — готовясь к новому плачу, сообщила вдова.
— Ольгерду-то? — вроде бы как ужаснулся Семён или, можно и так понять, восхитился.
— Мол, вдовец он.
— Ну и что же, что вдовец? — несколько обиженно спросил Семён Иванович, вспомнив, что и он тоже вдовец сосватанный.
Мария загадочно повела узкими проблеснувшими глазами, вымолвила чуть слышно:
— Нехристь он.
— Эт-то да, это правильно! — одобрил Семён Иванович, ему словно стало спокойнее. — Так что же Константин Михайлович? Коварство своё кажет над сиротами? Не ожидал я! И помыслить не мог!
— Когда отказался я давать серебро ему сверх меры, он начал хватать моих бояр и слуг, а в довершение бесчинств мою холмскую отчину пограбил, благо, казну не нашёл.
— Так, так... — Семён Иванович показал видом, что находится в затруднении. — И как же вы надумали в Москву бечь?
— Марья надоумила.
— Марья? — воодушевился Семён Иванович, словно это резко меняло дело. — Отчего же Марья?
— Да и куда нам было деваться, не в Литву же и не в Орду бечь? Ведь Константин не только притеснял, он смуту внёс во весь наш княжеский род. И тут уж тебе, Симеон Иванович, вмешаться бы надобно.
Семён Иванович был вполне с этим согласен. Предложил гостям вместе с их боярами и челядью разместиться в покоях его дворца, позвал их пировать на великой свадьбе, после чего, сказал, можно будет заняться и распутыванием тверского узла.
За разговором с неожиданно нагрянувшими тверянами чуть не проворонили прибытие невестиного поезда.
Евпраксия с родителями и челядью в сопровождении тысяцкого Хвоста и дружков въехала в Кремль уже в сумерках. Знакомство произошло при свечах. Лишь краткий миг, как того требовал исконный обычай, видел Семён Иванович свою невесту до того, как уединиться ей в отведённой во дворце светлице вплоть до самого венчания. Ничего, недурная, собой дебела, что также к достоинствам следовало отнести. Вот только взгляд её чёрных круглых глаз почему-то не располагал к себе — недоверчивый и холодный взгляд.
6
Как собрались все три невесты в Кремле, потянулись по всем ведущим в Москву дорогам гости званые. И незваных прибавилось тоже.
Среди ночи разбудил Семёна Ивановича тысяцкий Хвост:
— Торкаются в ворота литовцы в железных латах, а с ними князь Евнутий. Как быть? Дружину поднимать?
Факельщики освещали дорогу до Боровицкого мыса, куда великий князь и тысяцкий проследовали в сопровождении вооружённых кметей.
— Много ли литовцев?
— В темноте не счесть.
— С толмачом князь Евнутий или по-нашему говорит?
— Как мы с тобой.
Поднялись к стрельницам, Семён Иванович спросил в темноту:
— Князь Евнутий Гедиминович?
— Я, я, государь!
— С миром или с войной?
— До войны ли, государь! Смиренно прошу приюта и защиты.
— Верить ли тебе?
— Клянусь мечом своим, честью своей, дубом священным!
— Ишь ты — дубом... Язычник, стало быть. От кого же спасаешься?
— От братьев единокровных, Ольгерда и Кейстута.
— А ратники пошто с тобой?
— Это рында моя.
— A-а, оруженосцы?
Лязгнули запоры. Тысяцкий вышел на берег Неглинной, за ним факельщики и кмети с мечами наизготове. Литовский князь сказал правду: не больше дюжины вооружённых охранников с ним.
— Ложитесь спать, а утром уж совет будем держать.
— Конечно, Симеон Иванович, ведь, как вы говорите, утро вечера мудренее. — Евнутий и русские поговорки знал.
— Ага, а кобыла мерина сильнее, — мрачно досказал Семён Иванович.
Евнутию отвели изложницу в доме тысяцкого, рынду его уложили опочивать вместе с детьми боярскими в дружинницкой палате.
Нельзя сказать, что приезд литовцев был совершенно неожиданным, в Москву давно уж доходили слухи о распрях в Литве. Великий князь Гедимин оставил после себя семерых сыновей и всех наделил крупными вотчинами. Собственно литовские земли — Аукштайтия, Жемайтия, Делтува, Налыиа, Киршува — были невелики и бедны. Гедимин сумел собрать под одну власть многие русские княжества, в их числе Киевское, Витебское, Луцкое. По каким-то одному ему ведомым причинам он завещал стольный город Вильну Евнутию, самому младшему сыну от третьей жены, русской княжны Еввы. Это не устроило старших сыновей Ольгерда и Кейстута, которые между собой жили очень дружно и сговорились, назначив срок, напасть на Вильну и отобрать её силой. Евнутий спасся бегством в горы, отморозил ноги и сдался братьям в плен. Ольгерд и Кейстут укрепились в Вильне, а Евнутию дали городок Изяславль. Евнутий, однако, не пожелал больше иметь с братьями что-то общее, бежал спустя несколько месяцев в Псков, оттуда в Новгород, из которого и притёк в Москву.
— Не рассчитываешь ли ты, что я стану отвоёвывать тебе Вильну? — спросил наутро Семён Иванович.
Евнутий оценил шутку:
— Зачем мне Вильна, мне Москва нужна... — И добавил просяще: — Хочу христианином стать и тебе служить головой и копьём.
Семён Иванович этого и ждал, но ни радости, ни одобрения не выказал, обронил тихо, словно для себя лишь:
— Не миновать нам с Ольгердом на узкой дорожке встретиться.
И ещё один нежданный гость приехал в Москву перед свадьбами — архиепископ Василий. Не сам по себе приехал — своевольные граждане Новгорода, всегда заявлявшие, что они не терпят насилия и сами себе избирают князей, теперь послали своего владыку бить челом великому князю Симеону Ивановичу, звать его на новгородский престол, чтобы взял он их под своё покровительство от посягательств Литвы.
Семён Иванович и это принял как должное. Даже с некоторой важностью.
— Это подарочек мне к женитьбе. А с отдарочками не задержусь. Вот отыграем свадьбы... Будь гостем дорогим, владыка.
Но перед братьями великий князь не скрывал радости:
— Признают постепенно права и силу московскую, а? Главное, твёрдым быть, как батюшка нас учил.
— Со слабыми — твёрдыми, с сильными — поклончивыми, — сказал Андрей.
— Но-но, не забывайся, с кем говоришь! — засмеялся Семён. — Больно ты, Андрюха, прост. Уездом управлять — не то что княжеством Московским и Владимирским. Под моей-то рукой что не жить! Судить легче лёгкого, а вот службу служить — иди попробуй!
— Иль мы тебе плохо служим? — напряжённо и тихо спросил Иван.
— Вот ведь ты какой, сразу задираешься! А ещё кротким слывёшь!
Вместе с новгородцами приехал в Москву тверской княжич Михаил, младший сын Александра. Он четыре года был в обучении у архиепископа Василия, известного своей обширной книжностью, познаниями в разных науках и художествах. Владыку и его спутников разместили в новом подворье Богоявленского монастыря, а княжича Михаила — в дворцовой палате, где уж проживали его брат с сестрой и мать.
